[270]. Перед ним открывались невероятные возможности – он колесил с лекциями по всему Северу.
Жизнь лектора-аболициониста была нелегка и физически, и морально. Приходилось много ездить, в том числе по железной дороге. Он не раз сталкивался с насилием. В начале 1848 года Брауна стащили со сцены и чуть не задавили насмерть по время беспорядков в Кейп-Код. Фредерик Дуглас и Уильям Ллойд Гаррисон еле живыми выбрались из Гаррисбурга, штат Пенсильвания. Чтобы заниматься подобным делом, нужен был сильный характер. Даже несгибаемый Дуглас жаловался: «Эти ночные переезды меня доконают»[271]. Чернокожим ораторам приходилось еще тяжелее: они подвергались нападкам сторонников рабства, было трудно найти достойное размещение.
К 1849 году Браун вел подобный образ жизни уже более пяти лет и заплатил за это высокую цену. Его жена Бетси, на которой он женился, когда оказался в Огайо, не смогла простить ему столь долгое отсутствие. Их дочь Генриетта умерла, когда он в очередной раз был в отъезде. Браун даже не успел на похороны. И все же через пару недель вновь вернулся к лекциям. Бетси, похоже, нашла утешение в объятиях друга семьи. Со временем Брауны расстались, хотя он сохранил опеку над двумя дочерями.
В Пенсильвании Браун задержался дольше, чем планировал, – по просьбе местного общества по борьбе с рабством. Никто не мог зажечь толпу так, как человек, испытавший все ужасы рабства на себе. Браун воодушевлял слушателей, а те пополняли казну общества[272]. (Белые аболиционисты с большей симпатией относились к Брауну, чем к Дугласу, пусть все и сходились на том, что Дуглас собирал больше средств.) Браун согласился продолжить выступления, провел Рождество вдали от детей: читал лекции еще две недели, прежде чем вернуться домой.
Именно в это время, в канун Нового года, он узнал о Крафтах[273]. Их история его сразу заинтересовала. Побег и маскировка были для него не внове. Он и сам однажды помог рабу бежать в элегантной траурной женской одежде. Вуаль надежно скрыла лицо. На сей раз история была другой: история романтической любви беглецов. Он хотел услышать ее лично.
У Брауна всегда были источники информации, он сумел узнать о тайном убежище Крафтов, прежде чем те его покинули. Оказалось, он должен выступать в округе Бакс, и, хотя дом Айвинзов находился в 40 километрах от Пайнвилля, где была намечена лекция, он твердо решил у них побывать.
Вот так высокий стройный Уильям, несмотря на плохую погоду, добрался до дома Айвинзов. Ферма квакеров наверняка напомнила о собственном бегстве: тогда ему было двадцать лет и звали его Сэнфордом, или Сэнди. При рождении ему дали имя Уильям, а потом изменили, поскольку так звали одного из белых родственников. За семь дней пути Браун чуть не погиб от холода и голода. Но тут ему встретился квакер, который привел его домой, где вместе с женой выходил и вернул к жизни.
Браун навсегда запомнил доброту этого человека. Свою книгу он предварил таким посвящением: «Уэллсу Брауну из Огайо. Тринадцать лет назад я оказался у твоего порога – измученный беглец из мира цепей и хлыстов. Я был для тебя чужаком, но ты впустил меня. Я был голоден, и ты накормил меня. Я был наг, и ты одел меня. Рабство лишило меня даже имени, под которым я был бы известен в мире людей. Ты дал мне свое… В огромном множестве твоих добрых дел ты наверняка меня и не помнишь. Но пока я помню Бога и себя самого, я никогда тебя не забуду!»
Браун сразу же сблизился с Уильямом и Эллен. У них было много общего – и это стало ясно достаточно быстро. Как и Эллен, Браун был светлокожим благодаря отцу. Он находился в привилегированном положении домашнего слуги – благодаря цвету кожи и рождению. Но в другое время садист-надсмотрщик находил особое удовольствие в мучениях «белого ниггера»[274]. Как и Эллен, Браун любил мать, – ведь он был младшим сыном, «мамочкиным сыночком»[275]. Как и Уильям, Браун стал свидетелем, как его мать и любимую сестру продали на торгах. Ему была знакома мука расставания навсегда.
Время, проведенное в рабстве, оставило неизгладимый след на теле Брауна: над правым глазом, на спине и в других местах остались шрамы от хлыста надсмотрщика. В Брауне Крафты увидели человека оригинального и в то же время очень знакомого. Оригинального в самых характерных качествах – красноречии, убедительности, увлеченности, симпатии к окружающим, и знакомого по пережитому в рабстве. Это отличало его от тех, кто помогал беглецам и давал убежище: от Стила, Первисов и Айвинзов. Браун знал, что значит быть рабом, и Крафты узнавали себя в этом первом «афроамериканском писателе и ораторе»[276].
Браун расспросил их о дальнейших планах и узнал, что они направляются в Бостон. Он же предложил другой путь: присоединиться к нему в аболиционистском турне и рассказать свою историю так, как смогли бы только они. Браун отлично понимал, что просит слишком многого. Да, они на Севере, но по закону считались беглыми рабами. Любое публичное выступление подвергало их опасности. Даже если не появятся похитители, слушатели могли воспринять их отнюдь не по-дружески. Тухлые яйца и здоровенные камни – вот примеры «аболиционистского крещения»[277]. Эллен, будучи женщиной, подвергалась особому давлению. Имена знаменитых лекторов-аболиционистов Гарриет Тубман и Соджорнер Трут еще не были знакомы публике. В 1849 году Тубман находилась в рабстве. Рабыня, бежавшая с Юга и осмелившаяся выступать с лекциями, – нечто совершенно новое.
И, несмотря на всю неопределенность, Браун создал модель публичности для беглых рабов. Юридически он находился в таком же уязвимом положении, как и Крафты, однако отказывался прятаться и даже отправил экземпляр книги бывшему хозяину. Браун был твердо убежден: «у него есть долг перед человечеством»[278]. Три миллиона человек все еще находились в рабстве, и среди них были близкие и дорогие ему люди. Он говорил от их имени и надеялся, что Крафты поступят так же.
У Брауна были и другие аргументы, он изложил их друзьям[279]. Участвуя в лекциях, супруги могли собирать деньги для себя и других. Если об этом через публичные каналы узнают хозяева, известия дойдут и до близких. Мать Эллен узнает, что дочь выжила, что бы ни твердили другие. Супруги смогут собрать деньги, чтобы выкупить ее, – такое делалось и прежде.
Крафты понимали: предложение Брауна продлит их странствия, отсрочит возможность обосноваться на одном месте и восстановиться морально и душевно. В то же время это новый путь вперед – путь, который поможет примирить будущее с недалеким прошлым. Крафты выслушали предложение нового друга. Ему удалось их убедить. Проведя десять дней в свободном штате, они согласились присоединиться к нему в новом, опасном странствии.
Готовясь к публичным выступлениям, предстояло выбрать имя. Браун и Фредерик Дуглас взяли новые. Уильям и Эллен пошли по более нейтральному пути. В Мейконе Уильяма многие называли Биллом. Теперь же он выбрал имя Уильям Крафт. Оно связывало его с новым другом и сохраняло связь с семьей, хотя и напоминало о первом хозяине. Эллен тоже решила сохранить имя, которым ее называли в материнском доме. Фамилию взяла мужа – Эллен Крафт, что символизировало прочность союза.
Выбор был отважным и значимым. Известные имена служили мишенью для врагов, но подтверждали аутентичность их истории. Эти имена давали почву под ногами. Они, как и Уильям Уэллс Браун, решили целиком открыться миру.
Новая англия
Январь – июль 1849
Уникальное бегство[280]
Как и рассчитывал Браун, бегство Крафтов всколыхнуло общество. Он сообщил о них и предстоящих выступлениях в пространном письме Уильяму Ллойду Гаррисону в Liberator. В определенном смысле он блефовал, возможно, чтобы сбить со следа врагов: объявил, что вместе с Крафтами направляется в Новую Англию, где они подготовятся к выступлению перед большим дебютом в Бостоне. (В действительности Крафты выехали заранее, тайно, а Браун завершил личное турне близ Филадельфии.) Известия о супругах быстро распространялись – в письмах, пароходами и поездами, по телеграфу, в печатной прессе и просто из уст в уста. Ко времени, когда Крафты и Браун впервые появились на публике, о них знали все.
Письмо Брауна перепечатали не только в аболиционистской прессе. Вскоре после публикации в Liberator статья под названием «Уникальное бегство из рабства» появилась на первой странице New-York Herald. (Один из читателей был совершенно потрясен – и неудивительно, ведь он плыл с Крафтами из Чарльстона!)
Текст появился в тот самый момент, когда нация осознавала себя по-новому. Война с Мексикой закончилась, страна стала на треть больше, чем раньше. Легионы поселенцев двинулись на запад, особенно в Калифорнию, которую активно рекламировали во всех газетах. «Золотая лихорадка!» – кричали заголовки. «Отправление новых кораблей!» – вопили мальчишки, продававшие газеты на улицах. Но оставались тревожащие общество вопросы, которые актуализировались с побегом Крафтов. Каким видят будущее рабства на этих территориях – и в государстве в целом?
Конфликты из-за рабства и положения беглых рабов в конгрессе возникали постоянно. Южане были оскорблены тем, что считали нарушением прав рабовладельцев. Они собирались за закрытыми дверями и вырабатывали документ, содержащий все их жалобы. Одному журналисту удалось проникнуть в их ряды, и его статья появилась одновременно с публикацией истории Крафтов. Во время тайного совещания сенатор от Южной Каролины Джон С. Колхаун пригрозил выходом из Союза, если рабство на новых территориях будет запрещено, а его коллега из Вирджинии сравнил «страдания Юга со страданиями колоний Америки, которые привели к восстанию»