В своем «Обращении… к цветным гражданам мира» Уокер призывал чернокожих американцев восстать с оружием в руках, свергнуть тех, кто их поработил, и отстоять свое заслуженное место среди граждан государства, которое они помогали строить. Этот памфлет тайно распространялся на Юге. «Посмотрите на своих матерей, жен и детей, – призывал Уокер, – и ответьте Господу Всемогущему. Поверьте, нет греха в том, чтобы убить человека, который пытается убить вас. Это все равно что выпить воды, почувствовав жажду»[304]. Уокер говорил о ханжестве священников и белых американцев. Он цитировал Декларацию независимости и спрашивал: «Понимаете ли вы собственный язык?»
Слова и пророчества Уокера возбуждали его собратьев, цветных граждан, и приводили в ужас рабовладельцев, усиливая паранойю: они боялись, что их отравят, сожгут, убьют. Слова Уокера не ослабляли страхи: «Относитесь к нам как к людям, и опасность вам не грозит… Относитесь к нам как к людям, и мы станем вашими друзьями». Люди, наделенные властью, усилили расовый раскол, приняв жесткие законы против свободных чернокожих и рабов. Штат Джорджия объявил награду в 10 000 долларов за голову Уокера. Через год после этого он неожиданно скончался в Бостоне, предположительно от туберкулеза. Однако ужас, им порожденный, равно как и дух сопротивления, продолжали жить.
Всего в нескольких кварталах от дома Хейденов, выше на холме, находились роскошные дома финансистов, в том числе хозяев хлопкоперерабатывающих фабрик и тех, кто прямо или косвенно строил благосостояние на рабском труде. Эти улицы были «засыпаны хлопковой пылью», как говорил белый аболиционист Уэнделл Филлипс, выросший в этом квартале. Зато жители этих улиц не удосуживались смотреть вниз, где у подножия холма жили их повара, камердинеры и кучера.
Обитатели подножия настороженно относились к бизнесменам и предпринимателям, масонам и членам элитных клубов, проповедникам и прихожанам. Все они были готовы к действиям в случае необходимости. Двумя годами раньше, когда охотник за головами осмелился проникнуть в этот район, Нэнси Принс, полиглот, активист, миссионер, деловая женщина, путешественница и писательница, созвала женщин и детей, которые забросали злодея камнями[305].
Были и те, кто похищал беглецов прямо из зданий суда, телом защищая их от закона и повторного порабощения. Хейдены и многие другие имели оружие[306]. Некоторые белые аболиционисты настаивали на ненасильственном пути. Те, кто знали о рабстве не понаслышке и в любой момент снова могли оказаться в руках рабовладельцев, относились к защите себя и близких более практично.
Крафты быстро поняли: Уильям Стил, Первисы и все, кто настаивал на их переезде в Бостон, в «пчелиные соты», как часто называли этот квартал, были совершенно правы. Хотя Бостон значительно уступал Филадельфии по численности населения, в этом мире легко было исчезнуть и защититься. Только Эллен и Уильям не собирались прятаться.
После небольшой передышки настало время дебюта в знаменитом бостонском Фанел-холле. Величественное трехэтажное кирпичное здание в классическом стиле с арочными окнами, ярко сияющими зимними вечерами, венчал шпиль с блестящим флюгером в виде кузнечика со стеклянными глазами[307]. Тот медленно поворачивался под ветром, а в животе была размещена капсула времени.
Этим блестящим кузнечиком любовались почти сто лет – с того дня, когда кузнец Шем Даун сделал его для бостонского бизнесмена и филантропа Питера Фанела, а тот подарил здание, увенчанное шпилем с флюгером, городу. Так называемая колыбель свободы периодически издавала крики: «Свобода! Революция!» Однако в Бостоне слышали и другие. Питер Фанел торговал не только патокой и рыбой, вином и лесом. Он торговал рабами. Торги проходили на Док-сквер, перед тем самым зданием, где Крафтам предстояло выступать. Уильям Уэллс Браун остро почувствовал иронию судьбы, сказав: «Если бы Америка была колыбелью свободы, то свое дитя укачала до смерти»[308].
Зал, который финансировался прогрессивным рабовладельцем, заполнили самые разные люди. Огромный, ярко освещенный, его чаще всего заполняли стоящие слушатели, но в тот вечер добавили ряды низких диванчиков, позволявших сидящим дамам расправлять юбки. Аудитория оказалась смешанной во всех отношениях – и пола, и расы. Заполненными оказались даже балконы. Неузнанных до основного момента вечера Уильяма и Эллен окружали самые разные борцы с рабством.
В Фанел-холле проходила семнадцатая ежегодная конференция Массачусетского общества противников рабства, созданного самым известным белым аболиционистом Америки Уильямом Ллойдом Гаррисоном. Это одно из крупнейших гаррисоновских мероприятий года[309]. Впервые основатели общества собрались дождливым вечером 1832 года в подвале Африканского молитвенного дома (используемого также в качестве школы): двенадцать белых мужчин вместе с лидерами давней Массачусетской ассоциации цветных[310]. Когда все церемонии завершились, Гаррисон объявил: «Друзья, мы собрались сегодня в этой скромной школе, но пройдет немного времени, и мы сумеем сотрясти Фанел-холл»[311].
С того времени гаррисоновские организации по борьбе с рабством значительно выросли. Их агенты действовали по всей стране. И пророчества исполнились – действительно удалось сотрясти Фанел-холл, где собрались тысячи мужчин и женщин разной расовой принадлежности.
Оказавшись в зале, Крафты увидели вокруг себя море лиц. Некоторых (например, Хейденов) уже знали, с другими вскоре предстояло близко познакомиться.
Среди них был худощавый близорукий мужчина, скромное, интеллигентное поведение которого никак не соответствовало бушующим вокруг страстям. Знакомясь с Уильямом Ллойдом Гаррисоном, люди поражались: неужели этот человек смог добиться, чтобы его услышали?! Он походил скорее на того, кто любит кошек, любит возиться на полу и играть с детьми, любит порассуждать о политике, – все это так и было[312].
Да, Гаррисон действительно был таким – сторонником фундаментального миролюбия. Он выступал против применения силы, даже перед лицом насилия, и твердо верил: положить конец рабству можно лишь «моральным убеждением». И в этом расходился с Дэвидом Уокером. Всем, кому угрожают, плюют в лицо, избивают (как его самого, когда он оказался в руках «толпы джентльменов» в Бостоне), Гаррисон рекомендовал пассивное сопротивление[313].
В то же время в отношении своего подхода и целей он был воинственно бескомпромиссен. Его девиз: «Никакого союза с рабовладельцами!»[314] Это означало разрыв, в случае необходимости, с церковью и государством и готовность пожертвовать чем угодно, чтобы очистить нацию от греха рабства – немедленно и без компромиссов. Как считал Гаррисон, конституция защищает рабство и лишает нацию ее корней. Единственный способ создать более совершенный союз – порвать со старым и начать все заново. В борьбе, по мнению Гаррисона, должны объединиться все, вне зависимости от расы, религии и пола. Цель – не просто запрещение рабства, а обеспечение полного равенства всех граждан. Такими были радикальные основы гаррисонизма.
Когда Крафты готовились к дебюту, сторонники Гаррисона пребывали в полном организационном раздрае: они уже долгое время вели ожесточенные споры об основах движения. В определенном смысле более удобного времени для активистов не было. И в прессе, и в Капитолии, и по всей стране велись разговоры о рабстве. В Вашингтоне горячо обсуждалось будущее работорговли – и территориальное расширение. Сенатор Колхаун зашел так далеко, что открыто высказывал самые зверские взгляды, становясь легкой мишенью для нападок. Две главные партии страны трещали под жестоким давлением. Протест против рабства становился основной тенденцией времени.
Однако для Гаррисона и его сторонников время относительного мира порождало иные проблемы. Кризис их сковывал, а главной проблемой становился «мягкий враг», партия «Свободная земля», которая, как заметил один не самый благожелательный журналист, «украла громы и молнии Гаррисона и Ко» – и их деньги[315]. К ужасу тех, кто требовал немедленного запрещения рабства, оказалось, что страстный призыв зазвучал под иные мотивы. Проблема перестала быть призывом к исправлению моральной ошибки, а свелась к изменению границ сохранения этой порочной практики. Именно об этом говорили сторонники партии «Свободная земля».
Даже некоторые противники рабства полагали, что подобный путь разумнее: лучше поместить рабство в карантин и решать проблему постепенно[316]. Или сохранить рабство как оно есть, чем рисковать разрушением Союза? Его распад может привести к созданию еще более мощной рабовладельческой империи, где судьба порабощенных людей и свободных чернокожих лишь ухудшится. Другим противникам рабства казалась опасной позиция гаррисоновских радикалов с их нереалистическими требованиями – все или ничего.
Весь день на конференции боролись разные фракции и велись утомительные споры о процедуре. К вечеру всем, как никогда, нужно было испытать чувство общей цели и экстренности. Как говорил Гаррисон, человек не может идти медленно и размеренно, когда его дом в огне, а внутри семья[317]. Проблема заключалась в том, чтобы убедить всех в наличии пожара. Как усилить жар? Крафты своими глазами увидели, что нет человека, более способного поднять температуру в зале, чем Уильям Уэллс Браун.