[24].
Ко времени появления Эллен азартные игры и беззаконие, ранее царившие в городе, ушли в прошлое. Раскидистые деревья приглушали жару, дома стояли вдоль прямых улиц. Впрочем, скот, кабаны и другие звери частенько забегали прямо в город. Среди величественных новых домов на аккуратных улицах города выделялся особняк, построенный для молодой хозяйки Эллен. Трехэтажный, белоснежный, с шестью колоннами и широкими крыльями, расходящимися от портика, особняк выглядел достойным империи, – пусть впечатление и было обманчивым (кирпичный дом оштукатурили и покрасили в белый цвет для имитации мрамора).
Из этого дома и вышла Эллен, одетая как человек, который мог его унаследовать. Для таких людей Мейкон был настоящим раздольем. В городе имелись роскошные отели, где можно было снять комнату на день. Номера украшали чувственные картины в стиле Тициана и Корреджо. В ресторанах подавали оленину и устриц, доставляемых по железной дороге. Развлечься можно было в салунах и театре – любопытно, что в театр превратили местную церковь. Тут было все необходимое для богатого молодого человека, не ограниченного в расходах.
Вскоре должны были открыться магазины. Джентльмен с внешностью Эллен мог зайти побриться или помыть голову и причесаться в местном парикмахерском салоне. Все еще велись дебаты о достоинствах растительности на лице, но газета Georgia Telegraph недавно опубликовала письмо молодой леди, в котором та писала, что предпочитает чисто выбритых мужчин[25]. За несколько лет моложавый, мальчишеский вид заметно утратил популярность, уступив место более солидным бородам в стиле отцов и дедов[26]. К счастью для Эллен, до этого времени было далеко.
Однако из всех мест, где она могла бывать, лишь одно влекло сильнее всего – духом, не телом. Это дом, где рабами у человека, который некогда был и ее хозяином, оставались мать и отец[27].
Джеймс Смит – крупный высокий человек, с плотным телосложением и могучим басом[28]. Как писал друг его сына Боба, «старый майор» являлся «богатым плантатором, имевшим… высокие представления о личной чести, но мог дать себе волю и отчаянно сквернословить, помешать чему могло лишь женское общество». Смита считали человеком вспыльчивым, хотя щедрым. В его особняке в Клинтоне, где он жил до переезда в Мейкон, частенько бывали гости. На тенистых площадях, где близкие могли наслаждаться прохладой, он «продавал урожай, а порой и негров, считал себя достойным гражданином и думал, что отлично разбирается в политике и охоте на лис». По воспоминаниям, «у него было много негров, к которым он был добр в собственном властном стиле»[29].
Смит славился не только голосом и сильным характером. В годы детства Эллен он был одним из самых влиятельных людей Клинтона – город являлся центром округа Джонс и славился гостеприимством и жизнерадостностью. Дамы приезжали за тканями для платьев, а особо верующие – в церкви. Плантации расширялись. Янки из Коннектикута Сэмюэль Гризуолд сделал целое состояние на хлопкоочистительных машинах. Это изобретение связано также с именем еще одного выходца из Новой Англии – Эли Уитни. Но не все деньги были чистыми. Печально известный работорговец Хоуп Халл Слэттер развернул бизнес в Балтиморе. Вывеска гласила: «Из Клинтона, Джорджия»[30]. Добавлять ничего не требовалось – все прекрасно понимали, чем торгует этот человек.
Ярый республиканец Смит приехал в Клинтон юношей – вместе с 19-летней невестой. Денег и собственности от отца, ветерана революционных войн из Южной Каролины, он унаследовал немного. Но в нем был силен бунтарский пыл независимости. Человек, ставший отцом Эллен Крафт, обладал активным духом, богатым воображением, находчивостью и географическим чутьем. Он сам формировал свой мир. Смит участвовал в градостроительстве, торговал, был юристом и судьей, а также выборным чиновником. Поначалу земли было немного, с ним жили жена, ребенок и один раб. К середине века появились огромные поместья, дома и экипажи. Он стал крупным рабовладельцем: ему принадлежали 116 рабов, в том числе и мать Эллен[31].
Девушка в раннем детстве слышала две истории об отце. Первая доказывала его огромное богатство. Когда маркиз Лафайетт (с накладными волосами он выглядел моложе своего лысого сына, Джорджа Вашингтона де Лафайетта) оказался в этой местности, Джеймс Смит присутствовал среди приглашенных на праздник[32]. Сидел он достаточно близко, чтобы Лафайетт заметил, как Смит упал в обморок, обнаружив, что вор вытащил у него из кармана пять тысяч долларов банкнотами.
Во второй раз известность пришла к Смиту, когда он на суде выступал защитником в сенсационном процессе о краже личности: некто притворился блудным сыном богатого человека и претендовал на наследование одного из крупнейших состояний в округе. Некоего Джесси Банкли (племянника печально известного работорговца Хоупа Халла Слэттера) называли «буйным, плохим парнем»[33]. Его выгнали из колледжа, он украл лошадь, а позже в Новом Орлеане его объявили умершим. Спустя несколько лет Джеймс Смит получил письмо от молодого человека, в котором тот утверждал, что он и есть Банкли. Поводов для скептицизма у Смита оказалось предостаточно. Джесси был светловолосым и курносым, с карими глазами и поврежденным средним пальцем. Тот человек – темноволосый, с горбинкой на носу, с голубыми глазами и целыми пальцами. Когда ему дали ручку, он, вроде получивший приличное образование, с трудом написал собственное имя. Смит вызвал более сотни свидетелей и превратил судебное заседание в филиал георгианского цирка – особенно когда речь зашла о деликатном вопросе о необычных отметинах на интимных местах обвиняемого: различия в яичках и странный «круг волос», что соответствовало особенностям Банкли[34].
В конце концов, молодого человека по имени Элайджа Барбер признали мошенником, однако многие остались уверенными, что это ошибка. Судебный процесс широко обсуждался и наверняка был известен всем обитателям дома Смита, в том числе и его детям. Одна из дочерей, Эллен, хорошо усвоила все опасности и возможности притворства. Ведь предприимчивое темноволосое практически неграмотное ничтожество с помощью ее отца почти сумело объявить себя богатым наследником.
Что чувствовала Эллен, покидая дом Смитов, трудно представить. Возможно, в душе этой много страдавшей девушки жила тоска по матери, научившей ее любви. Но было и другое: та, кого некогда изгнали из дома за физическое сходство с отцом-рабовладельцем, чего не могла выносить его супруга, теперь использовала это сходство в свою пользу. Двойственность облика играла на руку. В момент выбора она поднялась с низшей ступени социальной лестницы на высшую[35]. Сохранить бы эту решительность надолго…
Притворившись сыном белого человека, Эллен обрела абсолютную свободу передвижения по улицам, где ранее не могла появляться без пропуска. Но некоторых улиц следовало избегать. Неподалеку от дома матери, на Поплар-авеню, находился открытый хлопковый рынок. Вдоль всей Поплар-авеню, до самой Четвертой улицы, расположились конторы работорговцев Мейкона. В некоторых городах рабами торговали в любом переулке или на углах, но в Мейконе дела должны были вестись в помещениях – того требовал закон[36]. Даже рабовладельцы признавали нечистоплотность подобного занятия. Живой товар следовало держать вне улиц, в «рабских загонах», как называли эти тюрьмы. Человек, побывавший в подобном заведении, навсегда запоминал вид мужчин, женщин и детей там: «Их можно было покупать по одиночке или группой – исключительно по собственному желанию»[37].
Эллен могла двинуться в северную часть города, где на холме находился женский колледж. В окнах будущего Уэслианского колледжа было темно. Это учебное заведение стало первым в мире[38], где женщины могли получить высшее образование, – отец Эллен приложил руку к его появлению: он способствовал основанию женской семинарии. Обращаясь к первым бакалаврам, президент семинарии – проповедник, хорошо известный порабощенной семье Эллен, – восторженно провозгласил: «Женщина способна на большее! Это ее дело, ее право, ее долг…»[39]
«Идите же и живите! – призывал он. – Пусть понимание ваше возрастет до всей полноты своих естественных измерений и выйдет за пределы величественной мысли!»
Будучи рабыней-горничной, Эллен этих призывов не слышала. Для нее все двери просвещения оставались закрытыми. Закон запрещал учиться грамоте, однако они с Уильямом тайком изучили алфавит – хотя и не в достаточной мере, чтобы читать[40]. Это стало одной из причин бегства Эллен: она хотела учиться, хотела уметь писать свое имя и читать вывески – без этих навыков она оказывалась в еще большей опасности. Как бы то ни было, слова проповедника-президента прозвучали. И переодетая мужчиной молодая женщина, которой запрещали учиться, ухватилась за них.
К шести утра в окнах отелях Мейкона загорался свет – люди просыпались, чтобы успеть на утренний поезд в Атланту. Где бы Эллен ни блуждала, настало время перейти мост и направиться к поезду. Улицы города были грязными – все отбросы отправлялись прямо туда, как было принято в те времена. Вывески магазинов привлекали взгляд; особенно одна, с большой меховой шапкой