«Да» навеки[318]
Возвращение Брауна стало поистине триумфальным. Годом ранее, когда он был беглецом, которому помогало Массачусетское общество противников рабства, положение было иным. Он получил письмо от хозяина. Неважно, что инициатором контакта являлся сам Браун. Письмо, которое не оставляло сомнений в праве хозяина продать Брауна, глубоко его потрясло. Потом возникли проблемы с женой, которая ходила по бостонским домам, рассказывая о нем такие истории, что руководители общества, то есть работодатели, обеспокоились.
Браун же утвердил собственное положение на аболиционистской сцене. В драматическом выступлении он использовал письмо хозяина – рассказывал о нем и обращался к нему. Это письмо он использовал в лекциях целый год. Браун действовал в безумном темпе и по праву завоевал репутацию суперзвезды аболиционизма. Теперь, когда рядом с ним стояли истинные герои, красивые и мужественные супруги Эллен и Уильям, он снова сумел завоевать сердца и души тех, кто собрался в революционном зале Бостона.
Выступающий снова размахивал драгоценной страницей, дошедшей до него с Юга. На сей раз это была статья из Newark Daily Mercury, написанная неким «А». Это тот самый человек, который поглядывал на Крафтов на чарльстонском пароходе и позже прочел об их «уникальном бегстве». Без Крафтов Брауну не удалось бы так заинтересовать слушателей. «А» не просто излагал факты, но живо описывал впечатления, завершив рассказ замечанием другого пассажира о том, что мистер Джонсон «либо женщина, либо гений». Статья была идеальным вступлением – она не только задавала драматический тон, но еще и служила убедительным подтверждением. Как и в Вустере, Браун рассказал о пути молодых супругов. А потом, выбрав подходящий момент, вызвал их на сцену.
Уильям Ллойд Гаррисон однажды сказал, обращаясь к скептически настроенным слушателям: «Представьте, что все рабы каким-то чудом неожиданно стали белыми. Закроете ли вы глаза на их страдания? Станете ли спокойно рассуждать о конституционных ограничениях? Нет, ваши голоса прогремят в ушах их хозяев подобно грому»[319].
Теперь же это чудо воплотилось в Эллен. Как вспоминал пастор Сэмюэль Мэй-младший, ставший впоследствии активистом: «Эллен Крафт… женщина, которую можно назвать красивой. В чертах лица, глазах, щеках, носе или волосах невозможно заметить ни капли африканской крови. Она выглядит как белая южанка. Невозможно представить, что такая женщина – чья-то собственность, предмет торговли, который может оказаться в руках того, кто заплатит больше. В действительности судьба ее была не хуже и не мучительнее судьбы самой черной из рабынь. Однако сам вид воздействовал на слушателей, испытывавших предубеждение против цвета кожи, в тысячу раз сильнее, чем любой другой пример»[320].
Увидев Эллен, слушатели испытали настоящий шок, подобный удару электрического тока[321]. Глаза изумленно расширились, лица развернулись к сцене, раздались громовые аплодисменты. Почувствовав пульс аудитории и поймав темп, Браун повысил температуру выступления. Он задал публике три вопроса, «на которые следовало ответить, выслушав беглецов»[322].
Сначала спросил: «Те, кто готов способствовать возвращению раба его хозяину, пусть скажут да».
Для Крафтов это было самым страшным кошмаром. В зале прозвучал одинокий, но вполне узнаваемый голос: «Да!» Это дама, сидевшая в конце зала. Не обращая внимания на ответ, Браун продолжал.
Затем второй вопрос: «Те, кто останется безразличен и ничего не сделает ни для этого раба, ни против него, пусть скажут да».
На сей раз не откликнулся никто.
И вот Браун задал третий вопрос: «Те, кто готов защищать, оберегать и спасать его от рабства, пусть скажут да». Зал буквально взорвался. Голоса перебивали друг друга и сливались в единый громовой ответ, – сцену и стоявших на ней Уильяма и Эллен захлестнула волна «абсолютного и вечного согласия, согласия навеки». Супруги никогда еще не слышали ничего подобного.
А потом зазвучала песня. Браун не стал предлагать слушателям задавать Крафтам вопросы, как сделал в Вустере. Нет, он закончил выступление песней протеста, скорее всего, из собственного сборника «Арфа против рабства»[323]. Это были совершенно особые песни – не спиричуэлс или песни рабочих, которые Браун наверняка слышал и пел в доках. Нет, это стихи протеста, положенные на популярные мотивы «О, Сусанна» и «Старое доброе время». На мотивы, которые были знакомы и любимы всеми.
Одной из песен, наилучшим образом соответствовавшей настроению слушателей, стала «Мольба беглого раба» о покинутой в рабстве матери. А может, это песня «О, сжалься над матерью-рабыней» – подобные истории часто оставались неизвестными. Возможно, Браун выбрал нечто более бодрое – например, аболиционистский хит «Сойди с дороги» с боевым кличем «Хо» и лозунгом «Машина свободы! Освобождение!». (Что могло лучше обеспечить поддержку подпольной железной дороги, чем беглецы, добравшиеся до свободных земель на настоящем железном поезде?)
Уильяму и Эллен, наверное, было странно слышать рассказ о своей истории и мрачное возбужденное пение нового друга перед огромным собранием. Браун смолк, и зал вновь разразился аплодисментами. Так завершился бостонский дебют Крафтов.
Однако слушатели хотели больше узнать об этих людях. Анна Уоррен Уэстон вместе с тремя сестрами-активистками входила в элитную группу «Бостонская клика». В письме к сестре Деборе она описывала Уильяма «чернокожим очень интеллигентного вида», а Эллен – «очаровательной, красивой девушкой… с прямыми черными волосами», «прелестной и естественной»[324]. На следующий вечер Крафтов пригласили в Большой зал Бостона, и на следующий тоже. К этому времени они стали такой сенсацией, что даже критики стремились увидеть их. Среди толпы был и репортер Boston Post, в сумерках тайком подсматривавший за происходящим.
Аболиционисты были в восторге. Уильям Ллойд Гаррисон призвал к немедленному роспуску Американского Союза, «Союза, основанного на простертых телах трех миллионов человек и скрепленного их кровью, Союза, который дает абсолютную власть и полную безопасность оптовым торговцам человеческой плотью… Союза, в котором свобода речи, прессы и право на безопасное и равное передвижение дарованы лишь части населения»[325].
Гаррисон яростно обрушился на лживых северян, на словах ненавидевших рабство, и все же готовых сотрудничать с рабовладельческим Югом. Он решился упомянуть в своей речи главного спикера «рабовладельческой силы», сенатора от штата Южная Каролина Джона С. Колхауна. Тот, по словам Гаррисона, по крайней мере, искренне верит в то, что рабство – истинное благо. После его выступления стали собирать средства для «католической девушки-рабыни», которую должны были продать на Юг, если собрать нужную сумму не удастся. После Уильям Уэллс Браун представил собравшимся супругов-беглецов.
Сам он стоял в центре сцены, напротив огромных люстр, множества слушателей и гигантских часов, мерно отмечающих ход времени. Браун решил немного снизить пафос собрания, заявив, что, хотя его отец принадлежит к аристократии штата Кентукки, ему «не зазорно общаться с простыми белыми людьми, собравшимися в Фанел-холле». Слушатели рассмеялись, хотя им преподали урок: то, что делает одного человека «выше» других, «хозяином» другого, часто ошибочно и произвольно[326].
Не дав слушателям слишком развеселиться, Браун снова изменил настроение. Он поддержал Гаррисона собственным примером: рассказал кое-что о своей семье, и истории эти потрясли Уильяма и Эллен.
Мы не знаем, что именно рассказывал выступающий, но чаще всего он возвращался к истории о расставании с любимой сестрой и матерью. Эти утраты были хорошо знакомы и Уильяму, и Эллен. Браун потерял обеих за несколько дней. Избавившись от постылой службы помощника работорговца, Браун, будучи еще подростком, узнал, что его сестру Элизабет продали и отправили в Натчез, штат Миссисипи. Он отправился в Натчез и Новый Орлеан. Это были самые страшные дни его жизни. Он прекрасно знал, куда послали сестру, – этот центр работорговли славился поставкой девушек для борделей. Ему удалось проникнуть в тюрьму, где ее держали. Он навсегда запомнил, как сестра со слезами обняла его и сказала, чтобы он забирал мать и бежал.
Браун уговорил мать бежать с ним, хотя та не желала оставлять других детей – боль, знакомая всем беглецам. Они покинули Сент-Луис ночью: украли лодку, добрались до побережья Иллинойса и прятались в лесу, пытаясь укрыться от дождя. Но когда Браун начал мечтать, как найдет работу в Канаде, выкупит братьев и сестер и объединит всю семью, появились конные охотники за головами. Мать и сына разлучили. Ее продали вниз по реке, в Новый Орлеан. В последний раз Браун видел маму в цепях на пароходе работорговцев. Она не могла двигаться, говорить или плакать. Но когда сын стал молить о прощении, женщина ответила, что это не его вина. И, как и сестра, велела ему бежать.
Всего месяц назад Эллен и Уильям жили в мире, о котором рассказывал Браун. Слова его бередили свежие раны. Внимательный репортер из Boston Post заметил: слушая Брауна, оба не могли сдержать слез. И они оставались на глазах, когда Браун вывел друзей на аболиционистскую сцену.
Возможно, именно поэтому Браун решил быстро сменить настроение слушателей. Он принялся живо рассказывать о путешествии супругов, что мгновенно увлекло аудиторию. Знаменитый оратор Уэнделл Филлипс, сын старого Бостона, был так тронут историей Крафтов, что восторженно воскликнул: «Будущие историки и поэты воспоют эту историю как одну из самых потрясающих в анналах нации, и миллионы будут читать ее, восхищаясь героем и героиней!»