Уильям привык к подобным выходкам, однако к такому вопросу оказался не готов. К счастью, ему удалось вновь завоевать симпатию слушателей, и кто-то обратил вопрос против самого спрашивающего: «А кто был губернатором Массачусетса семь лет назад?»
Человек смутился и не ответил, зато публика разразилась аплодисментами.
По залу пролетел шепоток. Все хотели услышать жену Уильяма. Эллен смело вышла вперед. У слушателей началась настоящая истерика: все бросились к сцене, чтобы дотянуться до нее и Уильяма[347].
Эта сцена разыгрывалась снова и снова в самых разных залах: слушатели устраивали овацию, потом устремлялись к сцене, чтобы не просто приблизиться к этим удивительным людям, но и коснуться их[348]. Для супругов, которые всего два месяца назад находились в рабстве, проделали трудный путь в 1600 километров, а теперь день за днем пересказывали историю собственной жизни, это было мучительно и даже неприятно. И все же они преодолевали себя и продолжали выступать, не давая себе ни минуты отдыха.
Известия о них распространились в Мэне, Огайо, Нью-Йорке, Мэриленде, Висконсине, Луизиане и Джорджии. Газета Daily Constitutionalist отдала должное уму Эллен, позаимствовав заголовок для статьи у другой газеты, Baltimore Sun: «Умно проделано»[349]. Все это происходило в обстановке, когда наделенные властью южане все более укреплялись в неприятии беглецов и аболиционистов, к самому громкому и радикальному крылу которых официально присоединились Крафты. В конгрессе южане подавали множество петиций с жалобами на аболиционистскую пропаганду и нежелание властей исполнять закон о беглых рабах. В Мейконе перед зданием суда прошел митинг против аболиционистов, где присутствовал и Роберт Коллинз. Впрочем, он по-прежнему не желал ни говорить о Крафтах, ни предпринимать какие-то шаги к их поимке.
В этот период Крафты получили такую известность, что многие опасались за их безопасность[350]. Они же, со своей стороны, продолжали в полной мере использовать возможности американского гражданства: выступали и переезжали из города в город, невзирая на непростой юридический статус беглых рабов[351]. Эти выступления и свободные переезды, которых они были лишены в рабстве, давали Уильяму и Эллен ощущение свободы и силы.
С опытом пришла уверенность. Крафты входили в залы вместе с Брауном, но на сцене появлялись чуть позже, чтобы еще больше завести публику[352]. В феврале они выступали вместе с Эбби Келли Фостер и ее мужем Стивеном. Это был великолепный квартет: две женщины поражали слушателей умом и красотой, а мужья целиком их поддерживали.
Дни становились длиннее, Крафты отправились в портовые и промышленные города типа Хингэма и Лауэлла. На хлопкообрабатывающих фабриках Лауэлла девушки сражались с огромными ткацкими станками, превращая южный хлопок в ткань.
Крафты часто выступали в рабочих анклавах, где в залах собирались не состоятельные седовласые интеллектуалы или квакеры, какими обычно представляли аболиционистов, а молодые мужчины и женщины, занимавшиеся физическим трудом на фермах и в мастерских[353]. Как вспоминал Томас Уэнтворт Хиггинсон, аболиционизм стал «народным движением», и сила его на фабриках и в обувных мастерских была сильнее, чем на кафедрах и в колледжах. Аболиционистов поддерживали те, кто сами требовали справедливости[354]. «Радикализм, – писал он, – приходит с запахом кожаной обуви». В центре движения находились черные и цветные активисты, в том числе известные Ремонды из Салема. Хотя в городах, куда приезжали Крафты, процент «цветных граждан» был невелик (судя по сохранившимся документам), они сердечно приветствовали супругов во время их путешествия.
Если Торо мог отдохнуть в одиночестве у пруда Уолдена, Крафты и Браун не задержались в Конкорде: этот город стал лишь одной из множества остановок на их пути. Они продолжали колесить по восточной и центральной части Массачусетса вплоть до апреля, когда выступили в бостонском Тремонт-Темпле вместе с Гаррисоном и Уэнделлом Филлипсом. К этому времени трио было так востребовано, что на их выступления даже стали продавать билеты – неслыханно для аболиционизма[355].
В Бостоне, как и везде, Уильям завел аудиторию рассказом о своем бегстве. Однако все хотели увидеть именно Эллен. После нескольких выступлений, когда они прибыли в город кораблестроителей и моряков Ньюберипорт, настала ее очередь рассказывать их историю.
В Элдер-Пайкс-плейс, расположенном вдали от порта и железной дороги, собралось около девятисот слушателей. Еще больше толпились у дверей, желая хоть краешком глаза увидеть знаменитых беглецов из Джорджии и услышать их историю[356].
Для Уильяма Ллойда Гаррисона, выросшего в бедной семье в этом городе, Ньюберипорт был городом призраков. Однажды ему не дали сцену в местной церкви, и с тех пор он больше не возвращался. А вот Уильям Уэллс Браун пользовался популярностью. Он, как всегда, разогрел аудиторию, после на сцену вышел Уильям, а главную историю этим весенним вечером рассказывала Эллен.
Она поднялась на сцену в собственном стиле. В ее речи не было ни восклицаний, ни вздохов, ни эпической героики подпольной железной дороги, ни слез, ни сенсаций. Ее выступление было не похоже на речи белых аболиционистов-мужчин. Она не собиралась поражать слушателей «уникальным» приключением, как это делали муж и Браун. Она говорила «просто и безыскусно» – такой ее запомнил местный кузнец. Однако эта «обыкновенность» речи и внешности поражала куда больше, чем все ораторские приемы.
Воспринимавшие Эллен белой (а таких было много) должны были смириться, что эта почти белая женщина полюбила черного мужчину – серьезный вызов для штата, где межрасовые браки запрещались еще в течение нескольких лет. Эллен заставляла слушателей усомниться в справедливости тех категорий, на которых основывался социальный порядок: Север, Юг, черный, белый, хозяин, раб, муж, жена. Супруги опровергали популярные расистские аргументы – утверждения, что чернокожие представляют собой обременение для общества и способны жить лишь на пособия; что их нужно спасать; что они хотят быть белыми[357]. Мы не знаем, что именно говорила Эллен на том собрании, – сохранились лишь воспоминания кузнеца. Он отметил, что слушатели были довольны, и высказал надежду, что в следующий раз Браун выступит в более вместительном зале. Для Эллен это выступление стало поворотной точкой. После Крафты приостановили турне, а затем она прекратила публичные выступления.
Вопрос, почему, остается открытым. Предположительно, ее заставили замолчать – возможно, оба Уильяма или всеобщие ожидания, что она будет соответствовать определенному стандарту женственности среднего класса[358]. Возможно, сыграли роль и невысказанные угрозы. Или с Юга дошли печальные известия. Эллен прекрасно понимала: на ее близких может обрушиться ярость рабовладельцев. И никогда не забывала о матери.
Хотя отказ от выступлений вполне мог ее выбором, она решила не говорить о собственной боли. Посторонние не стеснялись задавать самые ужасные вопросы, бередя раны. Она могла просто решить, что с нее довольно. А может, это стратегическое решение. Эллен постоянно приходилось отстаивать себя – и в жизни, и в тяжелом путешествии на Север. Она стала капитаном и лоцманом собственного освобождения, сумев перехитрить всех, кто встретился на пути. Ее молчание – не молчание человека, который не готов выступать, которому выступать запрещают. Нет, это акт сопротивления, не более пассивный, чем поездка в вагоне первого класса.
Как и в поезде, едущем из Мейкона, Эллен позволяла выступать на аболиционистской сцене другим, черпая силы из предположений зрителей и используя их для достижения собственной цели: сначала добраться до Севера, теперь – раздуть пламя борьбы против рабства. Иными словами, молчанием она оседлала силу попутного ветра – так же, как во время бегства из Джорджии. Слушатели могли желать большего: они ахали при ее появлении, дивились коже и волосам, хватали за руки, – но она избрала собственный стиль общения, не отвечая никому.
Через двенадцать дней после выступления Эллен в Ньюберипорте Крафты закончили путь. Весна была в полном разгаре. Они сумели собрать полные залы повсюду – от Квинси до Кембриджа, от Тонтона до Роксбери. И вот они снова вернулись в пахнущий сдобой дом Джонсонов в Нью-Бедфорде. С их первого появления прошло три месяца и одна неделя. Они успели преодолеть более 1500 километров – практически столько же, сколько и во время бегства из Джорджии.
Когда Браун уехал на ежегодное собрание Американского общества борьбы с рабством в Нью-Йорк, Крафты наконец-то смогли отдохнуть. До этого момента у них не было ни минуты свободной. Им даже наедине побыть не удавалось. Эти две недели стали самым длинным перерывом в их жизни.
Собрание в Нью-Йорке открывало огромные возможности. На нем присутствовали активисты со всей страны. Для Крафтов же это было слишком рискованно: после беспорядков похитили одного беглого раба[359]. Пропустив собрание, Крафты лишились возможности познакомиться с главными аболиционистами страны. Однако самое грандиозное гаррисоновское событие сезона было впереди: знаменитое собрание, где Крафты должны были стать двумя из шести звезд, самостоятельно добившихся освобождения.