На аболиционистской сцене появилось новое лицо: беглый раб из Вирджинии, который добрался до Севера в ящике длиной около 90 сантиметров, 60 сантиметров шириной и 76 сантиметров высотой. Вот в таком ящике мужчина ростом 176 сантиметров и весом 90 килограммов двадцать семь часов путешествовал, прижав колени к груди. С собой у него был лишь коровий пузырь с водой. Так Генри Браун проделал тот же путь, что и Уильям и Эллен.
Как и они, добрался до Вашингтона, проехал через Балтимор и был выгружен вместе с багажом в Гавр-де-Грас. Ему пришлось нелегко. Хотя на ящике была этикетка «Верх. Обращаться с осторожностью», его перевернули, и в таком положении Браун провел около двух часов. Вены на лице у него стали толщиной в палец. Он думал, что умирает.
В Филадельфии ящик получили Джеймс Миллер Макким и Уильям Смит. Оба боялись, что получат гроб. Однако Браун триумфально выбрался из ящика, мокрый, словно только что прошел крещение, и сразу запел псалом. «Ты – величайший человек Америки!» – воскликнул пораженный Макким[360].
Этот «величайший человек» вместе с Крафтами принял участие в собрании Общества борьбы против рабства Новой Англии в бостонском «Мелодеоне». Этот театр получил название в честь чисто американского музыкального инструмента (разновидность баяна). Здесь устраивали представления на библейские сюжеты, а порой превращали зал в зверинец, где можно было увидеть даже слонов[361]. Главным магнитом для слушателей, которым пришлось добираться до зала под проливным дождем, были Крафты и Генри Браун. Для них самих таким магнитом стал ветеран аболиционистского движения, пророк и революционер Фредерик Дуглас, которому в то время был тридцать один год.
В день открытия собрания на сцену поднялись «шесть беглецов», как писали газеты (Дуглас был скорее бывшим беглецом, так как, пока он жил за границей, его свободу купили, – некоторые сторонники Гаррисона весьма неодобрительно отнеслись к этому «выкупу»)[362]. Они гордо стояли на сцене: Уильям и Эллен Крафт, Генри Браун, Уильям Уэллс Браун, некий Уотсон и Фредерик Дуглас. В тот вечер Генри Браун получил новое имя – Уильям Уэллс Браун назвал его Ящиком, так появился Генри «Бокс» Браун.
На следующий день новые звезды собрания, Крафты и Браун, рассказывали свои истории. Уильям Уэллс Браун представил собравшимся Генри «Бокса» Брауна – публика разразилась «возгласами симпатии», а под конец перешла к «оглушительным крикам»[363]. Затем Дуглас представил Уильяма и Эллен.
Во время турне Уильям прочел более шестидесяти лекций и стал опытным оратором. Он живо и ярко рассказал о своих приключениях: о ночной подготовке вместе с Эллен, о волнении из-за слишком широкого плаща, о словах Эллен, что плащи такого фасона «никогда не бывают облегающими». Уильям много говорил об Эллен – рассказал, как носильщик, который когда-то за ней ухаживал, назвал ее «молодым мастером»[364]. Он рассказал, что настолько хорошо исполнял роль слуги, что южане рассказывали о нем друзьям с Севера, восхищаясь образцовыми отношениями между хозяином и слугой. Уильям особо отметил, что Эллен ни разу не растерялась, хотя была близка к отчаянию, когда оказалась в Гавр-де-Грасе совершенно одна.
То, что Крафты решили подробно рассказать о бегстве, не устраивало Дугласа, который категорически отказывался говорить о своем способе, чтобы им не воспользовались другие[365]. Всем была хорошо известна трагедия двух рабов, Альфреда и Сванки, которые не смогли сбежать в ящиках, но выбрали этот путь, поскольку история Генри Брауна стала широко известна. Их поймали на полпути: ящики вскрыл сам мэр Ричмонда. Когда Уильям завершил свое выступление под бурные аплодисменты, Дуглас никак не проявил своего недовольства.
– Какая демонстрация! – воскликнул Дуглас, обращаясь к взволнованным слушателям. – Какой потрясающий рассказ![366] Вы думаете, рабы довольны и счастливы?
Он указал на стоящих на сцене людей и на себя самого. Шесть человек были убедительным доказательством обратного, и бегство доказывало: они «достойны быть свободными людьми».
Под восторженные крики слушателей Генри «Бокс» Браун запел гимн, тот самый, который спел, выбравшись из ящика. Слова 39-го псалма взмывали к потолку и растворялись в тишине замершего зала: «Твердо уповал я на Господа». Когда прозвучали заключительные слова псалма – «Велик Господь!», зал вновь разразился громовыми аплодисментами.
Страсти в зале накалялись, невзирая на ливень за окнами. Позже Уэнделл Филлипс отдал должное беглецам, само присутствие которых наэлектризовало аудиторию: «Именно раб, беглый раб с плантации, вырвавшийся из оков угнетения, смог достучаться до сердец американцев»[367]. Надо сказать, что он допустил ошибку – ни один из беглецов, выступавших на собрании, не работал на плантации. Это были искусные ремесленники, городские жители. Такая оговорка явственно показывала: аболиционистов тоже необходимо просвещать.
А у Фредерика Дугласа настроение было нерадостное, и свидетельством тому его страстная речь, которая показала Крафтам новый способ рассказа о своем опыте в Америке и за ее пределами. Однажды белый аболиционист заявил: «Дайте нам факты [то есть рассказывайте о личной истории]. О философии позаботимся мы»[368]. Зато Дуглас был готов дать и то и другое. Красивый, с львиной гривой темных волнистых волос, зачесанных налево, с широко расставленными глазами, готовыми выдержать любой взгляд (в том числе и взгляд объектива – он соглашался фотографироваться, но никогда не улыбался). Дуглас проделал более долгий путь, чем многие другие. Родился в округе Тэлбот, штат Мэриленд, от матери-рабыни, которую никогда не забывал, и белого отца (по-видимому, это был его первый хозяин). В девятнадцать лет бежал по той же железной дороге, что и Крафты, и Генри «Бокс» Браун. Обретя свободу, он стал выступать с лекциями во всем мире, собирая тысячи слушателей в Англии, Шотландии и Ирландии, не говоря уже о Соединенных Штатах.
Те, кто встречался с ним в то время в сыром и мрачном Бостоне, не подозревали, что Дуглас тяжело болен. Его легкие находились в очень плохом состоянии, мышцы ныли, суставы болели. Он страдал от той же болезни, какую симулировала во время бегства Эллен: воспалительный ревматизм[369]. Однако страдало не только тело, но и душа. Дуглас испытывал серьезные личные и финансовые проблемы. Кроме того, находился на грани «разрыва» с давним другом и наставником Уильямом Ллойдом Гаррисоном[370].
Впервые увидев, как двадцатитрехлетний Дуглас заводит слушателей на острове Нантакет, соединяя классические ораторские приемы с революционными лозунгами и строками из Библии, Гаррисон был поражен. Восхищение оказалось взаимным. О газете Liberator и ее издателе, неутомимом человеке, которого некогда бросил отец, которому приходилось рыскать в поисках пищи в Ньюберипорте, который учился на обувщика, но стал издателем и бесстрашным защитником порабощенных, Дуглас однажды сказал: «Мне не просто нравилась эта газета. Я любил ее – и ее редактора!»[371]
К сожалению, два упрямых гиганта аболиционизма разошлись во взглядах, особенно после возвращения Дугласа из Англии, где он увидел другой мир, где его принимали как человека. Вернувшись в Штаты, Дуглас испытывал все более сильный гнев. Он лишился иллюзий, а нерешительность американских аболиционистов, действовавших слишком медленно и слишком часто поддававшихся собственным предубеждениям, косвенно или явно, его раздражала[372]. Даже в ближайшем кругу Гаррисона порой проскакивали расистские замечания.
Вскоре после возвращения Дуглас и Гаррисон отправились в лекционное турне по западному побережью. Они вместе отражали нападки и удары, но это их не сблизило, а еще сильнее развело. Окончательно друзья разошлись, когда Дуглас стал издавать собственную газету North Star («Полярная звезда»). Это была его давняя мечта – дать голос своему народу. Гаррисон этого не понимал. Дуглас начал изучать политику и стал встречаться с разными активистами, в том числе с Джоном Брауном. Этот белый в свое время возглавил восстание в Харперс-Ферри. Гаррисон и его друзья советовали подставлять другую щеку, а Дуглас, в шестнадцать лет победивший наемного «ломателя рабов», на личном опыте убедился в ценности силы[373].
Весна стала трудным временем для обоих. Они болели. Гаррисон недавно потерял ребенка: через год после смерти грудной дочери у него умер шестилетний сын Чарли. У Дугласа родилась вторая дочь, и теперь он должен был содержать семью с пятью детьми. Брак нельзя было назвать счастливым. Он с трудом сводил концы с концами. Издавать газету оказалось нелегко. Мужчина находился на грани нервного срыва[374]. Помощь пришла в лице английской подруги Джулии Гриффитс. Она помогала Дугласу и в газете, и в домашней жизни. Но слухи об их тесных отношениях породили новые проблемы.
И Гаррисон, и Дуглас с головой ушли в работу. Они выступали практически постоянно. И хотя их объединяло общее дело и совместные выступления, они двигались к идеологическому столкновению, что стало очевидно, когда Дуглас произнес речь, подобной которой Крафты никогда не слышали[375].