[409]. Любить Союз – значит любить конституцию, которая его создала, а любить конституцию – значит защищать ее и исполнять «высокий долг», к которому она призывает. А исполняется ли этот долг? Нет, если судить по отношению к беглым рабам, – нарушение этого закона Колхаун назвал «чудовищным». (Хотя он этого не говорил, с «нарушением» он столкнулся лично, когда от него сбежали два раба, Гектор и преданный домашний слуга Алек. «Причина простая – избежать наказания за проступок». Колхаун лично застрелил Гектора, а Алека схватил, бросил в тюрьму и выпорол.)[410] Для него компромисс не был решением. Юг пошел на огромные уступки и не собирался сдаваться. Спасение Союза целиком зависит от Севера. В детали Колхаун не вдавался, но очень конкретно описал последствия. Его последние слова произвели глубокое впечатление на сенаторов.
«Если вы… не можете согласиться, скажите об этом, – заявил он, – и штаты разойдутся мирно. Если не считаете, что мы должны разойтись мирно, скажите нам об этом, и мы будем знать, что делать, когда вы сведете вопрос к покорности или сопротивлению». Если промолчите, «мы поймем ваши намерения по вашему бездействию». Слова он не произнес, но все услышали: война.
Колхаун подлил масла в огонь, который уже пылал на восточном побережье и повсюду. Газета New-York Herald писала, что «гражданская война и резня могут начаться мгновенно и без предупреждения»[411]. Даже конгрессмены, входившие в Капитолий, захватывали с собой ножи и пистолеты. В такой момент, как никогда, нужен был объединяющий голос. Однако президент – генерал Закари Тейлор, которого все три члена триумвирата считали слабым, – ничего не мог сделать.
Голосом этим стал Дэниел Уэбстер[412]. Еще не отзвучали слова Колхауна, как сенатор от Массачусетса поднялся, и в голосе его многие американцы услышали голос Союза.
– Свобода и Союз едины и неразделимы, сегодня и навеки! – воскликнул он в дебатах с сенатором от Южной Каролины Робертом Хейном[413]. Эти слова сегодня знакомы каждому школьнику.
Позиция Уэбстера по вопросу рабства была неоднозначной. Он не присоединился к «вигам совести», как называли членов его партии, выступавших против рабства. Но его надолго запомнили по выдающейся речи 1820 года в Плимут-Рок. Там он яростно выступил против работорговли в Америке. «Я слышу гром молота, я вижу дым всех печей, где куются кандалы и оковы для человеческих рук и ног… Да очистится это место!»[414]После его впервые назвали «богоподобный Дэниел».
Известно было, что Уэбстер выкупил нескольких рабов, в том числе знаменитую повариху Монику Маккарти, которая прославилась жареными устрицами и блюдами из крабов[415]. Раз отведав блюдо, люди помнили ее годами. Теперь она работала у Уэбстера, известного гурмана. Он заплатил также 500 долларов за Генри Плезентса. «Лучшая трата денег в моей жизни», – со слезами на глазах сказал Уэбстер, когда Плезентс, воевавший в Мексике рядом с его сыном, привез домой тело его мальчика[416].
При этом «богоподобный Дэниел» был человеком сложным. С детства его прозвали «темным Дэном» или «черным Дэном» за смуглый цвет кожи. (Говорили, что кожа его темнее, чем у Эллен Крафт.)[417] Эти прозвища вполне могли сформировать его личные привычки в дальнейшем.
Шестидесятивосьмилетний сенатор был человеком ярким: огромная голова, мощные легкие, пристальный взгляд ярких глаз. В личной жизни Уэбстер и Колхаун были совсем не такими, как внешне: трезвенник Колхаун, суровый сын фермера, окончивший Йель, являлся истинным «пуританином»; Дэниела же можно было назвать «кавалером» за его пристрастия[418].
Уэбстер был единственным сенатором, имевшим в Капитолии собственную барную комнату. Среди вещей имелась изысканная миниатюра, изображавшая сияющую женскую грудь, – автопортрет Сары Гудридж, подарившей миниатюру Уэбстеру, когда тот впервые овдовел.
Уэбстера преследовали слухи. Говорили, что он неумеренно пьет, ухлестывает за женщинами. Его называли настоящим мотом, особенно той весной. Многие подобные истории не соответствовали действительности, их не следует принимать во внимание. Достаточно вспомнить статью журналистки, которая лишилась места в Капитолии после заявления, что у Уэбстера есть дети-мулаты. Но по меньшей мере один юный раб, Роберт Янси, позже принявший имя Роберта Уэбстера, утверждал, что Дэниел не только выкупил его мать и взял ее на работу, но еще и является его биологическим отцом.
Словом, седьмого марта выступал сложный человек. Во многих отношениях его дилемма символизировала кризис сознания Севера. Сам Уэбстер был противником рабства и считал, что этому нужно положить конец. Но какова цена для Союза? Придется пожертвовать вторым сыном? (Сын Уэбстера Флетчер погибнет во втором сражении при Булл-Ран.)
Имелись также политические и практическим расчеты. Возможно, это выступление было заявкой на президентство, о чем он всегда мечтал? Или финансовым спасением (у него было немало долгов)? В предстоящие годы всем американцам пришлось делать выбор. Встал острый вопрос: чем ты готов поступиться, пожертвовать лично во имя собственных убеждений, ради событий, происходящих в другой части страны, ради душ с другого конца света?[419]
Никто точно не знал, о чем собирается говорить Уэбстер в тот день, когда он вышел в центр в сенате. Зал заполнили сенаторы, их близкие, простые зрители. Это здание никогда еще не знало такого аншлага. Множество дам окружили кресло вице-президента, некоторые даже заняли сенаторские кресла (политики любезно уступили).
Сторонники аболиционизма писали Уэбстеру о надеждах и молитвах. Они считали, что его слово способно изменить историю страны. Однако «хлопковые виги», члены его собственной партии, имеющие тесные связи с Югом, и личные кредиторы Уэбстера, тоже считали его другом. У Уэбстера было преимущество – он знал позицию коллег по триумвирату. Клей, хотя и не был другом, пришел к нему холодным дождливым вечером, чтобы выпить и поговорить. А сам Уэбстер навестил Колхауна за два дня до выступления сенатора от Южной Каролины. Теперь все они и вся нация ожидали его выступления. Бенджамин Силлимен писал, что его речь «может стать поворотной точкой в жизни этой нации». Сыну Флетчеру Уэбстер признавался, что его тошнило от волнения[420].
Выйдя перед переполненным залом, Уэбстер начал свою речь:
– Я хочу говорить сегодня не как житель Массачусетса и не как человек Севера, но как американец и член Сената Соединенных Штатов… Я выступаю сегодня за сохранение Союза[421].
Почти четыре часа он осуждал раскол, говорил, что хорошие люди есть с обеих сторон, и выступал за баланс. Он осудил экстремистов, которые видят лишь абсолют – «абсолютно неверно или абсолютно верно». «Эти люди, – сказал он, – видят в одном долге боевого коня, вскакивают на него и несутся вперед, снося все другие обязанности, которые стоят на их пути… так начинаются войны, и войны несправедливые».
Знаменитый защитник конституции осудил Юг и Север за нежелание уважать цели священного документа, объединившего их в Союз. Начал с Юга. Когда-то, сказал он, все – и Север, и Юг – считали, что рабство – это неправильно. Величайшие люди всех времен считали рабство «злом, мерзостью, плесенью, бичом и проклятием» страны. По мнению Уэбстера, первые американцы задавались вопросом не «действительно ли рабство – это зло?», а «как справиться с этим злом?».
В то время было принято решение установить сроки и ограничения. Все полагали, что этот институт отомрет естественным образом. Уэбстер указывал, что само слово рабство не упомянуто в конституции: Джеймс Мэдисон, впоследствии четвертый президент Соединенных Штатов и рабовладелец, позаботился об этом. В конституции не говорилось о возвращении «беглых рабов», но «людей, содержащихся в услужении или работе». Хлопок все изменил. Юг жаждал новых территорий и распространения рабства, захватил новые земли, в том числе Луизиану, Техас, а теперь часть территорий Мексики. Этот Юг, по мнению Уэбстера, был гораздо сильнее, чем когда-либо, и гораздо воинственнее.
Однако у Юга, как полагал Уэбстер, свои законные претензии. И сенатор от Массачусетса в странном, сбивчивом темпе, громко, чтобы его услышали, заговорил об ошибках Севера. И он четко сформулировал свои ценности: в первую очередь защитить Союз и конституцию. Если Юг нарушил дух конституции, то и Север не сохранил ему верности. Ошибки, как и правильные действия, совершили обе стороны.
Одна ошибка явно выделялась. В этот момент Уэбстер произнес слова, действительно изменившие американскую историю и повлиявшие на жизни Уильяма, Эллен и многих других. Он сказал: «Среди северян наблюдается явное нежелание в полной мере исполнять конституционный долг по отношению к возвращению лиц, содержащихся в услужении и сбежавших в свободные штаты».
Это услышали все, поскольку Уэбстер повторил: «Я считаю, в этом отношении Юг прав, а Север нет».
Все граждане обязаны исполнить конституционный долг. Уэбстер спрашивал, что правильного сделали северяне согласно конституции? Ничего! По словам одного историка, это «мог быть момент, который спас бы страну от распада или, по крайней мере, отсрочил распад лет на десять»[422]. Массивный лоб сенатора блестел от пота, глаза «метали молнии». Он обратил пылающий взгляд на лицо умирающего коллеги Джона Колхауна и прогремел на весь зал