– Распад! Мирный распад! Сэр, ни вашим, ни моим глазам не суждено увидеть такое чудо. Расчленение огромной страны без конвульсий!
– Не существует такого понятия, как мирный распад, – продолжал Уэбстер. – Нет, сэр! Нет, сэр! Я не утверждаю, к чему может привести распад государств. Но, сэр, я вижу так же отчетливо, как солнце на небе, что распад приведет к такой войне, какую я не в силах описать… Наши предки – отцы и деды… осудят и проклянут нас, а наши дети и внуки будут кричать: «Позор вам!»
Уэбстер дал собравшимся последнюю надежду:
– Вместо того чтобы обитать в этих мрачных пещерах, вместо того чтобы носиться с идеями, полными мрака и ужаса, давайте выйдем на свет. Давайте насладимся свежим воздухом свободы и единения!
Уэбстер хотел, чтобы нация вновь объединилась в поддержке Союза, не похожего ни на один другой.
– Вся история нашего Союза была благой. Мы не попрали ничьей свободы, не сокрушили никакого государства. Мы дышим свободой и патриотизмом. Сегодня наша республика вольно дышит, раскинувшись на целом континенте. Два огромных мировых океана омывают наши берега.
Свое яркое выступление Уэбстер закончил не менее яркой метафорой щита Ахиллеса, описанного Гомером в «Илиаде», окруженного океаном, «живым серебром», который «соединяет целое». Уэбстер не сказал, что это великое произведение искусства, окруженное океаном, не сумело защитить хозяина, великого греческого воина, который пожертвовал бессмертием и, отправляясь на войну, точно знал, что погибнет.
Когда речь закончилась, сенаторы и зрители бросились поздравлять утомленного выступавшего. Многие считали его героем дня, пропевшим гимн единству на мотив компромисса и придавшим крылья предложениям Генри Клея. «Богоподобного Дэниела» повсюду считали спасителем Союза. Рынки немедленно отреагировали, цены взлетели. Даже Джон Колхаун испытал «огромное удовлетворение» от ряда предложений Уэбстера. Больше всего ему понравилась позиция сенатора по беглым рабам[424].
В родном штате Уэбстера восемьсот видных граждан подписали хвалебное письмо сенатору, где сообщалось, что он спас Союз. В апреле пять тысяч поклонников приветствовали его в бостонском Ревир-Хаусе. Сам Уэбстер заказал тысячу экземпляров собственной речи, чтобы поделиться ею с соседями и соотечественниками. Но не все было так хорошо и спокойно. Один из современников вспоминал: после речи о беглых рабах Темный Дэн не мог спать более четырех часов за ночь: его мучили кошмары.
Многие осудили. «Хлопковые виги» были удовлетворены, но были и те, кто осудил сенатора за предательство. Как говорил Уэндел Филлипс: «Если на низшем кругу ада есть место для бессердечных политиков, всем им следует отойти и оставить место свободным. Сам ад содрогнулся и сдвинулся при твоем появлении!»[425]
Собрание «против Уэбстера» состоялось в Фанел-холле. Среди присутствовавших были и Крафты. Имя Эллен повторяли многие. Белый проповедник Теодор Паркер, у которого Эллен и Уильям гостили накануне, предложил слушателям представить, как Эллен Крафт «преследуют и гонят» по Мерчантс-Роу[426].
– Представьте, что напуганный беглец укроется в Фанел-холле, в этой древней колыбели свободы… и здесь ищейки схватят добычу! Представьте, как мистер Уэбстер… смотрит и подбадривает охотника за рабами, готового схватить беглеца, спасающего свою жизнь.
Но самым ярким стало выступление динамичного молодого проповедника, достопочтенного Сэмюэля Рингголда Уорда из Нью-Йорка. Недаром его называли «черным Дэниелом Уэбстером»[427]. Этот человек сумел выкупить свою свободу. Партия свободы уже намечала его на пост вице-президента Соединенных Штатов: он станет первым чернокожим, добившимся такого выдвижения. Уорд резко осудил «северных болванов», жалких коллаборационистов, которые готовы «слизывать плевки сторонников рабства и называть это восхитительным»[428].
Уорд тоже говорил об Эллен, спутником которой был в тот вечер: «Она гораздо белее, чем многие из тех, кто приходит сюда охотиться за рабами». Когда он призвал к восстанию, объявив «право революции», слушатели разразились «громовыми» аплодисментами.
Через два дня в Африканском молитвенном доме Уорд призвал «цветных сограждан быть готовыми в решительный час – жить и умереть свободными в Бостоне». И заявил, что «охотники за рабами уже наводнили Бостон»[429].
Уорд был прав. Слова Уэбстера позволили рабовладельцам и похитителям устремиться на Север. И Эллен первой ощутила их силу. На аболиционистском собрании в Плимуте сообщили, что за ней в город прибыли шесть охотников за рабами. (Ничего более нам неизвестно, хотя успеха они не добились.) Сообщали и о другом охотнике из Мейкона. Опасность Крафтам грозила не только от профессиональных похитителей, но и от двух состоятельных джентльменов, которые пришли в магазин к Уильяму[430].
Уильям узнал хозяина своего брата, Айзека Скотта, высокого, желчного и довольно смуглого для белого человека. Как вспоминали друзья, Скотт внешне напоминал Авраама Линкольна. Он считал, что всего добился сам, «без средств и образования сумел многого достичь в этом мире». Как и бывший хозяин Уильяма Хью Крафт, Скотт был сиротой. Он бросил учебу и стал бизнесменом. Но ему, в отличие от Крафта, все удавалось. Он успешно торговал хлопком, занимался банковской деятельностью, стал железнодорожным магнатом. Дела привели его на Север. В будущем он покинет Юг вместе с семьей и в конце гражданской войны поселится в Нью-Йорке. А пока что он был гордым юнионистом Юга.
Вместе со Скоттом пришел второй бизнесмен, Джозеф Стори Фэй, которого Скотт по-дружески называл Стори. Фэй родился в Кембридже, штат Массачусетс, однако жил в Саванне. Состояние свое он сделал на хлопке и, естественно, был рабовладельцем. Вместе они демонстрировали слияние деловых интересов Севера и Юга: «повелители ткацкого станка» и «повелители волокон».
Скотт всегда отличался деловой хваткой. Он сразу понял: человек, которого в Мейконе называли Биллом, добился успеха в своем деле. Скотт не любил ходить вокруг да около и сразу перешел к делу: не хочет ли Уильям (или Билл) выкупить свободу своего брата?
Тот, конечно же, мечтал воссоединиться с Чарльзом. Кузнец был его последним родственником, которого хозяин продал до Уильяма и его сестры. Только риск был слишком велик. Уильям не был уверен ни в чем, он ощутил угрозу для себя и Эллен. Уильям был с посетителями весьма любезен, но, когда они ушли, перенес магазин в другое место.
Новое место было не таким удобным – возле зловонной реки и строительства окружной тюрьмы. Зато оно находилось рядом с Хейденами и теми, кто мог поддержать. Неожиданный визит всех напугал: если Скотт смог найти Уильяма, сможет и Роберт Коллинз. И если, как полагали Крафты, эти неожиданные гости поддерживали связи с их хозяевами, это может произойти очень быстро. И Скотт, и Фэй были друзьями Коллинза и вполне могли следить за Крафтами – особенно теперь, когда видели Уильяма лично.
Генри «Бокс» Браун столкнулся с более серьезной проблемой. Все газеты писали о попытке похищения[431]. Браун находился в Провиденсе, штат Род-Айленд, с передвижной панорамой «Зеркало рабства». На сей раз историю иллюстрировали графические изображения чернокожих, которых хватали, продавали, пытали. В панораме была и фотография Эллен. Днем Браун спокойно шел по улице, как вдруг его окружили, жестоко избили и попытались засунуть в экипаж. Но даже в такой ситуации он «оказался слишком силен» для нападавших. После этого Браун подал на них в суд.
Новая Англия не была безопасным местом. Уильям и Эллен рассматривали разные варианты. Они могли, к примеру, поселиться в Канаде, как когда-то и намеревались. Однако супруги вновь проявили то, что некоторые могли назвать оптимизмом, а другие – легкомыслием. Они отказались бросать новую жизнь и остались в Бостоне, молясь, чтобы компромисс, предложенный Клеем и поддержанный Уэбстером, не стал законом. И в этом смысле проиграли.
Власть осьминога[432]
В Бостоне палили пушки: сто выстрелов обозначили принятие Компромисса 1850 года, а вместе с ним и нового закона о беглых рабах. Гром пушек был слышен по всему Бостону и на километры вокруг. Его слышали извозчики в порту, прачки в мокрой одежде, гарвардские профессоры, торговцы с заточенными карандашами, матери, качающие детей. И наверняка все останавливались и прислушивались. Что несет им этот гром?
Компромисс был принят, несмотря на огромные разногласия. Закон подписал не рабовладелец (Закари Тейлор умер от лихорадки, после того как съел слишком много замороженных фруктов в жаркий день Четвертого июля, или, возможно, от холеры), а сменивший его житель Нью-Йорка. Хотя Миллард Филлмор был северянином, аболиционизм он не одобрял, а к мерам, предложенным авторами Компромисса, относился более благосклонно, чем предшественник. И подписал документ 18 сентября 1850 года. Президент был не одинок. Как указывал Сэмюэль Рингголд Уорд, в конгрессе у северян было большинство: «Этот варварский закон был принят, фактически, северянами»[433].
Ни один из членов «великого триумвирата» не смог довести дело до конца. Через месяц после речи Уэбстера тело Колхауна торжественно вынесли из Капитолия, а Клей и Уэбстер присутствовали на торжественных похоронах. После этого Клей покинул Капитолий, а Уэбстер стал госсекретарем Филлмора, то есть главным исполнителем нового закона о беглых рабах