В церкви, где стояли Моррис, Нелл и другие лидеры нового движения, собрались солдаты, готовые к мобилизации. Они заполнили всю скамьи и галерею, входя через разные двери: извозчики и домашние слуги, моряки и швеи, на все руки мастера и рабочие причалов – люди труда и действия. Это те самые «цветные граждане», как они сами себя называли. О них редко говорили, но именно они выполняли самую рискованную и важную работу помощи беглецам и сохранения их жизней в предстоящие дни. Моррис зачитал документ, составленный избранными лидерами (среди них был и Уильям). Затем поднялся Нелл, которому выпала честь озвучить «Декларацию чувств цветных граждан Бостона».
Цветные граждане отважно заявляли: вспомните, «Бог создал людей равными», и американская революция – это и их история. Первой жертвой Бостонской резни 1770 года стал колонист Криспус Аттакс, цветной. Вспомните, призывали они, цветные сражались за американскую революцию и участвовали в войне 1812 года, полагая, что после сражавшихся «пригласят на банкет». «Но нет! – гласила декларация. – Белые устроили банкет для себя, и громкие восхваления свободы взмыли в небо. Цветным американцам пришлось стоять на улице и ждать крошек, падающих с праздничного стола Свободы».
Первые революционеры провозглашали: «ДАЙТЕ МНЕ СВОБОДУ ИЛЬ ДАЙТЕ МНЕ СМЕРТЬ!» И цветные граждане вторят: «Мы лучше умрем свободными, чем будем жить рабами». Собрание предложило возглавить движение сопротивления Лиге свободы и пригласило граждан Бостона присоединиться к ним в Фанел-холле, чтобы на деле показать, на какой они стороне свободы.
Затем один за другим принялись выступать ораторы. Джошуа Боуэн Смит, гениальный «принц рестораторов», когда-то отказавшийся работать на кухне Дэниела Уэбстера, посоветовал всем присутствующим вооружиться кольтами, – даже если для этого придется продать последнюю рубашку. Но наиболее яркую и проникновенную речь, затронувшую самые чувствительные струны в душах собравшихся, произнес доктор Роберт Джонсон[446].
Еще ребенком его похитили в Гамбии, и он пережил все ужасы морского путешествия. Доктор вспоминал родную Африку как место равенства и единства. Последним его свободным действием стал сбор свежего инжира вместе с тетей – тетю он больше никогда не видел. Джонсон обращался к женщинам, собравшимся в зале, к прачкам, горничным, тем, кто работал в отелях и пансионах. Он просил их «бдительно и неустанно высматривать охотников на рабов с Юга и их северных приспешников» и «быть готовыми ко всему». Женщины слушали с радостью и гордостью. Они напоминали всем, что именно женщины помогли спасти двух рабынь из Верховного суда Бостона, распевая: «Вперед, вперед! Не останавливайтесь!»[447] Они клялись, что этот дух в них не угас и живет.
Выступил Уильям Ллойд Гаррисон, один из немногих белых активистов, пришедших в тот вечер на собрание. Он заявил, что является сторонником непротивления, и все же высказал поддержку собравшимся и принятым ими решениям. Новый закон о беглых рабах стал началом новой воинственной эпохи, сравнимой с войной за независимость, чего пацифисты и философы, как бы ни старались, отрицать не могли. Гаррисон пообещал составить письмо к священникам. Слушатели встретили его призыв к священникам «возвысить голоса, как трубы», громкими криками одобрения[448].
Поступят ли они так? Возвысят ли граждане свои голоса и выступят ли, защищая цветных соотечественников в колыбели свободы, в Бостоне? Эти вопросы витали в теплом доме собраний и в окружающем его холодном мраке.
Через десять дней жители Бостона ответили на призыв. По разным оценкам, от трех до шести тысяч человек всех цветов кожи, мужчин и женщин, собрались перед Фанел-холлом. Многие в рабочей одежде. Галереи, отведенные для женщин, были переполнены, а на улице оставались сотни людей. Это «кости и мышцы» общества, собравшиеся вместе, «как сотни капель, сливающиеся в одну»[449]. Присутствовавший на собрании журналист почувствовал пульс времени: «Здесь собралась значительная часть нашего цветного населения, поскольку решался главный вопрос их жизни»[450].
Меньше всего в тот вечер было «известных людей» среднего возраста и белых, о чем писал один из тех, кого новый закон касался напрямую, Ричард Генри Дана, автор книги «Два года перед мачтой». Но президентом собрания стал сын одного из президентов США – Чарльз Фрэнсис Адамс. Он сравнил закон о беглых рабах с ударом молнии и призвал собравшихся действовать, сочувствовать и отвергнуть этот акт.
Зал содрогнулся от мерного скандирования. На сцену вызывали великого человека, которого пригласили участвовать в собрании по телеграфу:
– Дуглас! Дуглас!
Фредерик Дуглас проделал долгий путь из Рочестера и явно устал, однако быстро проложил себе путь к сцене, пожимая руки собравшимся.
Он осудил закон и его последствия: «любой злодей», принесший присягу, может сделать так, что любой человек по его выбору будет «схвачен, закован в кандалы и обращен в рабство».
– Позор! Позор! – скандировали собравшиеся.
Дуглас говорил о страхе, который даже в Бостоне испытывали люди, знавшие, что их могут вернуть в рабство, где их ждет страшная месть. Рабовладельцы отлично понимали: «тот, кто отведал сладость свободы, никогда не сможет стать выгодным и полезным рабом».
Его снова прервали возгласы поддержки, но Дуглас продолжал:
– Они преследуют рабов, чтобы сделать их примером. И рабы знают, что по возвращении к хозяевам их ждут мучительнейшие пытки. («Сенсация!» – записал один из журналистов.) Отсюда эти слезы, поезда, уносящиеся во мрак, словно бегущие от смерти.
Дуглас рассказал о женщине из Нью-Бедфорда, которая спряталась в трюме корабля и сидела там неподвижно, несмотря на все попытки «выкурить» ее. Она уже пыталась бежать и знала, что будет, если ее поймают. В первый раз рабовладелец раздел ее догола и выпорол, а потом «залил спину рассолом и приколотил за правое ухо к изгороди. Боль была такой невыносимой, что она пожертвовала ухом, лишь бы вырваться».
Дуглас спросил собравшихся, позволят ли они охотникам за рабами вернуть эту женщину. Прозвучало дружное «нет!». А когда повторил вопрос, ответ «нет!» стал еще громче.
Однако один утвердительный ответ все же прозвучал. Журналист выкрикнул с места:
– Да! Пока закон не отменен, мы должны его исполнять![451]
И тут же поднялся безупречно одетый чернокожий, невысокий, но производящий незабываемое впечатление. Репортер пристально вгляделся в него и спросил:
– Полагаю, юноша, вы курьер мистера Эллиса Грея Лоринга?
– Нет, сэр. Я Роберт Моррис, юрист и мировой судья.
Более никто не выступал в поддержку закона.
Крики усилились, когда Дуглас заговорил о решимости своего народа: «лучше умереть, чем вернуться в рабство».
– Это так! – кричали люди. – Повтори это снова!
– Поддержите этот закон, – предупредил Дуглас, – и будьте готовы увидеть на улицах Бостона реки невинной крови, увидеть страдания, каких не видела ни одна другая страна, увидеть, как охотник за рабами тащит закованных рабов назад… или просто убивает их на ваших улицах!
С майского выступления в «Мелодеоне», где слова Дугласа о кровопролитии встретили свистом и недовольными криками, был пройден долгий путь. Теперь нового героя революции встречали громовыми аплодисментами. Как сказал Дуглас, настало время действовать.
Только как? Это был главный вопрос для всех и каждого. Сформировали Комитет безопасности и бдительности (или Комитет бдительности), но его позиции были расплывчатыми и носили общий характер, поскольку комитет объединял людей с самыми разными мнениями. Уже появились признаки напряженности. Некоторые, например чернокожий активист из Салема Чарльз Ленокс Ремонд, требовали более решительных действий[452].
Его позиция получила серьезную поддержку в конце вечера, когда белый баптистский пастор-аболиционист из церкви на Тремонт-стрит, достопочтенный Натаниэль Колвер, под громовые аплодисменты провозгласил:
– КОНСТИТУЦИЯ ИЛИ НЕ КОНСТИТУЦИЯ, ЗАКОН ИЛИ НЕ ЗАКОН, МЫ НЕ ПОЗВОЛИМ ХВАТАТЬ БЕГЛЫХ РАБОВ НА ЗЕМЛЕ МАССАЧУСЕТСА![453]
Свое выступление Колвер закончил историей «сильного и спортивного жителя Род-Айленда», который во время путешествия услышал из деревянного сарая «крики ужаса». Он обнаружил, что «мужчина безжалостно избивает свою жену». Схватив мужчину, этот житель Род-Айленда «заключил его в крепкие объятия и сжимал, пока у того не затрещали кости, непрерывно восклицая: “Как же я тебя люблю!”», пока тот не запросил пощады.
– И если к нам придет охотник за рабами, а никто другой не полюбит его подобным образом, так поступлю я! – провозгласил пастор.
Когда он закончил выступление, слушатели решили, что его декларация и станет резолюцией собрания. Ее приняли громогласным «да!» в одиннадцать часов.
Единство распалось слишком быстро. В этот поздний час осьминог уже начал вытягивать щупальца. Из Мейкона в Бостон выехали охотники за рабами, и целью их были Эллен и Уильям.
Хозяин – раб[454]
В 1600 километрах от Бостона, в Мейконе, Роберт Коллинз был готов действовать. Лето выдалось странным, слишком жарким даже для Джорджии. В округе Джонс температура поднималась до рекордных 40 градусов. Свежая пища быстро портилась, равно как и характеры тех, кто участвовал в дебатах по Компромиссу – или «уступкам», как многие называли этот документ.
Тем летом случились странные смерти – не только президент Тейлор. Неожиданно умерла тетя Элизы Мэри Элиза Хили, в тот самый момент, когда собиралась воссоединиться с детьми на Севере. Через несколько месяцев умер Майкл Моррис Хили – юридически он был хозяином Мэри, но называл ее женой. Поскольку он