Благодаря родственникам Сесилии Комб супруги имели личные отношения с «особым институтом» Америки. Двоюродной сестрой Сесилии была знаменитая британская актриса Фанни Кембл. Харизма ее была столь велика, что во время гастролей в Америке пустели аудитории Гарварда[653]. Некоторые молодые люди даже обмазывали себя патокой, чтобы проскользнуть сквозь толпу. Очаровался ею и молодой Уэнделл Филлипс – он был на ее представлениях девятнадцать раз. (Правда, мы не знаем, обмазывался патокой или нет.)
Фанни вышла замуж за Пирса Батлера, наследника огромного состояния, основанного на рабовладении. Состояние это сделал один из тех, кто подписал Конституцию США и составил первый закон о беглых рабах. Однако стоило актрисе побывать на семейной плантации в Джорджии, как она превратилась в убежденную аболиционистку, что привело к скандальному разводу супругов.
В 1859 году долги Батлера настолько выросли, что ему пришлось продавать имущество, в том числе и рабов. Это была самая большая продажа в истории США. Аукцион должен был проходить в Саванне, на Джонсон-сквер. Через эту площадь в свое время прошли и Крафты: площадь страданий, окруженная огромными дубами, на которых отказывался расти испанский мох. Затем торговлю перенесли на ипподром. Все дни аукциона непрерывно шел дождь. Продали 436 мужчин, женщин и детей. Те дни вошли в историю как «время слез».
Даже если Сесилия Комб не читала дневники Фанни, которые распространялись частным образом, она, несомненно, слышала об американском рабстве от любимой кузины. В свое время Сесилия сделала сестре драгоценный подарок – перчатку, которая якобы принадлежала Уильяму Шекспиру. Она и сама путешествовала по рабовладельческим штатам Юга, встречалась с президентом Мартином ван Бюреном и пила чай с супругой сенатора от Миссисипи. В Бостоне ее муж обедал с Дэниелом Уэбстером, поразившим его «могучими, нависающими бровями»[654].
Сесилия Комб гордилась своей кухней. Она тщательно вела подсчеты и записывала рецепты – одних лишь пудингов в ее книге было более семнадцати. За горячими омлетами с ветчиной или блинчиками, скрученными в трубочки, Комбы, Браун и Крафты вели разговоры об общих знакомых и о рабстве, которое все они ненавидели. Браун заметил, что, слушая историю Эллен, Сесилия Комб не раз утирала слезы.
Однако возвращение Брауна и Крафтов в Эдинбург трудно было назвать триумфальным. И то, что можно было считать кульминацией турне, суаре с известными людьми, за морем произвело совершенно иное впечатление.
На том банкете присутствовал доктор Джеймс У. С. Пеннингтон, свободный чернокожий проповедник, учитель и доктор философии (только что появившаяся почетная ученая степень), популярный писатель, философ, оратор. Ему было сорок четыре года, то есть старше Брауна и Крафтов[655]. Невысокий, общительный, приветливый и дружелюбный Пеннингтон пользовался большой популярностью в Шотландии, но друзья Уильяма Ллойда Гаррисона считали его врагом. Его подозревали в финансовых махинациях, предполагали, что он выбирает не тех союзников и к тому же дурно отзывается о Гаррисоне за рубежом.
Когда Крафтов и Брауна пригласили выступить вместе с этим человеком, они сразу поняли: будут проблемы. Если отказаться, обидят Пеннингтона и его шотландских сторонников. Если принять приглашение, оскорбятся бостонские аболиционисты, которые помогали организовать поездку. В конце концов они попытались выбрать средний путь, но это привело к катастрофе. Двое шотландских организаторов дали им противоречивые инструкции, о чем говорить в тот вечер. Естественно, один из них так разозлился, что «отчитывал их в недопустимом тоне», что привело Брауна в ярость[656]. А хуже всего сложилось общение с доктором Пеннингтоном.
Терпению Эллен пришел конец, когда она услышала, как этот пожилой человек благочестиво заявляет, что сам никогда не стал бы противиться возвращению в рабство, а счел бы это «Господней волей» и покорился. И одновременно критиковал закон о беглых рабах! Он никогда не сталкивался с ним так, как Эллен и Уильям. Не грозило это и в будущем, поскольку друзья мгновенно выкупили бы его свободу.
Один из поклонников Пеннингтона обратился к Эллен с вопросом, не «прекрасны» ли подобные воззрения. Предполагалось, что леди согласится или скромно возразит. Эллен же громко расхохоталась[657].
Для Эллен это событие стало не просто огорчением неудачного вечера. Она начала понимать, что, хотя люди выстраиваются в очередь, чтобы послушать их, мир аболиционизма гораздо меньше и неустроеннее, чем она полагала. Тем временем другие британские активисты начали заявлять, что ораторов становится слишком много и Крафтам нужно найти другой способ зарабатывать на жизнь. Эллен и Уильяму предстояло устроить свое будущее. Им нужно не просто заработать на жизнь, но еще и собрать средства, чтобы выкупить близких, в том числе матерей, оставшихся в рабстве.
Новый путь им показала удивительная женщина: писательница и путешественница, с острым взглядом и плохим слухом, их единственная слушательница.
Гарриет Мартино[658]
Из Шотландии Крафты возвращались в Англию. Уильям Уэллс Браун вел их в обычном стремительном темпе, хотя Крафты уже научились справляться с ним. Возвращаясь в гостиницу после вечерней лекции, они оказались возле развалин аббатства Мелроуз, что привело Брауна в восторг. Он начал цитировать стихи Вальтера Скотта, посвященные этому месту. Однако Крафты не остановились и даже не согласились подняться пораньше, чтобы осмотреть примечательное место. Брауну пришлось совершать прогулку при лунном свете в одиночестве.
Впрочем, после рассвета Крафты все же присоединились, чтобы осмотреть каменный особняк Скотта. Они увидели большой зал со сверкающими доспехами и личную библиотеку писателя, состоящую из двадцати тысяч книг в теплых кожаных переплетах. Браун присел в кресло Скотта, а потом все трое увидели просторный синий плащ и клетчатые брюки, в которых Скотт жил и умер, – теперь одежда хранилась в застекленном шкафу. Им удалось увидеть внучку Скотта, хотя по ее виду было понятно, что ей не хотелось там находиться.
В аббатстве Драйберг они постояли возле увитой плющом могилы Скотта, а затем поспешили на дневной поезд: впереди лекция в Овике, а затем в Ленгольме. Оттуда направились в Карлайл. Брауну (а возможно, и Уильяму) пришлось ехать снаружи, вместе с багажом. Это было связано не с расовыми предубеждениями, а просто в силу того, что дилижанс оказался полон.
Последней остановкой в Шотландии стала Гретна Грин, деревня, прославившаяся скоростными свадьбами. Затем дилижанс миновал реку Эден и живописную долину с небольшими сельскими домиками и пасущимися овечками. Вдали поднимались темные столбы дыма. К моменту прибытия в английский город Карлайл устали все, даже неутомимый Браун. Всего ночь отделяла их от места назначения. Им предстояло прибыть в одно из самых легендарных мест Англии, которым восхищались Вордсворт и Кольридж и где жила просвещенная женщина Гарриет Мартино, знаменитый писатель, мыслитель, путешественник и экономист, которой с трудом удалось живой выбраться из Америки.
Гарриет Мартино отплыла в Нью-Йорк жарким летом 1834 года[659]. Ей было тридцать два года, и она уже добилась известности, прославившись научно-популярными трудами, разъясняющими суть политической экономии рядовым читателям. На литературную сцену ворвалась с книгой «Иллюстрации к политической экономии» – популярный девятитомный труд вывел ее в передовые ряды борцов с рабством.
Несмотря на репутацию противницы рабства, Мартино была полна решимости оценить Соединенные Штаты без предубеждений. Страна же не была готова принять ее столь открыто. Там развернулось целое движение сторонников рабства, причем не только на Юге. Расистские выступления начались в Нью-Йорке. Корабль, на котором она плыла, кружил вокруг берега, поскольку капитан беспокоился за ее безопасность[660].
Однако Гарриет Мартино достигла такого возраста и положения, что могла не заботиться о том, что подумают или сделают другие. Она пережила тяжелое детство, пришлось бороться за образование. Она была инвалидом: к двадцати годам Гарриет почти полностью потеряла слух. (До конца дней пользовалась слуховой трубкой. Те, кто хотел пообщаться, должны были говорить прямо в раструб.) Она писала книги, преодолевая хроническую болезнь и клеймо старой девы, опровергая все ожидания общества от такой, как она. И женщина была тверда в решимости увидеть страну – и рабство – «каковы они есть».
Удивительно, но тяжелее всего пришлось не на Юге, а на Севере. Проблемы начались, когда в Филадельфии спросили, как она отнеслась бы к тому, если бы кто-то из знакомых решился вступить в брак с чернокожим[661]. Англичанка отмахнулась от подобных вопросов, ответив, что не собирается вмешиваться в чьи-то матримониальные планы вне зависимости от цвета кожи. Собеседница любезно простилась и ушла, а потом распустила слух, что Гарриет Мартино проповедует «слияние», то есть межрасовую любовь. Мартино сочла это абсурдным, но американские друзья были в панике. Ей советовали не ехать на Юг.
В Вашингтоне американцы продолжали играть необычные роли. Сенаторы-южане тепло принимали Мартино, твердили, что хотели бы, чтобы она увидела их «особый институт» собственными глазами и описала все, что видела: и дурное, и хорошее. В Кентукки она остановилась у дочери Генри Клея, рядом с плантацией сенатора, а в Чарльстоне ее сопровождал не кто иной, как Джон С. Колхаун.
Поначалу Мартино была очарована. Она остановилась в отеле