— заметила она, садясь на предложенный стул и продолжая обмахиваться веером.
Отец Жером положил шляпу на комод, сел напротив и спросил, утирая пот с добродушного лица:
— Что же случилось, мадам Карраз?
Хотя тон его был мягок, она задрожала, опустила веер на колени и стала разглаживать его перья.
— Отец Жером… — Она кусала губы и качала головой.
— Так что же?
Она заплакала.
Священник встал и опустил занавеску на одном из окон. Он делал это медленно — очень медленно, и когда подошел к ней, она подняла лицо и заговорила быстро и решительно:
— О, отец Жером! Закон! Закон! Я нарушила закон! Я!
Слезы опять лились, но она сжала губы и отвернулась. Отец Жером немного подождал, потом сказал очень мягко:
— Это, конечно, вышло случайно, мадам Дельфина?
Маленькому священнику захотелось — как ему часто хотелось, когда при нем плакали женщины, — быть не человеком, а ангелом, чтобы прижать к груди заплаканное лицо и заверить плачущую, что Господь не даст ее в обиду законникам и судьям. Он немного помолчал, а потом спросил:
— N'est-ce-pas,[81] мадам Дельфина? Случайно?
— Нет, отец Жером, нет. Я обручила свою дочь, свою девочку с белым! — И мадам Дельфина принялась ожесточенно выдергивать дрожащей рукой нитки из ткани своей юбки; другой рукой она обмахивалась. — Они поженятся.
На лице священника выразилось удивление и огорчение. Он медленно произнес:
— Возможно ли, мадам Дельфина?
— Да, — ответила она, сперва не подымая глаз. — Да, — повторила она, сквозь слезы глядя прямо ему в лицо. — Да, это правда.
Он встал, прошелся по комнате, вернулся и спросил на креольском диалекте:
— Это, конечно, хороший человек?
— Лучший во всем Божьем мире! — ответила мадам Дельфина, блаженно улыбаясь.
— Бедный мой друг! — сказал священник. — Боюсь, что вы попались на чей-то обман.
Гордость и неколебимую веру выразила торжествующая улыбка, с какой она ответила, медленно качая головой:
— Вот уж нет, miché, вот уж нет! Разве может кого обмануть Юрсен Леметр-Виньвьель!
Отец Жером был ошеломлен. Он снова медленно зашагал по комнате, потупясь и заложив руки за спину.
— Человек он и в самом деле хороший, — сказал он, как бы думая вслух. Наконец он остановился перед женщиной.
— Мадам Дельфина…
Страдальческий взгляд, каким она следила за его шагами, остановился на его лице.
— Пусть так, но знаете, что говорят об Юрсене?
— Qui ci çа? Что? — спросила квартеронка, и веер замер в ее руке.
— Кое-кто говорит, будто Юрсен помешан.
— О, отец Жером! — Она вскочила, точно он ее ударил, отмахиваясь от его слов протянутыми руками, потом воздела их к небу и воскликнула: — Дай-то Бог, дай-то Бог, чтобы все, весь свет был таким помешанным! — И она, дрожа, опустилась на стул. — Нет, нет, — повторяла она, качая головой, — не он помешан. Это закон помешан! — крикнула она, свирепо сверкнув глазами. — Дурацкий этот закон!
Священник, наделенный меньшей мудростью сердца, мог бы возразить: закон есть закон; но отец Жером видел, что мадам Дельфина ждет именно такого ответа. Поэтому он мягко сказал:
— Мадам Дельфина, священник не судебный пристав, а врач. Чем я могу помочь вам?
Глаза ее засветились благодарностью, но в тоне, каким она спросила его, оставалась жалкая озлобленность:
— Mais pou' quoi уé fe celle mécanique — la? Зачем было такое придумывать?
В ответ он пожал плечами и развел руками, воскликнув: «А!» Он снова стал было расхаживать по комнате, но, обернувшись к ней, сказал:
— Зачем ввели этот закон? А затем, чтобы отделить две расы друг от друга.
Мадам Дельфина удивила его громким, резким и злым смехом. Глаза ее сверкали, а губы презрительно кривились.
— Солгали они, отец Жером! Отделить! Нет! Не затем, чтобы отделить, нет! А затем, чтобы унижать нас! — Она прижала руку к сердцу и сморщилась от боли. — А от какой расы надо отделять мою дочь? Она на семь восьмых белая! Этому закон не помешал; а теперь, когда она хочет быть честной женой белого, тут закон ей не позволяет? Нет уж! — Она встала. — Я вам скажу, зачем придуман этот закон. Чтобы наказать моего ребенка за то, что не выбирал себе отца! Что же это за закон, отец Жером? — Она снова села. Слезы лились, и она их не сдерживала.
— Нет, — заговорила она снова и перешла на английский. — Со мной пусть, все равно, но дочь, это я пришла вам говорить, отец Жером, они не будет наказать! — Она опять встала и ударяла веером по своей бурно вздымавшейся груди. — Выйдет за кого хочет!
Отец Жером выслушал ее, не прерывая даже жестом. Он принял решение. Ласково дотронувшись до нее, он сказал:
— Домой, мадам Дельфина. Я хочу, чтоб вы шли домой.
— Что вы думаете делать? — спросила она.
— Ничего. А вы идите сейчас домой. И успокойтесь. А не то заболеете. Я повидаю Юрсена. Мы как-то уладим вам этот закон.
— А можно? — воскликнула она, и в ее глазах блеснула радость.
— Можно попробовать, мадам Дельфина. Adieu.[82]
Он протянул ей руку. Она схватила ее и трижды поцеловала, обливая слезами, глядя ему в глаза и бормоча:
— Самый лютчи человек, что создал Бог!
В дверях она обернулась, чтобы попрощаться более обычным способом; но он с непокрытой головой проводил ее до калитки. Там они остановились и коротко попрощались; она пошла домой, а он вернулся за шляпой и отправился туда, куда перед тем собирался.
На обратном пути он зашел к мсье Виньвьелю, но того не было дома.
— И даже, — сказал ему в дверях слуга, — не будет дома несколько дней, а может, и недель.
Отец Жером, весьма удивленный, опять не пошел к себе, а зашел к одному из клерков мсье Виньвьеля.
— Да, — сказал тот, — нам даны указания по возможности откладывать дела до его возвращения. И все переведено на другое имя. — Шепотом он добавил: — Его разыскивают чиновники правительства. Что-то о нем узнали от тех, кто был захвачен в плен бригом Соединенных Штатов «Дельфин». Но, — добавил он еще тише, — не бойтесь, его не найдут. Жан Томпсон и Эварист Варийа очень надежно его спрятали.
ГЛАВА XIIIБеда
В следующую субботу день выдался отличный. Утром над городом прошел небольшой дождь, и весь день можно было видеть то тут, то там на горизонте, что где-то тоже выпадали дожди. Почва быстро просохла, веял приятный прохладный ветерок, пахнувший мокрой листвой, в которой красиво перемежались свет и тени.
В небольшом саду отца Жерома была дорожка, о которой мы еще не упоминали; она шла от правой стороны дома — там, куда выходило окно его спальни; по сторонам ее росло несколько старых, искривленных, но осыпанных цветами миртовых деревьев; кое-где — несколько роз непритязательных сортов, пучки душистой руты; в конце дорожки в голубой нише стояла маленькая статуя Девы Марии со сложенными руками и глазами, воздетыми к небу. На дорожку не выходило никакое другое окно, и это уединение бывало приятно отцу Жерому.
Вдоль этой дорожки и прохаживался священник, улучив немного времени после долгих часов в исповедальне. В тот день исповедующихся было много. А он думал о Юрсене. Чиновники правительства не нашли его; не видел его и отец Жером; однако он считал, что неким косвенным образом они составили простой план, который поможет «уладить этот закон», лишь бы правительственные чиновники прекратили поиски; хотя он не видался со скрывавшимся, с ним видалась мадам Дельфина, которая и осуществляла между ними связь. Было где-то неизвестное сыщикам апельсиновое дерево, на котором пел пересмешник, под которым гуляла девушка в белом. С законом все будет улажено, когда трое посетителей благоухающего жасмином сада вместе уедут на корабле во Францию, где закон не будет препятствием.
Те, кто искал мсье Виньвьеля, почти не сомневались (и то была правда), что укрывают его Жан и Эварист; тем не менее поиски оказались безуспешными и даже не навели на след. Маленького банка все это не коснулось. Жан Томпсон кое-что сообщил искавшим о банке и его кротком владельце, и это убедило их не предпринимать ничего против банка, хотя они не прекратили поисков его владельца.
Над этим и раздумывал отец Жером, прохаживаясь по дорожке и заложив руки за спину. На мгновение он остановился в ее дальнем конце и взглянул на небо, а повернувшись, увидел в другом ее конце женскую фигуру под густой вуалью и сразу узнал Оливию.
Она торопливо приблизилась.
— Я пришла исповедаться, — сказала она, переводя дыхание и блестя глазами сквозь вуаль, — но, оказывается, опоздала.
— На это нельзя ни опоздать, ни прийти слишком рано; я всегда готов, — сказал священник. — Как поживает твоя мать?
— Ах! — Голос ее прервался.
— Какая-нибудь новая беда?
— О сэр, все из-за меня. Ах, отец Жером, сколько горя я доставляю моей бедной матери!
Отец Жером медленно шел к дому, опустив глаза. Девушка под вуалью шла рядом.
— Не твоя это вина, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Я думал, что все устроилось.
Даже сквозь вуаль он увидел, как она покраснела.
— О нет, — ответила она тихо и горестно, опуская голову.
— В чем же трудность? — спросил священник, остановись там, где дорожка поворачивала к фасаду дома.
Она отвернула лицо и стала отрывать от ствола миртового дерева тонкие чешуйки коры.
— Сегодня утром к нам пришла мадам Томпсон с мужем. Он ведь все рассказал мсье Томпсону. Сперва они были со мной очень ласковы, но хотели… — Она заплакала.
— Чего они хотели? — спросил священник.
— Убедить меня, будто он помешан.
Она вытерла глаза под вуалью.
— Твою бедную мать это, конечно, рассердило?
— Да, а они рассердились еще больше и сказали, чтобы я в тот же день написала ему и разорвала…
— Помолвку, — сказал отец Жером.
— Иначе они выдадут его правительству. О, отец Жером, что же мне делать? Мою мать это убивает!