— Вы побили Брайана даже в его родном штате…
— Но я проиграл Нью-Йорк, недобрав тридцать тысяч голосов. Теперь они пишут, что если от неугодных людей можно избавиться, только убив их, то пусть начнут убивать.
— Это чудовищно! — Каролина была шокирована, еще более ее огорчило то, что она пропустила статью. Дел объяснил почему.
— После первого выпуска Херст снял статью. Она не попала в поздние выпуски. Хоть раз Желтый мальчишка сообразил, что зашел слишком далеко, даже для него. И Блэз… — добавил Дел. Миссис Маккинли затихла.
— Это еще более странно, — ровным голосом сказал президент, — учитывая, что мистер Херст только что прислал ко мне одного из своих редакторов извиниться за то, что они писали обо мне во время избирательной кампании.
Когда убили губернатора штата Кентукки, не знающий удержу Амброз Бирс, лихой сотрудник Херста, написал четверостишие, которое буквально потрясло всю страну:
Тщетны поиски пули,
пробившей Гебела грудь.
Ее не найти, она в пути —
Отправить Маккинли в последний путь.
— Херст хочет быть кандидатом демократов в девятьсот четвертом году, — сказал Дел. — Он считает, что Брайан попытал свой последний шанс, и теперь он займет его место.
— Желаю ему удачи. — Маккинли был в благодушном настроении. Каролина сомневалась, такой ли он добродушный, каким хочет казаться, или он просто великолепный актер. — Так или иначе, я выхожу из игры. Я не стану больше баллотироваться.
— Это огорчит отца, — сказал Дел. — Он надеется уговорить вас на третий срок[306].
— Лучше поставить на этом точку. — Маккинли повернулся к жене. Увидев, что ее шею и плечи уже не сводит судорога, он снял с ее лица салфетку.
— Нет ничего более занудного, чем разговоры о тарифе. — Айда продолжила то, на чем она остановилась.
— Так давайте больше не будем об этом. — Майор улыбнулся ей и подал знак лакею принести первый из нескольких пирогов.
— Я хочу, чтобы мой второй срок не был политически ангажирован. Я хочу сделать то, что необходимо сделать, без оглядки на переизбрание.
— Бедный Марк Ханна, — пробормотала Каролина.
Маккинли не без удивления отдал должное проницательности Каролины.
— У него будут некоторые проблемы. Но я решение принял.
— Он болен. — В голосе Айды слышались довольные нотки. Она положила себе кусок яблочного пирога; приступ не лишил ее аппетита. Знает ли она, что с ней произошло? Или она просто не заметила, как дичь внезапно сменилась десертом?
— Как вы думаете, — спросила Каролина, — есть ли какие-нибудь шансы, что кандидатуру Херста выдвинут?
Маккинли покачал головой.
— Он слишком неразборчив, слишком аморален, слишком богат. Но если ему каким-то образом удастся купить выдвижение своей кандидатуры, его все равно никогда не выберут. Смешно, что он называет меня самым ненавистным человеком в Америке в то время, когда я пользуюсь немалой популярностью, а ненавидят именно его.
— Немалой ненавистью, — сказала Каролина.
— Немалой ненавистью, — повторил Маккинли и повернулся к Делу.
— Ты рассказал мисс Сэнфорд?
— Нет, сэр.
— Рассказал отцу?
— Пока не говорил никому.
— Это была моя идея, — сказала Айда, пристально глядя на Каролину.
— Что вы имеете в виду, мистер президент?
— Я назначаю Дела заместителем личного помощника президента; учитывая, что когда мистер Кортелью уйдет, получив повышение, Дел займет его место.
Дел покраснел от удовольствия.
Каролина сразу же оценила эту странную симметрию.
— Должность, которую занимал Джон Хэй, когда приехал в Вашингтон с президентом Линкольном.
— Это совпадение кажется мне удачным. — Президент улыбнулся, протер губы салфеткой, оставив капельку масла на наполеоновском подбородке.
— Как давно это было. — Айда жила сегодняшним днем, если вообще отдавала себе отчет во времени.
— Но если заглянуть далеко вперед, то через тридцать восемь лет ты станешь, как твой отец, государственным секретарем.
— Это будет, — Маккинли сделал паузу не столько для подсчета, сколько изумившись полученной дате, — в тысяча девятьсот тридцать девятом году. Какими мы станем тогда?
— Мы уйдем, дорогой. Мы отправимся на небо к крошке Кэти. И избавим всех от нашего присутствия. — Миссис Маккинли отложила салфетку. — Мы будем пить кофе в Овальной гостиной. — Президент помог ей встать, Каролина и Дел сопровождали державную чету с обеих сторон. — Я рада, что вы с Делом поженитесь. — Так Айда дала свое благословение и назначению, и браку. Каролина искренне порадовалась за Дела. Поженятся они или нет, она желала ему добра и понимала, что это был величайший день в его жизни. Как Линкольн возвысил молодого Джона Хэя из массы никому не известных людей и ввел в историю, так теперь Маккинли возвышал его сына.
В Овальной гостиной уже был накрыт кофейный столик.
— Когда ты приступишь к своим новым обязанностям? — Каролина помогла президенту усадить еле державшуюся на ногах Первую леди в зеленое вельветовое кресло.
— Осенью, — сказал Дел.
— После моей поездки по стране. — Маккинли медленно покачивался в зачехленном кресле-качалке, как бы помогая должным образом разместить в необъятном желудке обильный обед. — Мне рассказать отцу или ты предпочитаешь сделать это сам?
— Лучше вы, сэр.
— Нет, — твердо сказала Каролина. — Дел обязан сам хоть раз открыться отцу.
— Твоя дама — прирожденный политик. — Это был высочайший комплимент, на который был способен Майор. Он улыбнулся Каролине, и ее вновь поразила красота его простого лица. С годами добрый нрав не сделал внешность президента скучной и заурядной, напротив, от него стало исходить почти божественное сияние — почти, потому что, в отличие от богов, в Уильяме Маккинли не было ни гнева, ни злобы, ни зависти к счастью смертных, а только постоянное благостное сияние уютного нимба вокруг крупной головы, а его закругленный подбородок отражал полуденное солнце в масляном пятнышке, которым он был помечен, словно священным бальзамом.
Николэя усадили у камина в кресле с прямой спинкой. Потертый клетчатый плед закрывал нижнюю часть того, что скоро должно было превратиться в скелет, но уже сейчас выглядело именно так. Неухоженная длинная седая борода. Почти ослепшие глаза, прикрытые от солнца зеленым козырьком. Хэй не находил в старике ничего от молодого секретаря, который убедил президента Линкольна взять с собой юного Джонни Хэя в Вашингтон в качестве помощника. «Мы не можем взять с собой весь Иллинойс», — жаловался Линкольн. Но Хэй все же стал сотрудником Белого дома, кабинет и кровать он делил с Николэем, который был пятью годами его старше. Позже, по завершении героической эпохи — Хэй всегда воспринимал ее как американскую Илиаду, — они вместе в течение десяти лет писали историю Линкольна. Затем Николэй получил синекуру в виде должности судебного исполнителя Верховного суда, вскоре заболел и вышел в отставку. Теперь он жил с дочерью в маленьком доме на Капитолийском холме, на обочине американского настоящего, но в центре его прошлого.
Хотя Николэй нисколько не напоминал человека, которым он когда-то был, Хэй, несмотря на свои многочисленные недуги, по-прежнему ощущал себя тем юношей Джонни Хэем из прошлого, который просто приклеил бороду и загримировался под престарелого государственного мужа и тем обманул всех, кроме самого себя. Он знал, что обречен навсегда быть таким, каким он был — молодым и желанным — и, слово, которое он не любил, — очаровательным, даже когда приходилось очаровывать собеседников.
— Надеюсь, твоя работа продвигается, — Хэй показал на письменный стол, где лежали кипы книг и бумаги. Николэй писал еще одну книгу о Линкольне, сделав недавно перерыв для путешествия по Нилу.
— Пытаюсь работать. Но голова уже не та. — Хэя всегда поражало, что Николэй, баварец по происхождению, так и не избавился от немецкого акцента.
— Не только у тебя.
— О тебе этого не скажешь, Джонни. — За спутанной бородой короля Лира мелькнула улыбка молодого Николэя. — С годами ты становишься все более похож на лисицу…
— Лисица тоже уже не та, Нико. Собаки почуяли ее след. Я слышу рожки охотников. — Хэй всегда был мастером элегических метафор.
— Ты можешь спрятаться в норе. — Николэй трясущейся рукой натянул на себя плед. Рука была белая, бескровная, мертвая. — Я рад за твоего мальчика.
Хэй согласно кивнул, спрашивая себя, почему его это не радует. В последнее время, после Претории, сын нравился ему, как никогда раньше, но он никак не мог смириться с тем, что сын станет таким точным и очевидным его замещением. Когда сын начал восхождение по лестнице славы, отец должен будет освободить ему сначала место наверху, а затем и саму лестницу.
— Дел далеко пойдет, — сказал он. — Я никогда не думал, что в нем есть нужные для этого качества, но президент увидел и видит. Дел стал президенту как сын.
— Но не тебе? — Нико смотрел на Хэя, который разглядывал старую, потускневшую от времени литографию Линкольна с двумя его секретарями, Николэем и Хэем. Неужели он был таким молодым?
— Да, да, и мне тоже. Но он больше похож на мать… Как бы там ни было, он в начале пути, мы — в конце.
— Ты — нет, — спокойно сказал Нико. — Я — да. Я умру в этом году.
— Нико… — начал было Хэй.
— Я полагаю, что впереди ничего больше нет. А ты?
— Я стараюсь об этом не думать. Ничего особенного нет и сейчас, вот что я скажу.
— Религия… — начал Николэй, но тут же замолчал. Оба смотрели на безучастные языки пламени.
— Я наконец еду в Калифорнию. — При мысли об этом настроение Хэя поднялось. — Мы отправляемся завтра. Президент, министр почт, я и еще сорок человек. Мы попробуем заново перебинтовать раны Юга, затем поедем в Лос-Анджелес, там увидим фиесту, оттуда в Сан-Франциско, где к нам присоединятся остальные члены кабинета, кроме умницы Руга, который сказал, что не может оставить военное министерство, откуда он управляет нашей далеко раскинувшейся империей. Ты думаешь, это мудро?