ся ремонт?» — Каролина предложила встретиться с Блэзом у миссис Бенедикт Трейси Бингхэм в ее «дворцовом доме». — Повод незначительный. Она поит чаем новых членов конгресса. Я должна там быть. Тебе, конечно, необязательно. Хотя нет. Ты ведь тоже издатель — наконец-то! — добавила она с веселой безличной мстительностью.
Миссис Бингхэм стояла у дворцового камина, вывезенного из уэльского замка, объяснила она, принадлежавшего Беовульфу, предку миссис Бингхэм по материнской линии. Как обычно, молочного короля округа Колумбия нигде не было видно.
— Мы в окружении Эпгаров, — сказала Каролина, встретившая Блэза у входной двери. Но Блэз был не в состоянии отличить Эпгара от других людей в переполненной комнате, где новые конгрессмены и их жены чувствовали себя не в своей тарелке, несмотря на громогласные «чувствуйте себя как дома» хозяйки. Она не обладала знаниями истории и еще меньше того мифологии, но обладала политическим даром запоминать не только имена конгрессменов, но и названия их избирательных округов. После длительных консультаций с Каролиной было решено, что миссис Бингхэм просто обязана заполнить пустоту, образовавшуюся в центре светской жизни Вашингтона, и стать хозяйкой политического салона. Подлинного салона не было здесь многие годы. Гостиная Хэя-Адамса имела слишком разреженную атмосферу для простых смертных, тем более для странствующих политиков; посольства оставались чем-то запретным, а Белый дом производил впечатление семейного — даже кланового — дома, особенно теперь, когда в нем поселилось многочисленное семейство Рузвельтов. Поэтому Каролина поощрила миссис Бингхэм занять этот высокий — или относительно высокий — плацдарм и установить свои стандарты.
— Блэз Сэнфорд! — воскликнула она, когда Каролина подошла к ней под руку с братом. В него впились потухшие ониксовые глаза, а ладонь сдавило крепкое рукопожатие. — Балтимор ближе Нью-Йорка, да и кровь не водица, — добавила она многозначительно.
— Конечно. — Блэз так и не научился поддерживать легкую беседу с американскими дамами, в отличие от молодых американок. Но дамы вроде миссис Бингхэм умели говорить за двоих. Вставленное время от времени «да» или «нет» было достаточно, чтобы молодой человек благополучно выдержал это испытание. — Конечно, вы поселитесь здесь. О Балтиморе не может быть и речи. В Вашингтоне удобнее во всех отношениях. Ты слышала, Каролина? Элис Рузвельт лишилась всех зубов, а ей только восемнадцать. Мне это кажется романтичным, правда? Такая беда в таком нежном возрасте.
— Как это случилось? — спросила Каролина.
— Ее ударила лошадь. — Миссис Бингхэм даже помолодела, принеся в очередной раз дурные вести. — От нарыва в нижней челюсти у нее стали сыпаться зубы…
— Бедная девушка, — отозвался Блэз. Он никогда не встречал мисс Рузвельт, но слышал, что она умна и стремится к бурной светской жизни повсюду, кроме вашингтонского захолустья. Ее трудно было винить. От нечего делать он даже подумал, не жениться ли ему на ней. Говорят, что она хороша собой. Но мысль о вставной челюсти, которую ей теперь придется носить, перечеркнула фантазии о свадьбе в Белом доме.
Каролина помогала хозяйке встречать прибывающих гостей, а Блэза увела одна из эпгаровских дам, «ваша многоюродная кузина», представилась она. Эти Эпгары тщательно отслеживали своих многочисленных кузин и кузенов. Пытаясь завязать разговор, Блэз оглядел комнату, полную хрусталя и старомодной черной мебели с волосяными подушками, и попытался установить, кто есть кто среди политических деятелей; это ему не удалось. Но он мог сказать, кто из присутствующих является политиком — ключом тут была черная униформа в виде длиннополого сюртука, не говоря уже о неизбежных крупном рте и широкой груди, столь необходимых для произнесения речей перед огромными толпами. Столько оперных теноров, подумал он, под маской проповедников. Он заметил, что Каролина здесь в своей стихии, она держалась безукоризненно, когда миссис Бингхэм представляла ее новым государственным мужам, и как только те понимали, что эта молодая особа — издательница «Трибюн», ее руку брала не одна, а сразу две радушные ладони и сжимали так, словно из глубин ее существа можно было выдавить каплю-другую типографской краски, чтобы снова и снова печатать ею имя данного политика, дабы доставить удовольствие его избирателям и принести прибыль его спонсорам.
С грустью Блэз понимал, что «Балтимор икзэминер» никогда не сможет оказывать такого влияния на этих перевозбужденных людей, за исключением конгрессменов от Мэриленда, с которыми лучше не иметь дела. К счастью, Хэпгуд обещал играть роль буфера — он знал их всех.
Худощавый молодой человек с копной медно-красных волос — по неизвестной причине густые волосы были редкостью в политической жизни республики — повернулся к Блэзу и сказал:
— Вы — мистер Сэнфорд. Брат Каролины. — У молодого человека было профессиональное рукопожатие. Жестко сдавливая пальцы другого человека, политик действует первым, тем самым спасаясь от злобных работников физического труда, чья физическая сила железной хваткой может поставить на колени любого, даже самого крепкого человека. Знаменитый трюк Маккинли состоял в том, что одновременно с пожатием руки честного земледельца он как бы нежно в целях предосторожности брал его за локоть. Если человек начинал крушить президентские пальцы, ласковое прикосновение к локтю сменялось внезапным резким ударом, способным вызвать такую боль, что хватка должна была мгновенно ослабнуть. На службе у Шефа Блэз изучил все эти приемы.
— Вы один из новых конгрессменов? — Несмотря на политическое рукопожатие, молодой человек был слишком крепкого сложения и слишком красив для народного трибуна, но именно им он и был.
— Джеймс Бэрден Дэй, — представился он и назвал штат и избирательный округ, а также своих дальних кузенов. — Мы все в конечном счете Эпгары, — сказал он.
— Да, — неопределенно отозвался Блэз. Он не мог вспомнить Джеймса Бэрдена Дэя, но его не могло не радовать пребывание в конгрессе дальнего родственника, который к тому же выглядел джентльменом, даже представляя варварский штат, варварским акцентом которого он овладел, если — мрачная мысль — этот акцент не был врожденным.
— Я служил здесь раньше, в должности контролера. Тогда я и познакомился с Делом Хэем и, конечно, с мисс Сэнфорд.
— Они обменялись соболезнованиями по поводу смерти Дела.
— После его отъезда в Преторию мы уже не встречались. Он собирался жениться на мисс Сэнфорд… — В последней реплике слышалась вопросительная интонация.
— Да. Кажется, в этом месяце. Он должен был стать президентским помощником.
— Бедный… мистер Хэй, — неожиданно сказал молодой человек, и его бледно-голубые глаза внезапно, прямо и будоража встретились с глазами Блэза. Он прикоснулся рукой ко лбу, как бы защищаясь этим бессмысленным жестом от беспокоящего взгляда, и подумал, почему взгляд Дэя так его тревожит. В конце концов, предположение, что Каролина была равнодушна к Делу, никак не касалось Блэза. Но Дэй заставил его почувствовать некую неловкость, и это ему не нравилось. К тому же ему снова напомнили, что, хотя он и Сэнфорд, Вашингтон во многом стал городом Каролины. Она обеспечила себе место наверху, он — еще нет.
Дэй говорил обычные вещи. Дел умер слишком молодым, президент погиб трагической смертью, мистер Хэй потрясен.
— А сейчас новое потрясение, — сказал Блэз; как ему хотелось быть таким же высоким, как Дэй, который мог, тепло и проникновенно разговаривая с ним, смотреть во все стороны над головой Блэза и видеть, как новые именитые гости входят в комнату. Он продолжал: — Только что умер старейший друг мистера Хэя, Кларенс Кинг. Ну, знаете, геолог.
— Я не слышал…
— Моя сестра сказала, что он умер несколько недель назад в Аризоне. Итак, в течение шести месяцев бедный мистер Хэй потерял сына, друга и президента.
— Однако он, — сказал Дэй с внезапной холодностью, — не потерял свой пост. Странно, что Рузвельт его не сместил. Но я ведь демократ, — он улыбнулся милой мальчишеской улыбкой, — я копьеносец Брайана, борец за народ.
— Мы распинаем его, — сказал Блэз, ответив ему улыбкой, — на этот раз на серебряном кресте. — Оба засмеялись.
— Я Фредерика Бингхэм. — Им представилась бледная блондинка с томными манерами. — Я, конечно, знаю, кто вы, но мать считает, что вы должны знать, кто я. — Она улыбнулась Блэзу, слегка скривив губы и обнажив неожиданно острые клыки. От нее пахло сиренью. От Дэя исходил запах не вполне свежего костюма. Из всех способностей Блэза чувствительность к запахам была самой сильной и играла решающую роль в сексе.
— Я видел вас в Казино, в Ньюпорте, — сказал он.
— Вы пойдете далеко в политике, — сказала молодая особа умирающим голосом, а глаза ее смотрели не на Блэза, а на Джеймса Бэрдена Дэя.
— Но мистер Сэнфорд вовсе не думает делать политическую карьеру, — сказал Дэй. — Ему, счастливчику, это и не нужно.
— Вечно я все путаю, — мило ответила Фредерика. Блэз заметил, что ей нравится Дэй, а вовсе не он. Началось мужское соперничество, которое вспыхивает без всякой причины, кроме положения луны, как прилив, или это сирень, или причина не в этом?
Подошла Каролина. И она тоже находит Дэя привлекательным, это было очевидно. В нем вспыхнула буря мужской решимости, вспыхнула где-то внутри, где только и рождается такая решимость. Мужчина выше него ростом, скорее всего именно по этой причине привлекателен для двух женщин. Необходимо каким-то образом утвердить собственное превосходство.
— Вы вернулись, как и обещали, — Каролина тепло поздоровалась с Дэем. — На этот раз в конгресс.
— Отец хочет, чтобы вы предприняли что-то насчет молока, — сказала Фредерика, задумчиво глядя на Блэза. По крайней мере, он вынудил ее обратить на себя внимание.
— Но я не из молоководческого штата, — сказал Дэй, отвечая вместо Блэза.
— Как вы наивны! — Похоже, Каролина подразумевала, что это комплимент, но Дэй покраснел, чего она в конечном счете и добивалась. — Тот факт, что в вашем штате нет ни единой коровы, означает, что когда вы предпримете что-то во имя всех коров страны — не знаю, право, что это будет, но мистер Бингхэм вам подскажет — вы покажете этим свою незаинтересованность и альтруизм и зарекомендуете себя лучшим другом…