— …молочных интересов, — закончил за нее Дэй, и лицо его снова стало бронзовым.
— Ни в коем случае! Только коров, — возбужденно сказала Каролина.
— Отец их обожает. — Фредерика улыбнулась Блэзу своей чуть кривой улыбкой. — Коров, я хотела сказать. Он может целыми днями ходить вокруг своих коровников в Чеви-Чейз.
— Я его хорошо понимаю. — Блэз чувствовал, что Каролина готова сымпровизировать на эту тему целую арию. Она умела с удивительной непосредственностью говорить то, что другие хотели услышать. — В Сен-Клу-ле-Дюк я вела себя точно так же. Помнишь, Блэз? Коровы, коровники, маслобойки, где до сих пор делают масло так, как делали его, когда там останавливался Людовик Пятнадцатый. Это был рай, в центре которого помещался не Бог, а Корова… — Прежде чем Каролина успела закруглить свой панегирик, Дэй притянул к себе хорошенькую и пухленькую миниатюрную женщину и сказал:
— Это Китти, моя жена.
— Корова… — рассеянно еле слышным голосом повторила Каролина и вежливо протянула женщине руку. — Как это неожиданно…
Блэз отлично видел ее разочарование. Коль скоро Джеймс Бэрден Дэй столь привлекателен, Блэз подозревал, что он мог когда-то быть в некоем списке ее поклонников. Скорость, с которой она принялась очаровывать Китти, убедила Блэза в своей правоте. — Мистер Дэй даже намеком не обмолвился… про вас! — воскликнула она, и глаза ее светились восхищением. — Как ему повезло! И как повезло нам, что вы теперь в Вашингтоне. Правда, Блэз? Хотя ты ведь живешь в Балтиморе…
— Отнюдь нет, — огрызнулся Блэз.
Но Каролину было не остановить.
— Это произошло неожиданно! Мы здесь ничего не слышали, а ведь считается, что мать Фредерики и рубрика «Дама из общества» в моей «Трибюн» осведомлены обо всем.
— Да, это случилось внезапно, — сказала Китти. У нее был низкий гнусавый голос, который Блэз так не любил в стране, где манера говорить едва ли не всех людей подряд действовала ему на нервы.
— Мы поженились в день выборов, — сказал Дэй. — Мы так и планировали заранее.
— Но только в случае твоей победы, — скорее прямолинейно, чем с юмором, сказала Китти. — Я не собиралась выходить замуж за человека, который захотел бы остаться в провинциальном городе и как все заниматься юриспруденцией. Нет, сэр, — обратилась она к Каролине, легко проглотившей это обращение. — Я хотела выбраться из нашего штата, как и Джим, конгрессмен Дэй, как мне, вероятно, надлежит теперь его называть.
— Разумеется, не за завтраком, — любезно вставила Каролина.
Миссис Бингхэм, почувствовав возникшую неловкость или даже некоторую драматичность ситуации, приблизилась к ним; Фредерика тем временем исчезла.
— Ну разве это не сюрприз!? — в ее голосе слышались осуждающие нотки. — Мистер Дэй никогда не говорил нам, что он возвращается домой, чтобы избраться в конгресс и жениться на дочери судьи Холлидэя. А судья Холлидэй для своего штата то же самое, что Марк Ханна для штата Огайо и не только.
Блэз заметил, что Дэй улыбался слегка растерянно. Китти, напротив, выглядела, как кошка из басни, проглотившая канарейку. Пока Каролина собиралась вознестись на новые высоты неискренности, Блэз внезапно понял всю глубину и интенсивность сексуальности своей сестры, не менее мощной из-за ее невинности или, скорее, неосведомленности. Он вдруг назло себе подумал, что было бы, если б он поменялся с ней ролями; затем, посмотрев на Дэя и Китти, решил, что этого лучше не делать. Стена, которую может сломать мужчина, не под силу женщине, по крайней мере в их мире. Здесь пасьянс был разложен против женщин, действовать относительно свободно могли только мужчины.
Китти заговорила о домах и слугах, и Каролина предложила помочь и в том, и другом. Дэй повернулся к Блэзу.
— Надеюсь, мы будем видеть вас чаще, коль скоро вы неподалеку.
— И я надеюсь, — ответил Блэз и решительно заявил: — Но я буду не близко, я буду здесь.
— В Вашингтоне? — песчаные брови выгнулись.
— Да, в Вашингтоне. Нью-Йорк слишком далеко, а Балтимор вообще нигде. Я ищу дом, — сымпровизировал он, вдохновленный Каролиной. Не только она умела плести яркую светскую паутину.
— Значит, мы действительно сможем видеться чаще. — Дэй держался легко и непринужденно. — Хотя, конечно, нам будет не хватать Дела.
— Думаю, я построю здесь дом, — сказал Блэз, не поддаваясь на сантименты. — На Коннектикут-авеню. Все прелести городской и сельской жизни одновременно. А она никогда бы… — Блэз понизил голос, хотя Каролина и Китти все равно не слышали их разговора в шумной комнате, — …не вышла за Дела.
— Почему вы так в этом уверены?
— Я знаю ее, — солгал Блэз. — Лучше, чем самого себя, — сказал он правду.
Джон Хэй стоял у окна в кабинете Адамса и смотрел вниз на прохожих. Дикобраза всегда поражало количество людей, которых Хэй узнавал, особенно теперь, когда всех знакомых разительно изменила старость.
— Генерал Сиклс на костылях, — возвестил Хэй, увидев, как под окном по морозной Эйч-стрит проковылял постаревший, с замутненными глазами солдат, убийца, и некогда любовник испанской королевы.
— Да он давно умер. — В этом году Адамс считал, что все их знакомые мертвы, пока ему не доказывали обратное.
— Вполне возможно, что умер, — рассудительно сказал Хэй. — Но, подобно Лазарю, начал двигаться. Кстати, где его нога?
— Он потерял ее в сражении при Геттисберге, которое едва не проиграл, старый блефун.
— Я не об этом. — Хэй отвернулся от окна и устроился в кресле, стараясь как можно комфортабельнее прижать спину к мягкой подушке. — Когда ему оторвало ногу снарядом, Сиклс послал кого-то на поиски. Затем заказал прелестный ящик и везде возил ногу с собой. Кажется, он собирался подарить ее одному из своих клубов в Нью-Йорке.
— Еще очко не в пользу Нью-Йорка. Я не пустил бы Сиклса ни в один клуб, а уж его ноги там бы точно не было. — Адамс устроился у камина; на нем был смокинг темно-красного цвета. Как всегда по воскресеньям, стол для завтрака был тщательно сервирован. В полдень придут гости. Хэй никогда не знал наверняка, сколько из них приглашены и сколько явятся сами по себе. Когда он задавал этот вопрос, Адамс держался крайне загадочно. — Все дело случая, — бормотал он. — Как и во всей нашей вселенной.
Но в это утро в их жизни не было ничего случайного. Адамс вернулся из Европы в конце декабря, вовремя, чтобы поспеть на похороны Кларенса Кинга в день Нового года. Он задержался в Нью-Йорке дольше обычного. Он был удивлен завещанием Кинга, написал он Хэю, но ничего к этому не добавил.
Вечером накануне за обедом с Хэями Адамс прошептал ему на ухо, что он хотел бы видеть его одного наутро до завтрака. Когда Хэй пришел, Адамс был сама загадочность, он неторопливо перебирал содержимое многочисленных ящиков секретера, ища какие-то бумаги, и Хэй снова принялся разглядывать прохожих, многие из которых оскальзывались и смешно падали на заледеневший тротуар. Только одноногий Сиклс уверенно сохранял вертикальное положение.
— Завещание, — сказал наконец Адамс.
— Состояние?.. — Хэй держался сути.
— Да, будут деньги. Коллекция живописи и антиквариата нашего друга хранится в Нью-Йорке на Десятой улице и, проданная с аукциона, даст достаточно денег при разумных расходах.
— Что означают слова «разумные расходы»?
Но Адамс смотрел на огонь в камине, словно солнцепоклонник на дневное светило.
— Вы давно знаете, Джон, что для Кинга с его здоровым образом жизни и для меня с моими заумными идеями женщина — это все на земле и на небе…
— Ваша Дева двенадцатого столетия…
— Наша Дева, почитаемая в том последнем веке гармонии и нашедшая бессмертие в соборах Мон-Сен-Мишель и Шартрском.
Хотя Хэю никогда не надоедал энтузиазм Адамса, обращенный ныне к идее женщины как девственницы и матери Божьей, он не видел связи между нынешней славной литературной работой Дикобраза и Кларенсом Кингом, который умер холостым. Но Адамса нельзя было торопить, и Хэй снова расположился у окна и стал разглядывать блейковского вавилонского царя, жующего траву, с безумным видом стоя на четвереньках.
— Кинг всегда считал, что мужчина — это нечто вроде панциря краба, который сбрасывается, когда в нем нет больше необходимости, — женщиной, короче говоря. Она — это сущностная энергия, которая пользуется панцирем и потом его выбрасывает. Очевидно, Кинг был более примитивен и органичен, чем я. Хотя каждый из нас поклонялся идее женщины, я видел ее девственной королевой упорядоченного совершенного мира, а он боготворил более земную примитивную мать-богиню, впитавшую в себя всю живую энергию, идущую еще от полипов и кристаллов.
Это чересчур высокопарно даже для Адамса, подумал Хэй. Похоже, что оба его друга слегка сдвинулись на островах Южных Морей, поклоняясь женщинам с кожей цвета темного золота, но сотворить из радостей двух закомплексованных американских джентльменов девятнадцатого века систему мироздания — это уж слишком.
— Так или иначе, нашему другу суждено было найти свой идеал, свое вдохновение, и в восемьдесят третьем году он на ней женился.
Хэй едва не упал с кресла.
— Кларенс Кинг был женат?
Адамс ответил нехарактерным для него робким кивком лысой розовой головы.
— На Двадцать четвертой улице в Нью-Йорке он женился на некой Аде Тодд, которая родила ему пятерых детей.
— Втайне от всех! — Хэю почудилось, что он сходит с ума.
— В такой тайне, что он фактически до самого конца не назвал Аде своего настоящего имени. Он называл себя Джеймсом Тоддом и поселил ее и детей в прекрасном уголке под Нью-Йорком под названием Флашинг.
— Генри, если ты снова занялся сочинением романа…
— Отнюдь нет. Правда чересчур эксцентрична для простого историка. Кинг был в состоянии зарабатывать достаточно денег, чтобы обеспечить комфорт своей семье в этой горациевой сельской обители, где растут китайские деревья гингко, а верные слуги создают им идиллический, хотя и анонимный комфорт.