— Где Билли? — спросила Китти.— Я не видела его целую вечность.
— Не знаю.— Диана повернулась к Питеру.— Где мой бывший муж?
— Этого никто не знает. Он ушел от нас в прошлом месяце, обвинив Иниэса Дункана в том, что он орудие буржуазии, очевидно он имел в виду меня. Он вышел из редакции без пальто и шляпы. Мы бережно их храним, быть может, тебе захочется иметь сувенир.
— Нет, спасибо.— Диана потянулась, как кошка.— Хорошо быть свободной, правда?
Бэрден сказал, что очень рад видеть ее счастливой. Но при этом он смотрел на Питера, который, улыбаясь, молодым Буддой восседал перед огнем. Если у Питера интрижка с Дианой, стал бы Билли Торн и дальше сотрудничать с ним? Скорее всего, нет, но, в конце концов, пути юных для него неисповедимы. Похоже, они не видят в прелюбодеянии ничего страшного, при условии, что партнеры достаточно «взрослы». Где-то на краю сознания Бэрдена свершался общественный переворот, и, хотя в глубине души он не одобрял его, ему, в сущности, было совершенно безразлично, что делают другие — но только не Диана. Замужем за Питером Диана была бы богата, у нее было бы имя. А Питер, человек без претензий и незначительный, был бы хорошим зятем для говоруна-политика. Бэрден неоднократно ловил себя на том, что делится с Питером мыслями, которые никогда бы не поведал своему сверстнику. Что-то в манере этого молодого человека заставляло его открывать перед ним свои истинные чувства. При этом он ни на минуту не смешивал вежливость Питера с его искренней заинтересованностью. Но Питера Сэнфорда как личность ему почему-то хотелось убедить, а потому, подстрекаемый этим улыбающимся бесстрастием, он поверял ему тайны, которые тот, несомненно, выдавал или, что еще хуже, забывал. Но это не имело значения.
— Я с интересом прочел вашу статью о Хиросиме. Очень речисто изложено.
— Вы в самом деле прочли ее? — Питер взглянул на него с неподдельным удивлением.
— Я всегда читаю ваш журнал.
— Когда ему грозит кондрашка,— заметила Диана.
— Мне вовсе не нравится, как он выглядит,— подхватила ее мать.— У него слишком красное лицо. И это нездоровая краснота, это означает, что у него будет удар, и тогда мне придется помирать голодной смертью, потому что в банке у нас ни гроша, а по страхованию что там получишь.
Чувствуя приближение этого последнего удара, Бэрден возвысил голос, чтобы если не сдержать, то по крайней мере перебросить мост через клокочущий поток сознания Китти.
— Это верно. Когда я читаю Иниэса Дункана, у меня всегда повышается давление.
Китти умолкла и счастливо улыбнулась своей воссоединенной семье. Диана взглянула на мать с такой ненавистью, что та приняла ее за любовь. Она взяла руку дочери и крепко сжала ее.
Питер попытался выправить положение.
— Иниэс теперь живет в Нью-Йорке и, по-моему, почти не пишет о политике. В данный момент он предпочитает расправляться с поэтами.
— Его отсутствие скажется,— просветлев, отозвался Бэрдэн.— Но теперь вы сами начали писать. Это ваша первая статья, так ведь?
Питер смешался. Он застенчив, отметил про себя Бэрден и продолжал преследовать свою жертву.
— Вы собираетесь писать еще?
— Если будет спрос.— Питер взглянул на Диану, словно ожидая услышать от нее отрицательный ответ.
— Спрос будет! Он хорошо пишет, правда, папа?
— Да, внушительно и без воплей, не то что мистер Дункан. Для него обычный тон — нравственное неистовство.
— Но мы и живем в неистовое время,— мягко заметил Питер.
— Все времена неистовы,— категорически заявил Бэрден.— Но вам действительно кажется, что мы не имели права сбрасывать атомную бомбу на Японию?
— «Кaжeтcя» — не то слово. Я в самом деле так думаю. Нам следовало бы просто продемонстрировать бомбу в действии, ну, скажем, отшибить верхушку Фудзиямы или сделать что-нибудь еще столь же впечатляющее, и они бы капитулировали. Незачем было разрушать два города.
— Интересно.
Бэрдену и в самом деле было интересно. Расщепление атома ошеломило его, как и всех других. Стало ясно, что миру уже не бывать таким, как прежде, но хорошо это или плохо — все зависит от твоего темперамента. Поскольку он был пессимист, он легко представлял себе атомные грибы, шквалы огня, радиоактивный пепел, а в перспективе — опустошенную планету, слепым глазом сверкающую в лучах солнца. Но все же он спросил:
— А какая разница, в моральном плане, между одной бомбой и несколькими тысячами, которые все равно пришлось бы сбросить?
— Разница в том, что изобретение и демонстрация в действии одной такой бомбы давали нам возможность покончить с войной, что мы и сделали. Но при этом в угоду военным мы уничтожили двести тысяч гражданского населения — вот на это-то мы и не имели права.
Бэрдену были известны все эти аргументы. Его интересовала вдруг прорвавшаяся в Питере страстность. Куда делась та отрешенность, которая и привлекала, и озадачивала Бэрдена. Это хорошо, что у молодого человека есть что-то свое за душой, но, с другой стороны, печально было думать, что его второй зять может оказаться таким же ярым фанатиком, как и первый.
— Вам, наверное, есть что сказать,— пробормотал Бэрден.
К его облегчению, Питер рассмеялся:
— Боюсь, что мне нечего сказать, но есть что добавить.
— И он-таки добавил,— сказала Диана.— Питер будет сила, дайте только ему раскачаться. Он должен писать о политике в каждый номер.
— И притом его некому остановить,— заметил юный Вольтер.— Ведь он сам издатель журнала.
— К тому же мы пользуемся успехом. Мы остаемся при своих. Никакого дефицита. Айрин очень довольна.
Тут Питер принялся описывать Диане состоявшиеся недавно похороны Сэмюеля Блока, который неожиданно умер в Джерси-сити на заседании правления.
— Ему следовало бы поставить памятник,— сказал Питер,— и назвать его могилой Неизвестного супруга.
Бэрден рассказал, как вела себя на похоронах Айрин. Она заявила, что мистер Блок всегда был приверженцем епископальной церкви; его родные пришли в ужас и отказались присутствовать на похоронах, чего она и добивалась. Она стояла в черном одна в готической часовне Национального собора и с царственно-величавым видом принимала соболезнования. Но, увидев Бэрдена, порывисто обняла его и прижалась щекой к его щеке. «Что со мной будет?» — прорыдала она в его ухо. Чувствуя устремленные на них взгляды, он как мог выпутался из ее объятий и пообещал вскоре ее навестить.
— Надо полагать, теперь ты выйдешь за Питера,— сказала Китти, вдруг отпуская руку Дианы.— Он стал ужасно толстый, но все равно он богатый, и ты будешь обеспечена.
Диана убежала из комнаты, Питер подтянул живот. Китти повернулась к нему:
— Я знала, что ты придешь, и испекла сегодня утром пирог. Ореховый, тот самый, который ты любишь. Хочешь попробовать?
— Я не хочуесть,— ответил Питер дрожащим от раздражения голосом.
— Но ведь он всегда хотел есть,— вслух размышляла Китти.— Уж не заболел ли ты? Наверное, слишком плотно позавтракал. Я бы на месте Дианы посадила его на диету. После свадьбы, конечно.
— Свадьбы не предвидится, миссис Дэй.— Питер решил нарушить домашний обычай воздерживаться от комментариев к откровениям Китти.
— Свадьбы? — Она с удивлением поглядела на него.— Какой свадьбы?
Бэрден поспешил успокоить Питера и утихомирить Китти. Как раз такой муж и нужен Диане, думал он, выполняя свою дипломатическую миссию. Ведь Диана в самом деле окажется без гроша, когда он умрет, хотя он вовсе не торопится немедленно отбыть в мир иной — нет, это произойдет не раньше, чем он устроит ее будущее и сам будет переизбран.
Гарольд открыл дверь.
Входи! — Он произнес это громким повелительным голосом, словно хотел запугать Клeя или произвести впечатление на каких-то людей, которых тот еще не видел. Пропустив Клея в маленькую прихожую, Гарольд закрыл дверь и запер ее на засов.— Они там,— быстро прошептал он.— Оба. Прости, что я втянул тебя в это дело. Мне просто некому было больше позвонить.
Ничего,— успокоил его Клей.— Я с ними справлюсь.— Стараясь ничем не выдать своей нервозности, Клей прошел за Гарольдом в столовую из стекла и стали с видом на Рок-Крик-парк; дом был новый, один из первых, выстроенных после войны, когда старый город из красного кирпича и мрамора стал поглощаться стеклом и бетоном. Расплавленный песок одержал победу над тесаным камнем. Даже Клей, которому обычно нравилось все новое, испытывал нечто вроде тоски по прошлому.
Когда он вошел, те двое встали. Один был приземистый коротышка, у него было круглое лицо и нос кнопкой. Другой был высокий и тонкий, и только его огромный живот явно предназначался для толстого, но был по ошибке приставлен к тощему.
— Вот конгрессмен Овербэри,— сказал Гарольд. Мужчины переглянулись; они явно замялись и не знали, как быть, когда Клей машинально, по обычной у всех политических деятелей привычке протянул им руку, а затем быстро отдернул ее.
— Как я понимаю, вышло какое-то недоразумение.— Клей стал посреди комнаты, готовый броситься в атаку.
— Совершенно верно, сэр,— ответил коротышка обманчиво-вежливым тоном. Клей знал этот тип людей и приготовился к худшему.— Ваш друг мистер Гриффите совершил серьезное правонарушение по статье двадцать два одиннадцать-двенадцать «А» Уголовного кодекса округа Колумбия.
— Ваше удостоверение.— Голос Клея звучал резко. Их надо вынуждать к обороне.
— Удостоверение? — Тощий-толстый произнес это слово таким тоном, словно ему нанесли оскорбление.
Клей щелкнул пальцами коротышке, который стоял ближе к нему.
— Ваше удостоверение,— холодно повторил он.
— Извольте, сэр.— Коротышка был вежлив и абсолютно спокоен. Он вытащил бумажник и протянул Клею свое удостоверение; его напарник сделал то же самое. Клей достал из кармана записную книжку и не торопясь переписал в нее имена и номера удостоверений двух служащих отряда окружной полиции нравов.