– Это только для экстренных ситуаций, – предупредила я.
– Что ж, ситуация как раз экстренная.
Она провела меня в бутик, похожий на щель в стене, с толстой стеклянной дверью и с безголовыми голыми манекенами в витрине.
– Ты расплатишься своей кредиткой, а я верну тебе деньги. Все должно выглядеть так, будто мы делаем покупки для тебя.
Когда мы зашли в магазин, одна из сотрудниц закрыла за нами дверь на ключ. Оливия опустила свою ящерицу на пол, и та побежала под стойку с одеждой. Обычные правила больше не работали. Мы оказались в параллельной вселенной, где с появлением Оливии активизировался целый набор секретных правил. Игуаны – это хорошо. Другие покупатели – это плохо.
Магазин балансировал на грани между шиком и полным отстоем. Вещи выглядели так, будто их приобрели в самом обычном и дешевом сетевом магазине, при условии, что там за простенькую футболочку выставляют цену в сто пятьдесят баксов.
– На тебе это будет смотреться обалденно, – сказала Оливия, взяв в руки вешалку с тем, что сначала показалось мне рубашкой, но при ближайшем рассмотрении превратилось в платье. – Будешь выглядеть как человек, которого уже на третьем свидании нужно как следует оттрахать, правда? Я слышала, что все южанки в душе шлюхи. Они открывают для парней заднюю дверь, потому что фасад предназначен Иисусу, мужу или типа того. – Она резко замолчала и посмотрела на меня: – Ты же не девственница, правда?
Ближайшая к нам продавщица еле удерживалась от смеха. Я так смутилась, что в тот самый момент, когда лицо мне заливала жаркая краска, я возненавидела Оливию Тейлор. Она ужасный, просто ужасный человек. Хоть бы моя кредитка оказалась заблокированной. Хоть бы кто-нибудь просканировал свалку радиоактивных отходов, которая у нее вместо мозга, и слил все содержимое прессе.
Оливия же двинулась дальше, не дожидаясь моего ответа.
– Вот. – Она протянула мне рюкзак с геометрическим рисунком и широкими металлическими полосами поверх лямок. – Вот это ты просто обязана иметь. Я ж говорила, тебе подойдет идеально. Беспроигрышный вариант. Обожаю, обожаю эту вещь.
В процессе разговора она даже не смотрела на меня, впрочем, как и на всех остальных. Она была как торнадо, взвивающийся в небо и приземляющийся на мгновение, но с каждой минутой я все яснее понимала, что все ее порывы и движения спонтанны и хаотичны, что я для нее всего лишь жалкий кемпинг, который она может смести с лица земли, прежде чем снова исчезнуть среди туч.
– Тебе придется это купить, – сказала она. – Уверена, именно такую вещь папочка хотел бы подарить тебе на день рождения. Ей скоро исполняется шестнадцать.
Слово «папочка» она выплюнула с таким отвращением, будто это было самым грязным ругательством в нашем языке, словно наконец-то нашлось выражение, которое ей физически больно произносить вслух. Сотрудница магазина изобразила сочувствие. Вероятно, ей приходится наблюдать проявления такого рода мании по три раза в день, семь дней в неделю. Раньше я считала, что жители Лос-Анджелеса благоговеют перед славой и что им страшно льстит случайное взаимодействие с теми, кого обычно видишь только на экране. Теперь же я начинала понимать, что их это, скорее всего, просто изматывает.
Я достала предназначенную для чрезвычайных ситуаций кредитную карту и приобрела зеленый рюкзак из кожи питона за четыреста девяносто восемь долларов. Большей суммы я в жизни не тратила, включая билет на самолет до вычета налогов. Когда я доставала карту, у меня дрожали руки. Я почти мечтала, чтобы кредитка оказалась заблокированной, а когда платеж все-таки прошел, я тут же представила, как папе звонят в Мексику и сообщают, что в Лос-Анджелесе произошло странное списание средств. Наверное, там уже бьют тревогу, пока продавщица аккуратно сует рюкзачок в фетровый мешочек, а потом в пакет побольше и вручает мне покупку:
– Возьмете чек или положить его в пакет?
Я бросила взгляд на Оливию, которая закрыла лицо волосами и практически целовалась со своим телефоном. Она махнула мне рукой.
– Думаю, возьму, – сказала я.
Продавщица протянула мне листок бумаги, и я вяло попыталась передать его Оливии, но та снова отмахнулась, не прерывая разговора ни на минуту. Я положила чек к себе в сумку с тревожным ощущением, что только что совершила очень и очень неправильный поступок.
Я старалась не обращать внимания на Оливию и придумать, чем бы мне себя занять, чтобы не выглядеть полной идиоткой, к тому же очень печальной и одинокой идиоткой. Игуана бегала кругами перед центральным прилавком, а продавщицы уже перестали улыбаться.
Я стояла у все еще запертой двери в магазин. Подошли две девушки в коротеньких обрезанных шортах, попытались открыть дверь, у них не получилось, они заглянули сквозь стекло и ушли.
Через дорогу, над салоном, зазывавшим на маникюр за пятнадцать долларов, закрывая солнце, возвышался еще один рекламный щит «Вольта». Все та же актриса-блондинка все в той же белой майке стояла, вытянув вперед руки с пистолетом, на стволе которого болтался стетоскоп. Она старалась выглядеть одновременно серьезной, сексуальной и очень умной, но главным образом выглядела такой же фальшивой, как и ее флуоресцентно-зеленые глаза, – как сотни других актрис, которые пытались выглядеть серьезными, сексуальными и умными на сотнях других плакатов. Сестра мне говорила, что сериал рассказывает о женщине-нейрохирурге, которую в детстве ударила молния и которая обрела способность видеть будущее, когда ее пациенты умирают. И она каждый раз должна решить, что для пациента лучше – выжить или умереть. Во всяком случае, таков был замысел на тот момент, когда Делия проходила кастинг. Теперь же, говорила Делия, он запросто мог превратиться в шоу про медсестру с электроприводной вагиной. Глядя на лицо актрисы, я понимала, что оба сюжета равновероятны.
– Строчишь эсэмэски друзьям? – поинтересовалась Оливия. – Уверена, тебе не терпится поделиться с ними новостью, с кем ты сегодня ходишь по магазинам. Фотки уже отправила?
Она взяла у меня из рук телефон, словно он принадлежал ей, и прочитала вслух: «Уехала в магазин с Оливией Тейлор». Видишь? Вот почему мне приходится все проверять. Но ты же понимаешь, на этом ты не заработаешь.
– Я уехала, никому ничего не сказав, – пояснила я. – И писала я своей сестре.
– Ну да, конечно, кому ж еще.
Она протянула мне телефон с тем же видом, с каким раньше отбирала его: как будто ей он принадлежал в большей степени, чем мне, как будто ей автоматически принадлежали права на все, чего она касалась. Открывая для нас дверь, продавщица улыбнулась мне, словно говоря: «Удачи тебе с ней». А я в ответ расширила глаза, мол: «Прошу вас, помолитесь за меня».
По дороге обратно на съемочную площадку я наблюдала, как Оливия, положив локти на руль, обеими руками пишет эсэмэски, и старалась гнать от себя мысль, что она ни словом не упомянула обещанные мне сто долларов, не говоря уже о том, что было совершенно непонятно, как и когда она вернет мне деньги за рюкзак. Чем дальше мы отъезжали от магазина, тем мрачнее и глубже становилось колючее ощущение тревоги. Раньше я о таком только в книгах читала: леденящий холод, который сковывает внутренности, когда вот-вот должно случиться что-то страшное. Мне вспомнилась картинка, которую мы хотели изготовить и отправить Пейдж Паркер, только у нас не получилось: фальшивое селфи самой Пейдж Паркер, на котором она болтается в петле с белесыми глазами. Вот бы кто-нибудь так же обработал те «жуткие» фотки с Оливией Тейлор. Я отдавала себе отчет, что часть меня не стала бы возражать, если бы с Оливией случилось что-то по-настоящему плохое. Хуже того: в глубине души я этого даже хотела. И всего на миг – возможно, потому что я находилась в Калифорнии, где начинаешь понимать всю мерзость славы, сталкиваясь с ней нос к носу, – я почти почувствовала, каково это: быть одной из девочек Мэнсона.
7
Я задалась вопросом, что я вообще делаю в Лос-Анджелесе. Когда мимо нас проплыл очередной рекламный щит «Вольта», я почти затосковала по жутковатым плакатам Атланты. Похоже, в Джорджии любой может себе позволить разместить рекламу у дороги, и на выезде из города то и дело попадаются безумные рекламные щиты, которые сообщают, что люди сотворены Богом, а не произошли от обезьян, или же требуют предъявить свидетельство о рождении президента, или – мое любимое – демонстрируют шестилетнего ребенка с арбалетом в руках, рекламирующего «детский уголок» в местном оружейном магазине. Мы с Дун обычно обменивались фотками самых ярких образцов, подбивая друг друга позвонить по телефону с антиэволюционного щита и спросить того, кто снимет трубку, как он объяснит наличие волос у себя на груди. Или же мы планировали, как отведем Бёрча в оружейный магазин и спросим, найдется ли у них что-нибудь для тех, кому еще нет шести. Я даже не стала утруждаться отправкой Дун картинок с «Вольтом», настолько скучными и неприкрыто тупыми они были.
Кроме того, Дун писала мне все реже и реже. Полагаю, ее раздражало, что я покинула ее в тяжелой ситуации. Да и не только ее я раздражала. Мама, как только ей станет лучше, видимо, закатит мощную вечеринку в честь освобождения от меня; сестра постоянно бегала на прослушивания и кастинги, а что до остальной части планеты Калифорния, то я была для нее практически невидимкой. Когда Оливия доставила меня обратно на съемочную площадку «Чипов», там меня даже никто не хватился. Декс сидел на сценарном совещании, а близнецы без продыху резались в «техасский холдем». Я опустилась на край диванчика подальше от них, стараясь занимать как можно меньше места.
– Ну и как оно все прошло? – спросил Джош, не отрывая взгляда от карт.
Я молчала, наверное, целую минуту, поскольку мне даже не приходило в голову, что придется обсуждать случившееся.
– Ну, – сказала я, – думаю, я только что подарила вашей сестре рюкзачок.
– А я-то думал, ты на мели. – Джош по-прежнему глядел в карты, а вот Джереми на меня посмотрел, причем достаточно долго, чтобы заметить, что я все еще нахожусь в своего рода шоке, как будто кто-то очень красивый меня заколдовал, и я протянула этому человеку кредитную карту отца, даже не удосужившись спросить зачем.