– Серьезно?
Он расхохотался:
– Нет. Но ты, хоть и шулер, а повелась. Мама несколько лет назад почти заделала нас сайентологами. Только папа пригрозил, что лишит ее родительских прав.
Честно говоря, я думала, что Джереми не умеет шутить, по крайней мере, по-настоящему, смешно. Моя сестра хорошенькая и умеет при случае пошутить, а вот безоговорочно красивые люди обычно напоминали чучела животных. Типа они просто сидят по углам и ничего особенного не говорят, потому что их и так любят. Но Джереми, оказывается, умел быть по-настоящему прикольным.
– Мне пора, – сказал он. – Хотелось бы и сценарий хоть когда-нибудь почитать.
– Ага, – сказала я, – конечно. – И попыталась воспроизвести тот сумасшедший звук, который якобы был у него вместо имени в детстве.
Он дал мне «пять» и зашагал в сторону парковки.
Я стала богаче на сто двадцать пять долларов, а по ощущению – на миллион. Когда мы в следующий раз поедем в хипстерский продуктовый, я, возможно, раскошелюсь на плитку не по-детски органического шоколада. Джереми Тейлор только что говорил со мной так, будто я для него самый прекрасный человек во всей вселенной, пусть только на мгновение. Но даже в такую потрясающую минуту я могла думать только об одном: буду ли я смотреться лучше, если сниму очки, или, может, небрежно поднять их на лоб и показать всем, точно как в кино, что под очками притаилась отпадная девчонка. Вот только я была не героиней романтической комедии, которая поначалу носит очки и притворяется уродиной; я была простой и самой обыкновенной девчонкой, которая, что в очках, что без очков, выглядит одинаково. Правда, наверняка я не знала, поскольку без очков даже не могла толком рассмотреть себя, все расплывалось перед глазами. Я так и не смогла привыкнуть к контактным линзам, поэтому мгновенное чудесное преображение мне попросту не грозило.
Обычно мне было наплевать, потому что другой жизни я, собственно, и не знала. Я начала носить очки в три года. Одним прекрасным днем мама со мной играла, и правый глаз у меня вдруг как-то закатился к носу. Мама психанула страшно. Опасаясь, что у меня опухоль в мозгу, родители немедленно отвезли меня к врачу. Оказалось, что это просто начали проявляться признаки дальнозоркости, с которой я, вероятно, и родилась. Родители купили мне очки – хорошенькие, модные, какие обычно нравятся взрослым, но очки от этого не перестают быть очками. Ни один ребенок не скажет: «Посмотрите-ка на нашу новенькую, вон та красавица в очках. Вот бы она еще носила брекеты и косолапила! Как клево!» Полагаю, это научило меня быть осторожной в общении со сверстниками: стоит хоть раз облажаться на детской площадке, и вот ты уже «очкарик». Таковы факты и обстоятельства моей жизни. Как в покере, когда комбинация такая, что пас невозможен. Но красота – это еще не все. Все-таки я сумела вынести в покер всех звезд кино за столом. Если меня и не позовут на свидание, то хотя бы будут уважать. Я стану доном Корлеоне всех некрасивых девушек.
Но именно в этот конкретный момент я мечтала стать хоть немножко, совсем чуть-чуть привлекательнее. Мне хотелось, чтобы Джереми отменил все свои планы на вечер, какими бы они ни были, и отправился вместе со мной прожигать выигранные деньги. Мне хотелось, чтобы он посмотрел на меня так, как мужчины обычно смотрят на Делию.
– Все время так здесь и сидела? – Летучка сценаристов, видимо, закончилась, и Декс хлопнул меня по плечу.
– Где?
– Ты на какое-то время исчезла из виду. Допытываться не собираюсь. Покуда могу доставить тебя домой в целости и сохранности. И не давай этим игрокам обчистить тебя до нитки.
Я обратила на него самый свой ангельски-невинный взгляд и сказала:
– Я буду осторожна.
По пути домой мы с Дексом обычно заказывали еду навынос или заглядывали в кафетерий в каком-нибудь магазине здоровой еды, чтобы накормить и напоить Делию, когда она тоже придет домой. Оставалось только гадать, ест ли она что-нибудь в течение дня, но я легко поставила бы весь свой скудный выигрыш, что нет. Когда Декс выходил за покупками, меня он обычно оставлял сидеть в машине, где я, дожидаясь его, читала, писала эсэмэски Дун или отправляла какие-нибудь записочки Бёрчу. К тому времени я уже весьма глубоко погрузилась в исследование для Роджера. Каждый вечер я отправляла ему электронное письмо с отчетом о том, что прочла за день, а он присылал односложный ответ типа: «Получил». Как это мило, как сердечно, а главное – по существу. Не знаю, читал ли он вообще мои отчеты, но я продолжала учитывать в ведомости каждый час, отданный работе. Когда я последний раз проверяла, Роджер был мне должен двести баксов.
Поскольку за продукты невозможно расплачиваться долговыми расписками, практически все и всегда покупал Декс. В отличие от Делии, он никогда не жаловался по поводу расходов, и теоретически я должна была бы в меньшей степени чувствовать себя нахлебницей, но выходило наоборот. Возможно, он подписался на один из тысячи ночных телеканалов, где крутят мелодрамы, и его сердце растопили сюжеты про юных голодающих актрис и их сестер. Всего за тридцать долларов в день вы делаетесь спасителем двух дам в Лос-Анджелесе. Прежде чем он успел совершить доблестный набег на хипстерский магазинчик, я протянула ему часть выигранных денег. Он отмахнулся от меня, как от сумасшедшей.
Пока Декс был в магазине, я читала последнюю присланную мне Роджером книгу и слушала загруженное Дун интервью с Карлом Марксом, вокалистом из «Фрикманки», где он рассказывал о Лос-Анджелесе. Оказывается, Карлу Марксу нравилось, что за фасадом Лос-Анджелеса скрывается куча дряни и дешевки. Он мягко, почти шепотом говорил, что Лос-Анджелес вечно делает вид, что он лучше, чем на самом деле, и в этом остается неизменным. Они сейчас записывают музыку о пустоте, разлитой в воздухе. Пустота их вдохновляет. «Заполни пустоту пустотой». В конце подкаста Карл поставил песню, над которой они сейчас работали. И она оказалась настолько мрачной и прекрасной, что я закрыла глаза и на какое-то время даже забыла, что сижу в машине на парковке возле магазина. Я не все поняла из того, что он говорил в интервью, но, внимательно вслушавшись в музыку, я почувствовала пространство, которое они хотели заполнить.
– Там как в «Голодных играх». – Декс громко захлопнул дверцу и вцепился обеими руками в руль. – Я чуть не убил одну жопастую тетку. Прямо на глазах у ее ребенка.
Я рассмеялась.
– У меня всего три покупки, три маленьких скромненьких обеда, и я стою в очереди в экспресс-кассу, для тех, у кого меньше десяти покупок. Она стоит за мной с ребенком. И вдруг как заорет, что я не пропускаю ее вперед себя! Ее! С двенадцатью мешками и с ребенком, который как заведенный все время ковыряется в носу! Что не так с людьми в этом городе?! Ну, попрыгунчик, разгадай мне эту головоломку!
– Просто начни ходить в нормальные супермаркеты. Люди, которые покупают чипсы «Доритос», намного лучше. У меня нет этому медицинского или научного объяснения, но факт остается фактом.
– Давай скорее покинем этот ад.
– Паршивая еда делает людей лучше, – сказала я. – Я тебе серьезно говорю.
Я никогда не считала хипстеров или хиппи милыми людьми. Достаточно заехать на парковку «Здорового питания» в часы, когда сбрасывают цены на пачули, чтобы понять, что любой веган готов вас заживо расчленить за место на парковке. Именно Линетт, величайший экс-хиппи всех времен и народов, заставила нас избавиться от собаки. Бёрч, когда родился, безостановочно плакал четыре месяца подряд, да и потом не настолько успокоился, чтобы хоть слегка сбавить громкость издаваемого звука. И постепенно он довел нашу собаку до полного безумия. Наш Тарзан, боксер, попытался вырвать из рук Бёрча сухарик – такие дают детям погрызть, когда у них идут первые зубы. Тарзан рычал, и это было страшно. Я клялась, что возьму все заботы о собаке на себя, но Линетт все равно отправила Тарзана к моей тете. Собаку, которая у меня была с семи лет.
С Линетт мама познакомилась в группе поддержки скорбящих, куда ходила после своего первого выкидыша, еще с моим папой. Я даже и не знала, что мама скорбит, пока она однажды не усадила нас с папой и не начала рассказывать нам о Линетт – человеке, который помог ей восстановить связь со своим подлинным «я». Заметка для призрачной тени самой себя из прошлого: если мать заводит разговоры о переменчивой природе физического притяжения, о радости познания себя, пожалуй, пора начинать копить деньги на самолет на запад.
На парковке, слушая Карла Маркса, я вполглаза читала про Писклю Фромм. Она была самой известной из девочек Мэнсона, хоть и не принимала участия в убийствах Тейт – Лабианка. На самом деле ее звали Линетт, что меня потрясло: кроме своей мачехи, я ни разу не встречала человека с таким именем и сильно подозревала, что оно одно из тех, которые люди выдумывают сами. На первый взгляд у этих двух Линетт не было ничего общего, но я не могла удержаться от сопоставления, выискивания других, помимо имени, совпадений. Мамина Линетт была вроде супергероя из мира яппи: с утра банкир, к вечеру хиппи. Когда Бёрч родился, она съела часть плаценты моей мамы, хотя, строго говоря, он ведь даже не проходил через ее родовые пути. Если вам интересно мое мнение, по-моему, это представляет гигантскую угрозу для здоровья.
Девочки Мэнсона, почти все без исключения, были хиппи. Они таскали продукты из мусорных баков возле местных магазинов, они публично кормили своих младенцев грудью, они сами мастерили себе одежду (иногда из собственных волос, что, согласитесь, диковато даже для хиппи). Из всех девчонок Пискля Фромм была, пожалуй, самым ярым по убеждениям гринписовцем. А знаете, чем она кончила, когда шумиха после дела Тейт утихла и кровавые побоища были на время приостановлены? Она решила пристрелить президента.
В покушении на президента нет ничего прикольного. То есть вот вообще ничего. Не то чтобы я угораю, когда читаю о Линкольне или о Джоне Кеннеди. Но давайте смотреть правде в лицо: он