– Срань какая, – сказал он. – И все равно она мне сестра, моя сраная сестра, и ничего тут не поделаешь.
– Осторожнее, осторожнее, – не удержалась я. – Ты ж не хочешь, чтобы она подумала, будто мы пришли и устроили тут беспорядок.
Целую минуту Джереми молчал, а потом начал хохотать. Его смех ощущался еще бо́льшим даром, чем мысль о поцелуе: меня будто приняли в тайный клуб, меня теперь считали своей.
– Ну разве мы можем позволить себе такую дерзость?
Он бы мне ни за что не поверил, но я ясно понимала все его чувства по поводу Оливии. И тут, словно в соответствии с прекрасно проработанным сценарием, из спальни Оливии выскочила игуана и побежала через комнату, колотя по полу лапами и длинным зеленым хвостом, как малыш по детскому барабанчику. Я уже не могла сдерживаться и просто каталась от смеха.
– Игги! – Джереми погнал ящерицу в угол. – Игги, если бы не тотальная безнадега, было бы ужасно ржачно. Ведь ты-то это понимаешь, Игги, правда?
Тот вывернулся из рук Джереми и ринулся обратно в спальню. Джереми прикрыл за ним дверь.
– Кого я пытаюсь обмануть? Это настоящая трагикомедия.
Пес тем временем зарылся в одежду Оливии и положил голову на пару ее белья. Джереми обратился к нему тоном ветеринара-психотерапевта:
– Возьмем, например, тебя. Ты же по ней искренне скучаешь. Не пора ли тебе задуматься о своем жизненном выборе, чувачок?
А потом так же стремительно, как вся ситуация сделалась для нас смешной, она смешной быть перестала. Пес перекатился на спину и подставил Джереми для почесывания животик.
– Анна, не сделаешь мне одолжение? Задержи дыхание, пройди на кухню и поройся в шкафчиках. Вдруг там найдется что-то вроде сухого корма, и мы сможем хотя бы покормить эту несчастную животину. А я собираюсь позвонить Оливии и узнать, заметила ли она, что забыла мистера Пибоди.
– Конечно, – сказала я. – Не проблема.
– А если бы ты смогла отыскать Игги и посадить его в клетку, он сказал бы тебе спасибо. Если бы умел.
– Уверена, даже у игуан есть свои наработки в этом вопросе, – сказала я, а Джереми воздел вверх палец, мол, «вот именно».
В глубине души мне было интересно послушать, о чем он будет говорить с сестрой, но в то же время не хотелось, чтобы он счел меня назойливой, поэтому я решила начать с охоты на Игги. Я еще не видела спальни Оливии. Мне вдруг вспомнилось, что перед убийствами члены «Семьи» Мэнсона проникали в дома будущих жертв, причем по ночам, когда хозяева мирно спали. Они переставляли мебель, но ничего не брали, а потом тихо уходили. «Ползучий ужас» – вот как они называли такие вылазки. Я считала, что весь смысл в том, чтобы заставить ничего не подозревающих обитателей дома испугаться, когда они проснутся. Но теперь, блуждая по дому Оливии, я подумала, что само по себе исследование чужого жилища может, пожалуй, приносить очень острые ощущения. Когда роешься в чьих-то ящиках, это настолько же интимный процесс, как и чтение дневников. И сейчас мне предстоит не просто заглянуть в комнату Оливии, но странным образом увидеть и часть самой Оливии.
Прежде чем открыть дверь, я вспомнила несколько серий «Барахольщиков», которые когда-то видела. Там даже спальни были доверху забиты хламом, и крутая команда следователей еле нашла спальное место на кровати, в остальном до потолка заваленной газетами, в трех экземплярах каждый выпуск, и заросшей плесенью, происхождение которой смогли установить лишь только в независимой лаборатории. Еще у меня мелькнул вариант спальни моей сестры, только еще более сексуальной: стены с мягкой обивкой, потайной ход, ведущий в подземелье для любовных утех. Но обе догадки оказались ложными. Конечно же, там тоже был бардак, но в остальном – спальня обычной девчонки, пожалуй, даже помладше нас с Джереми. Розовое покрывало оттенка балетных туфелек, а над кроватью – нечто вроде балдахина лавандового цвета. Когда мне было восемь, я умоляла родителей о такой штуковине. Оливия, конечно же, постель не застелила, и последнюю ночь здесь она, как оказалось, коротала с огромной плюшевой игуаной; из-под одеяла торчали еще три-четыре мягкие игрушечные лошадки. Игги восседал на загривке потрепанного плюшевого единорога. Не успел ящер понять, что происходит, как я его схватила и крепко прижала к себе, а он сразу расслабился и сделался намного мягче, чем я ожидала. Я уже начинала понимать, почему он так нравится Оливии.
Когда я вернулась в гостиную, Джереми счищал собачье дерьмо со своих ботинок и говорил с сестрой по громкой связи. Не знаю, что они там перед этим обсуждали, но это явно привело Оливию в полное бешенство.
– Будь любезен, перестань козлиться и разберись с электричеством. Я заплачу тебе, когда вернусь.
– Можешь заплатить сейчас, – предложил Джереми. – У тебя есть номер.
– Вот не надо, – ее слова будто имели зубы, – потчевать меня всяким говном в духе «Анонимных друзей». Ты и сам не без греха. Если я правильно помню, ты три дня провел в тюрьме. Как тебе понравится, если эта маленькая правда волшебным образом просочится в прессу? Прибереги свой праведный гнев для встреч с продюсерами. Меня этим не купишь.
Три дня в тюрьме? Впервые слышу. Я не могла понять, правду ли говорит Оливия – и беспокоит ли эта правда Джереми. Если она его и беспокоила, то не настолько, чтобы отключить громкую связь. Он помотал головой, выбросил тряпку, которой чистил ботинки, в мусорное ведро, а потом показал на игуану и поднял большой палец вверх.
– Мы поймали Игги, – сообщил он. – Теперь было бы неплохо узнать, где ты хранишь собачий корм.
– Кто это «мы»? – спросила она. – Ты что, кого-то привел с собой? Не смей таскать своих бл… ко мне домой. Прив-е-е-т, – выкрикнула она деланно задорным голоском.
– Это Анна, – сказал Джереми. – Вы с ней знакомы. И она не бл…. Она только что нашла и поймала твою игуану и посадила ее в клетку, так что, возможно, ты захочешь ее поблагодарить. – Он склонился над лежавшим на высоком кухонном столе телефоном и, глядя на экран, осуждающе покачал головой, будто сестра могла его видеть. – До чего же ты злая. Не понимаю, как у тебя это получается.
– Я злая? А вот вопрос поинтереснее: почему ты не злой? Как у тебя получается не злиться каждую секунду твоей жизни? – Она сбавила тон и заговорила неожиданно любезно: – Анна, ты же в курсе, что он почетный член сообщества «Анонимные друзья», да? Знаешь, в их тупой секте есть правило: каждый день надо сделать доброе дело, причем так, чтоб никто не знал. Я полагаю, сегодня ты выступаешь в качестве объекта благотворительности. Мы наблюдаем акт милосердия, так сказать. Иначе трудно объяснить происходящее. То, что я видела… – она будто смерила меня взглядом с головы до ног, – короче, ты не в его вкусе.
– Достаточно, – бросил Джереми. Голос был таким взрослым, будто говорил кто-то другой. – С меня хватит. Самое смешное, Оливия, чаще всего я пытаюсь сделать доброе дело именно для тебя, и выходит как раз совершенно анонимно, потому что ты вообще ничего не замечаешь.
Она умолкла, будто ей только что залепили пощечину. Потом короткие гудки – она прервала разговор.
Больше всего на свете я мечтала сейчас исчезнуть. Мне уже было наплевать на дурацкий рюкзак, и не хотелось помочь Джереми с уборкой, да и на электричество мне было совершенно наплевать. Меня даже не волновало, что совсем недавно я имела глупость считать, будто Джереми привез меня сюда потому, что я ему нравлюсь. Даже если бы Оливия открыто назвала меня лохушкой, мне не было бы так обидно. Не в его вкусе. Я не владела языком стерв, но прекрасно поняла, на что она намекает. Она хотела сказать, что я отстойная уродина, и это жгло меня не меньше, чем если бы она застала меня в одном нижнем белье. А на мне, кстати, в тот день были надеты трусы и лифчик из разных комплектов. Мне страшно хотелось поскорее уйти, но я не знала, как сказать об этом.
Джереми нашел собачий корм и поставил у дверей. Рядом стоял пакет из магазина, где я купила Оливии рюкзак.
– Вот, нашел. – Джереми поднял пакет и протянул мне. – Чек все еще внутри. На нем указано имя твоего отца. Уверен, можно запросто вернуть покупку в магазин.
Пакет я взяла, но не смогла себя заставить посмотреть Джереми в лицо. Песик Оливии начал лизать мне ногу, и я наклонилась, чтобы его погладить. Под густой шерстью скрывалась крошечная хрупкая голова, и я почувствовала, что шпиц весь дрожит мелкой дрожью, даже когда изо всех сил старается стоять спокойно.
– Не обращай на нее внимания, – сказал Джереми.
– Конечно, – ответила я. – Нет-нет. Не обращаю.
Чего я совсем, вплоть до полной невозможности, не хотела, так это продолжать разговор. И Джереми, будто прочитав мои мысли, предложил отвезти меня обратно на площадку. Всю дорогу мы слушали музыку, а мистер Пибоди сидел у меня на коленях. Ни одну из песен я не узнала, но все они были тихие и печальные, словно добытые из самых темных глубин хандры. Может, это музыка навеяла, не знаю, но, когда мы подъехали к студии и я собралась выходить, Джереми коснулся ладонью моего лица.
– Увидимся позже, – сказала я и, не подумав, брякнула, как полнейшая дура: – Спасибо.
Он посмотрел на меня такими глазами, словно я представляла собой еще более жалкое зрелище, чем мистер Пибоди. По крайней мере, ему хватило такта не ответить: «На здоровье». А мне хватило такта просто уйти.
Остаток недели я притворялась больной. Мне пришлось жить у сестры, потому что иначе Декс понял бы, что я придуриваюсь; я не могла вернуться на площадку «Чипов на палубе!», не дав Джереми хотя бы неделю на то, чтобы забыть, как его сестра практически назвала меня лохушкой. Делия уверяла, что он вообще вряд ли помнит слова Оливии, но это только потому, что не она получила затрещину, а я. Уж лучше я с риском для жизни поживу в психопатическом райончике Делии, чем стану и дальше подставляться под унижения. Тут и думать нечего.
Делия принесла мне от Декса кучу фильмов, в том числе тот, который он стащил со съемок: «Конфетные поцелуи от Оливии Тейлор: Подлинная история настоящей Оливии Тейлор». «На случай, если надоест трудиться над эссе по истории», – сказала сестра. Было непонятно, то ли она действительно заботится обо мне, то ли просто подкалывает. Когда этот фильм только вышел, мы с Дун посмотрели его дважды. Мы даже уговорили ее маму отвести нас на «пижамную вечеринку» в ночь премьеры. Тогда Оливия Тейлор казалась мне самой красивой, доброй, милой и остроумной на свете – о дружбе с такой можно только мечтать. Теперь я знала, что по своим душевным качествам она волк в шкуре из обносок шлюховатой Барби из Малибу. Потом я вспомнила, что в фильме есть и близнецы, и только это подвигло меня все-таки загрузить его и посмотреть.