аю той красотой, которая превращает девушку в жертву.
– Мне не спрятать шину, – сказала Делия, выходя из ванной. Остальные улики нападения, прописанные на лице, ей удалось как-то замаскировать. На коже лежал толстый слой пудры, взгляд был диким.
– Это настоящие? – Она показывала на стену.
Роджер начал ее снимать:
– Я хочу, чтобы ты смотрела на фотографии.
А ни на что другое смотреть все равно было невозможно. Делия провела рукой по одному из средних рядов, некоторое время рассматривала лица, одно за другим, потом остановилась перед портретом девушки безмятежной красоты с прямыми каштановыми волосами на прямой пробор и крестиком на шее. Девушка могла бы быть близнецом Делии – ее более юной, невинной, до блеска отмытой копией. Наверное, она порадовалась, когда ее на улице остановил симпатичный фотограф. Кому не захочется украсить свою комнату ее портретом, верно?
– Нахрен! Все это слишком ужасно, – взревела Делия, обеими руками срывая фотографии со стены. Она их комкала, швыряла на пол и хватала следующие. – На х… эту стену, на х… этот фильм.
Роджер продолжал снимать. Он не улыбался, но я чувствовала, как воздух комнаты стремительно электризуется. Роджер получал ровно то, чего хотел.
– А мой снимок есть у тебя в сумке? – спросила Делия. – Мою фотографию ты тоже приготовил?
Она ринулась к его рюкзаку и вывалила все содержимое на пол. Зарядное устройство, телефон, нечто вроде спортивных трусов, презерватив. Очень мило.
– Мы закончили на сегодня. Идем, Анна. Голова меня просто убивает. Мне как будто воткнули в лицо нож для колки льда. А на той стороне улицы я видела магазин с выпивкой. Роджер, пойдем, купишь мне самое крепкое бухло. Самое крепкое из того, что у них там есть. Я накачаюсь до полного невменоса, как на студенческой пьянке, и не смейте после этого меня трогать. Ясно?
– Конечно, – ответил он.
Делия повалилась на кровать, закрыла глаза и начала растирать кожу вокруг носа. Я хотела было предостеречь ее, что она рискует подцепить вшей, но мне не хотелось, чтобы эти слова стали последними в моей жизни.
– Теперь можем идти. – Роджер запаковал камеру и открыл нам дверь.
– Который час?
– Четыре, – ответила я.
– Декс приедет в семь.
– Декс, – сказал Роджер.
– Да, Декс, – повторила я. – Д-Е-К-С. Это его имя, а не матерное слово, понимаешь?
– Я вообще молчу. – Сколько бы он ни огреб от Делии, со мной Роджер не собирался отказываться от своего обычного самодовольного тона.
– Если я уберусь в дрова, объясняться будешь ты, Анна.
– Ладно.
Однако объяснить поведение Делии я не смогла бы ни себе самой, ни кому-нибудь другому. Декс слал эсэмэски даже мне, чтобы спросить о самочувствии Делии. Потом он мне позвонил. Я объяснила, что у нее жутко разбито лицо и она не хочет ему показываться в таком виде. Декс сказал, что это бред, и я с ним согласилась, но человек, чье мнение было определяющим, вообще больше не имел никакого мнения.
Мы вернулись в машину, повернули на другую сторону улицы и остановились у магазина с алкоголем. Я осталась в салоне с Делией, стонавшей, как раненый зверь.
– Зачем он выбросил таблетки в окно? Я умру от боли. Умру.
Она говорила почти не разжимая рта, потому что, когда она шевелила губами, боль усиливалась. Роджер вернулся с бутылкой водки в коричневом бумажном пакете, а мне на заднее сиденье передал банку апельсиновой содовой. Делия открыла бутылку и начала пить из горлышка прямо там, на переднем сиденье машины. Бродяга, сидевший у дверей магазина, показал на нее и поднял оба больших пальца вверх. Делия, не прекращая пить, свободной рукой тоже показала ему большой палец. Прямая противоположность тому, как во всех остальных частях света рекомендуют проводить дни своей жизни.
– Как ты думаешь, сколько я могу выпить, чтобы не оказаться потом в больнице?
– Не знаю, – сказала я. – Но я бы тормознула.
– Отличная идея, – подхватил Роджер. Он явно нервничал, но при этом имел на удивление довольный вид. Думаю, ему нравилась моя сестра без тормозов. Возможно, он преднамеренно подстроил, чтобы ей расквасили лицо; теперь же он боялся и врал, но ему страшно нравилось все это.
– Мы можем куда-нибудь поехать или так и будем торчать на парковке?
– Да, – сказал Роджер. – Конечно.
По мере нашего продвижения сестра шевелила губами все свободнее, но вот слова у нее начали слипаться в нечленораздельный поток. Роджер привез нас к себе домой, в ту самую паршивую квартирку, где когда-то жил с моей сестрой. Большим усилием воли я подавила в себе травматичные воспоминания об этом месте: звуки их дикого, злого секса за стеной, плач сестры. Роджер высадил нас у входа, и я помогла Делии вылезти из машины и подняться по лестнице. Дверь квартиры была не заперта. Для человека, снимающего основанные на подлинных событиях фильмы об убийствах, Роджер явно не извлек уроков безопасности из пройденного материала.
Когда он пришел, мы уселись на ветхом балкончике с видом на помойку. Я наблюдала, как сестра продолжает пить. Неслабый запах гниющих объедков и мочи никуда не делся.
– Тут дышать нечем, – сказала я.
Роджер не обратил на меня никакого внимания, Делия тоже.
– Можно мне еще чего-нибудь попить? Содовая кончилась.
Роджер показал на бутылку водки. Сестра замотала головой.
– Роджер, ей еще даже нет шестнадцати. Не воображай себя Романом Полански, даже и не начинай. На кухне возле раковины стоит вода.
Мне стало интересно, откуда сестра настолько точно знает, где у Роджера что хранится. Она просто предположила? Или именно здесь она проводит долгие вечера, когда мы с Дексом смотрим дурацкие телепередачи?
– Угу, – сказала я. – А то сейчас блевану. Пойду схожу за водой.
Я медленно побрела через квартиру Роджера. По стенам были развешаны гигантские афиши фильмов на итальянском и французском языках: «L’avventura», «La dolce vita», «À bout de souffle»[11]. Женщины на плакатах были красивыми и иностранными, значительными и великими. Наливая себе воду из кувшина, я взяла пригоршню чипсов и съела их. Кувшин оказался ровно на том месте, где и сказала моя сестра. Когда я снова вышла на балкон, они развивали тему.
– Он красивый режиссер, – говорил Роджер.
– Он извращенец и чистый монстр, – отвечала Делия. – Меня не волнует, что с ним случилось. И меня действительно совершенно, совершенно, совершенно не волнует, сколько раз ты посмотрел «Китайский квартал», «Жильца» или «Отвращение», понял? Поэтому будь любезен, не тряси у меня перед носом его фильмографией в попытках оправдать его насилие. Потому что он похотливый козел, вот и все.
Пока она говорила, телефон звонил не переставая. Я увидела, что высветился номер Декса и что уже 7:20. Делия не обращала на звонки ни малейшего внимания, как будто из-за перелома носа потеряла слух.
– Телефон, – сообщила я.
Она взглянула на мобильник, потом отключила и быстро бросила в сумочку, словно он был радиоактивным.
– Твои реакции… – продолжал Роджер. – Очень по-американски.
– Чушь собачья, – сказала Делия, опрокинув еще одну рюмку водки. – Думаешь, европейские женщины любят, когда их насилуют? Такого не бывает даже в самых французских фильмах на земле.
Роджер откинулся назад и заложил руки за голову:
– Если поверить, что ее изнасиловали.
– Лично я верю. Я действительно верю, что ее изнасиловали. И нужно было схватить его за жопу, приволочь обратно в Америку и посадить в тюрьму.
Делия швырнула пустую рюмку в помойный бак под балконом и взглянула на Роджера с некоторым вызовом, словно побуждая его к дальнейшему спору. Чем спокойнее делался Роджер, тем сильнее взвивалась сестра.
– Тебе просто не нравится смотреть правде в глаза, – сказал Роджер. – Но есть такие девочки – даже тринадцатилетние, да, – есть такие девочки, которые, может, этого и хотят.
– Ты хочешь сказать, – голос Делии зазвенел, – что тринадцатилетняя девочка сама напрашивалась?
– А что, настолько невозможно это себе представить?
– Девочку, которая может такого захотеть, просто не научили, чего еще можно хотеть в жизни. Или же ее намеренно учили хотеть именно этого. Как бы то ни было: нет. Просто нет, и все.
– У него случилось большое горе, – сказал Роджер. – Откуда нам знать, каково живется человеку, который прошел через такое? Он потерял ребенка и прекрасную жену. И это изувечило его. Анна, ты читала об этом?
Да, я читала. Я читала, что Роман Полански был изрядно отъехавшим челом, который при виде любой хорошенькой актрисы оживлялся и на нее напрыгивал, а потом снова уходил в отъезд. Говорят, вскоре после женитьбы на Шэрон Тейт он как-то раз ехал в машине и увидел красотку, которая шла по тротуару немного впереди; он начал ей свистеть и все свистел и свистел, и что-то выкрикивал, и только потом сообразил, что на самом деле это его жена. Его мать погибла во время Холокоста, его жену и не успевшего родиться сына зверски убили, а он взял и изнасиловал девушку, совсем девчонку. Мне вспомнился «Девичий источник», артхаусный фильм, который Роджер однажды заставил нас смотреть на Рождество. Там двое мужчин насилуют и убивают девушку, причем прямо на глазах у своего спутника, немого подростка, который даже ничего не делает, он просто смотрит. Потом они случайно попадают в дом отца убитой девушки, и тот пускает их переночевать, после чего понимает, что они убили его дочь. И тогда он всех убивает, даже немого мальчика, который ничего не сделал. Не знаю почему, но Полански напомнил мне о том отце. Вокруг и так смерть, а он берет и делает что-то совсем плохое. Причины на это есть, а смысла – никакого. И мне почему-то казалось это важным.
– У меня есть вопрос, – сказала я.
– Ответ «нет». – Делия захлебнулась смехом. Она уже не на шутку напилась.
– Как вы думаете, почему Роман Полански совершил ужасный поступок и даже о нем не сожалеет, и спокойно продолжает жить? С другой стороны, возьмем этих женщин, девочек Мэнсона. Да, они творили жуткие дела, но они тогда были очень молоды, глупы, сильно торчали на наркоте. И хотя после этого они каждый божий день расплачивались за совершенное зло, большинство из них посвятило остаток жизни попыткам как-то, ну не знаю, искупить свою вину. Почему так?