– Не путай актеров с друзьями.
– Не путай мою жизнь со своей.
Роджер, облокотившись о стойку бара, наблюдал за нами. Как бы мне хотелось прислать жене продюсера ключи от дома Делии и от квартиры Роджера, присовокупив экземпляр «Helter Skelter» в качестве информации для размышления.
– Почему ты ведешь себя со мной так мерзко? – наконец сказала я. – Просто отвези меня на съемочную площадку, хорошо? И делай что хочешь. Мне все равно.
– Я могу просто отвезти тебя на съемочную площадку. Точно так же, как я просто разрешила тебе жить у меня все лето. Как я просто разделила свой дом, свои отношения, свою работу и свою жизнь с тобой. И услышала ли я хоть раз простое «спасибо»? Значит, хочешь на площадку? Вызови такси, как все люди. Договорились? И не лезь ко мне в кошелек, чтобы оплатить поездку.
Я в ярости вылетела из этого отстойного гавайского притона и оказалась в сухой жаре раннего вечера. Красное злое солнце припарковалось ровно над линией горизонта. Я крепко сжала кулаки, изо всех сил стараясь не заорать, стараясь успокоиться, вспомнить, что мне доводилось покидать места и похуже этого, когда в кармане было меньше денег, чем сегодня. Если я не увижу сестру целую вечность, то и этого будет мало.
17
К тому времени, как я наконец пересекла город, вечеринка почти закончилась. За такси пришлось отдать почти все деньги, которые я выиграла на той неделе в покер, а Декс уже ушел на встречу с кем-то – возможно, с моей сестрой. Как все это мило. Она даже не позвонила проверить, добралась ли я. Как мило, что она вообще за меня не переживает. Джереми болтал и перешучивался с парой ребят из съемочной бригады, но, завидев меня, сразу помахал рукой и направился ко мне.
– Я думал, ты удрала из города, – сказал он. – Не упусти последний шанс посетить подлинную голливудскую вечеринку.
Я видела, что он шутит, что по его масштабам эта вечеринка, скорее всего, полный отстой и сборище лохов. И все равно пожалела, что мое такси ползло по городу так медленно.
Джош болтал с девушкой, которую я раньше никогда не видела. Ноги у нее были тонкие, как куриные косточки, и прокачанные, как у солиста балета. Они смеялись и посматривали на гигантский торт из коржей, посвященный «Чипам на палубе!». На верхнем корже были запечатлены портреты близнецов. Потом Джош показал через комнату на штурвал яхты, на одной из рукояток которого возвышался розовый Мизинчик. Девушка расхохоталась и игриво толкнула его в плечо, а он изобразил, что ему больно.
– Как я понимаю, веселье уже в основном закончилось, – сказала я. – Я хотела успеть. Но сестра снималась. Долго рассказывать.
– Ну, ты пропустила еще не все веселье. Это же Лос-Анджелес. Настоящий угар еще даже не начинался.
Самостоятельные вечерние выходы не входили в список моих повседневных дел. Бывало, кто-нибудь из родителей подбрасывал нас с Дун до кинотеатра, куда мы шли без взрослых, но и без мальчиков.
– Сестра меня убьет. – Я минуточку подумала. – Если я вперед не убью ее.
– Да, сестры – это серьезное испытание.
Джошуа и его девушка куда-то скрылись, но перед этим Джош подковырнул Мизинчиком глазурь наверху торта и слизнул кремовую субстанцию с его кончика с недвусмысленным видом.
– Как и братья, – добавил Джереми.
– У тебя случались такие ссоры, когда второй участник кругом виноват, а в итоге у тебя остается чувство, что именно ты хуже всех?
Мы подошли к останкам гигантского торта. Мизинчик уничтожил половину лица Джереми, а сахарный портрет Джоша оставался нетронутым. Джереми отрезал нос и половину щеки брата и протянул мне.
– Ты же не паришься насчет микробов, правда?
– Правда.
– А из-за чего вы поссорились с сестрой?
– Не хочу об этом говорить, – сказала я. В точности как Делия. – Она поцеловала не того парня. Своего бывшего бойфренда. Пожалуйста, не говори Дексу. Я видела, как они целовались, и это было дико. Он хуже всех на свете. Но потом все повернулось так, что самый бесчестный и противный человек это как раз-таки я. И не спрашивай почему.
– Это тот самый парень, который сломал ей нос?
– По сути, да.
Даже для меня торт был слишком сладким, или же Делия права, и я регулярно травлю свой организм, а теперь наконец пришло время расплаты.
– Что бы она ни говорила, я бы на твоем месте постарался забыть. А там было хоть слово правды?
– Я даже и не знаю, – призналась я. – Может быть, я воровка. Я прочитала кое-что, чего не должна была читать. Это воровство? Но я полезла читать только потому, что она мне никогда ничего не рассказывает.
Джереми молча пожал плечами.
– Я не хочу быть ужасным человеком. Все меня считают каким-то жутким существом, но когда я делаю что-то, я не специально совершаю ужасные поступки. Честно.
Я не рассказала ему самого плохого. В такси, по пути на съемочную площадку, я получила от Дун и-мейл. Обычно мы обмениваемся эсэмэсками или созваниваемся, поэтому я несколько удивилась, получив от нее настоящее письмо. Оно было озаглавлено «РАЗГОВОР». Я даже сначала не хотела открывать его, потому что иногда такого рода письма приходят от русских женщин, которые ищут мужей, или от африканских «королей», стремящихся поделиться частью своего несуществующего наследства. Но я все же открыла и прочитала. Дун мне сообщала, что полностью разочарована во мне как в друге, что я говорю только о себе, что с самого отъезда в Лос-Анджелес я ни разу не спросила, как у нее дела. И раз уж я не спрашиваю: ее собака заболела, а брат подумывает записаться в армию. Еще она писала, что больше не собирается проведывать Бёрча, потому что она мне не прислуга, и если я хочу с ним поговорить, пусть я сама и звоню маме. И дальше: что моя мама больна и скучает по мне, и что я эгоистка со всех сторон, и что Дун советует мне по возвращении домой поискать новых друзей.
Это было в миллион, даже в миллиард раз больнее ссоры с сестрой, но я не могла признаться Джереми, потому что Дун говорила правду, хотя я ничего такого и не имела в виду, и я не хотела так поступать. Мне все виделось по-другому. Я-то думала, что ей интересно слушать мои рассказы о съемочных площадках телесериалов, о крутом винтажном шопинге и об Оливии Тейлор, потому что мне они казались в миллион раз занимательнее всего, что происходит или может произойти на нашей с ней печальной родине. Я осмотрелась: по съемочной площадке нарезали круги какие-то причудливые фрики, рядом с нами возвышались объедки торта нечеловеческих размеров, идиотский фальшивый пенис теперь горделиво возвышался в вазе с картофельными чипсами. Мне хотелось кричать.
– Я не считаю тебя ужасным человеком. Если тебя утешит, ты немного потеряла, пропустив прощальную вечеринку.
– Все равно, лучше бы я была здесь, – сказала я. – Где угодно лучше, чем там, где я была.
– Где угодно? – Он протянул мне еще один кусок торта, но я только отмахнулась. – А до какого часа сестра разрешает тебе не приходить домой?
– Ну, поскольку мы не разговариваем, я бы сказала – до любого.
– Готова вписаться в кое-что бредовое?
– Вопрос на засыпку?
Мы вышли вместе с последними членами съемочной команды, направлявшимися на продолжение тусовки в доме одного из сценаристов. Делия об этом упоминала; вполне вероятно, она сама уже там вместе с Дексом, наводит тень на плетень, пытаясь вычислить, что я могла рассказать Дексу, и заранее навешивая ему лапшу на уши. Ждет, когда я появлюсь. Я подумывала подвесить ее в неведении и проверить, расколется ли она, расскажет ли Дексу о своих выходках и о причине нашей ссоры. Но Джереми был со мной рядом. И от этого мне хотелось стать лучше, старше и великодушней. Хотелось совершать правильные поступки.
Поэтому я написала ей эсэсмэску: «Я ЖИВА. ХОТЬ ТЕБЕ И ВСЕ РАВНО».
– Нас ждет продолжение банкета?
– Лучше, – ответил Джереми. – Поверь мне.
Какое-то время мы ползли по магистрали, а потом свернули и оказались в довольно пустынной местности, застроенной чем-то вроде больших товарных складов. Эти здания легко могли оказаться как киностудиями, так и подведомственными серийным убийцам-маньякам хранилищами для трупов, – снаружи ничто не выдавало их внутреннего, так сказать, содержания. Джереми замедлил ход, и на секунду я испугалась, что мы заблудились и что Джереми какой-то слишком уж хороший, телезвезды такими не бывают, и возможно, все это – прикрытие для разрезания женщин на куски, и эта ночь станет для меня последней не только в Лос-Анджелесе, но и на всей планете.
– Вот здесь. – Он показал на склад на углу.
Здание ничем не отличалось от остальных, не считая двух стоявших у входа гориллообразных охранников. Джереми припарковался, и только теперь я услышала доносящуюся изнутри музыку, громкую, с мощными басами.
Гориллы стояли с таким видом, будто вообще не видят нас, хотя, когда мы проходили мимо, один из них протянул руку Джереми, и тот дал ему «пять». Музыка была настолько громкой, что даже пол пульсировал под ногами, и внутри толклась плечом к плечу туча хипстерского вида публики.
– Ну, как тебе? – крикнул Джереми.
А как мне?
Вдоль стен огромного склада высились горы мусора, усыпанные блестками и образующие имитацию лунного пейзажа. Коробки из-под порошка «Тайд», чипсов «Кэп-эн-Кранч», старые коробки из-под дисков, мятые бумажные пакеты, рекламные листовки – чего там только не было. Я подошла поближе и потрогала, чтобы понять, настоящий это мусор или тот, который изображает мусор. Запаха не было, но вообще-то сразу не поймешь. На вершинах мусорных гор стояли чучела обезьян – во всяком случае, смотрелись они как чучела, – в костюмах астронавтов и с американскими и британскими флагами в лапах. Свет погас, и на стенах засияли устрашающего вида кривоватые граффити: «„ФРИКМАНКИ“. ЗАТЕРЯВШИЕСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ».
– Иди ты! – закричала я и вцепилась в рубашку Джереми, как будто он превратился в Дун, как будто он – моя лучшая подружка в целом свете, и мы обе не можем поверить своим глазам. – Иди ты, иди ты, иди ты, иди ты, иди ты,