иди ты!!!
– Я так и знал, что тебе понравится, – улыбнулся он.
– Это что, релиз-пати нового альбома?
– Нет, пререлиз. День рождения Макса.
Макс Сторер. Барабанщик. А значит, сегодня десятое августа, и я по-настоящему умерла и попала в рай, где кругом высятся покрытые блестками груды дерьма. По-моему, такая версия ничуть не менее правдоподобна, чем все происходящее.
Рядом со сценой размещался диджейский пульт, за которым орудовал великолепный пришелец в отливавшем металлом синем парике. На нем были серебряные ботинки-луноходы и туго обтягивающий комбинезон павлиньего окраса, который в зависимости от освещения менял цвет с синего на зеленый и обратно. Ничего общего с убогой дешевкой «Клубных деток» с их светящимися палочками: все вокруг сияло, мерцало и переливалось по-новому в свете прожекторов. Даже мусор был по-настоящему прекрасен.
– Где здесь туалеты?
Джереми показал через зал и добавил:
– Найди потом меня, заглянем за кулисы.
Высокая блондинка в золотом мини-платье прошествовала мимо нас, задержав на Джереми взгляд на секунду дольше, чем следовало бы, но не притормозив. Я направилась в туалет. И, хоть я и находилась в Лос-Анджелесе, на суперэксклюзивной вечеринке, когда я шла через зал, чувство было такое, будто я иду через кафетерий в нашей школе, разве что декорации и люди выглядят немного эффектнее. Все точно так же окидывали меня беглым взглядом: знакомы ли мы, а если нет, стоит ли завести знакомство. Я же видела, как та блондинка оценила Джереми. Ее взгляд говорил: «Может быть, позже». Не то чтоб она его вовсе не узнала, скорее, здесь он был «неправильно» известным. Его слава была другого сорта: слава звезды придурковатых телесериалов посреди толпы сияющих рок-звезд.
В туалете я пристально оглядела в зеркале свое отражение. На мне было платье-рубашка, а под него я надела джинсы, поскольку сестра меня убедила, что это вовсе не означает носить два разных наряда одновременно. Поэтому первым делом я сняла джинсы, скатала их в тугой рулон и запихала в сумку. Потом я сняла пояс с черной туники, которая теперь висела свободно и доходила до середины бедра, еще я распустила волосы. Расческу я забыла дома, поэтому моя шевелюра теперь имела слегка всклокоченный и лохматый вид. В этом туалете передо мной кто-то уже наносил на себя блестки, и я, убедившись, что никто не видит, собрала остатки и распылила их по волосам. Потом я энергично встряхнула головой, чтобы блестки распределились хотя бы более-менее равномерно. Аккуратно, буквально на пределе своих возможностей и навыков, я обвела глаза карандашом и сняла очки. Теперь я могла хорошо видеть вдаль, но не вблизи, поэтому оставалось только надеяться, что после всех манипуляций я выгляжу достаточно прикольно и могу влиться в пеструю толпу и попытать счастья.
Зал был теперь совсем забит битком, и мне пришлось метра три с дикими усилиями протискиваться сквозь плотную толпу, пока я не увидела Джереми. Он разговаривал с какими-то друзьями, актерами или музыкантами. Он им меня представил как «подругу, которая работает на его шоу». Не так прекрасно, как «моя девушка», но, безусловно, прогресс в сравнении с воровкой и беглянкой. И прежде чем я успела занервничать насчет того, как бы мне подать крутую реплику, толпа взревела, начала свистеть и ритмично вздымать сжатые в кулаки руки, а обезьяны, стоявшие на горах мусора, испустили фирменный крик «Фрикманки».
На сцену вышел Карл Маркс, полунашептывая песню, которую я слушала в машине Джереми. Мне показалось, он каким-то непостижимым образом мгновенно затемнил зал и начал спиритический сеанс примерно для трехсот своих друзей, насколько жутко и гипнотически зазвучала песня. Толпа угомонилась, а потом, при первых же аккордах композиции «Сердце не бьется», взорвалась снова. Если бы я не боялась опозориться перед Джереми, я бы подняла руку с телефоном и все записала бы: хотя я несомненно находилась в этом зале и все происходило на самом деле, мне до сих пор не верилось. Я закрыла глаза и отдалась музыке, которая унесла меня высоко в небеса, и казалось невозможным, что за пределами этого чистейшего пространства кто-то способен существовать, а тем более злиться, беспокоиться, болеть, грустить. Был только этот идеальный звук, и сотни человек, ставших его частью, и я, ставшая частью этих сотен. Когда я снова открыла глаза, по всему залу мигали яркие огни, а народ отрывал куски от мусорных декораций вдоль стен и кидал их друг в друга и на сцену. В основном, там была бумага, и она вся сверкала, и, надо сказать, такого волшебного зрелища я в жизни не видала.
Джереми что-то прокричал, но я не разобрала слов. Я наклонилась к нему.
– Идем, – повторил Джереми. – Это последний номер. Мне надо повидаться с Оливией.
Космический диджей в лунных ботинках. Оливия Тейлор. Ну конечно. Я краем уха слышала, как близнецы обсуждают новую карьеру своей сестры – ее выступления в клубах во время поездки в Вегас. На секунду желудок у меня свело, но я решила взять себя в руки. Страх перед Оливией Тейлор не заставит меня отказаться от шанса лично познакомиться с «Фрикманки». Я подруга Джереми. Работаю на шоу. У меня есть такое же право быть здесь, как и у нее. Ну, или примерно такое же.
Джереми крепко схватил меня за руку, и мы начали пробираться сквозь толпу. Кто-то задел меня по плечу углом коробки из-под дисков; хохочущий парень с прической афро радужного цвета окатил Джереми потоком блесток.
– Ну спасибо, чувак, – буркнул Джереми, мотая головой из стороны в сторону. – Анна, поможешь мне избавиться от этой дребедени?
Мы отыскали местечко, где можно было хоть как-то развернуться и попытаться стряхнуть блестки с волос и с одежды – безнадежная битва, заранее обреченная на провал. Я представила, как мы выглядим со стороны: пара блестящих, в буквальном смысле слова, зверушек из зоопарка, которые забились в угол и чистят друг другу шерстку. «Фрикманки» покинули сцену, и на секунду я решила, что оглохла: эхо внутри черепной коробки грохотало немногим тише, чем сама музыка.
– Добром это не кончится, – сказал Джереми, глядя, как все новый и новый мусор летит на сцену. Я понимала, о чем он, но мне было наплевать. Возможно, это разрушительно, но это – магия.
За кулисами Оливия Тейлор сняла лунные ботинки и кошечкой свернулась на коленях у Карла Маркса. Он гладил ее ногу, высоко, почти в паху, а она тем временем раскрыла зеркальце и обводила губы серебристо-синим цветом.
– Все это мусор, пустые траты, – говорил Карл Маркс, и его акцент оказался в жизни столь же безупречным и прекрасным, как и в тех интервью, что я смотрела. – Мусор и нечистоты, грязь. И даже женщины, эти идеальные создания. – Теперь его рука была уже у нее между ног, но, будь на мне очки, я бы поклялась, что смотрел он при этом на меня. – Они кажутся вершиной божьего творения, но всем известно, что и они запускают пальцы себе в белье и нюхают собственные нечистоты, как и все мы.
Оливия хмыкнула то ли с отвращением, то ли с интересом, я не поняла. Она слегка сменила позу и положила руку на колено Карла. Он ее смахнул.
– Что будет, когда мы загадим все океаны? – продолжил Карл, наклоняясь вперед. – Может, нам следует нарядно упаковать свое дерьмо и отправить его в другие галактики? Это и есть наше наследие? Так ли оно отличается от того хлама, который мы уже послали во вселенную, от всех этих бессмысленных телепрограмм, от бесконечного банального трепа?
Он не смотрел на Джереми, но я задумалась, не принимает ли Джереми такие вещи лично на свой счет, даже если Карл прав, как оно скорее всего и есть.
– Можем ли мы затеряться в пространстве, – говорил Карл, – если оно целиком состоит из того, что мы оставляем после себя для уродов, которые будут с этим разбираться? Из нашего мусора? Из шоу, которые мы уже смотрели? Из поп-звезд, чья музыка приходит и уходит? Разве не все, что сейчас есть, является частью пустоты?
Я слушала его, но мне это не мешало наблюдать за тем, что происходит в комнате. В углу стоял Лео Спарк. Он курил сигаретку и то подтягивал, то ослаблял струны гитары. Он был выше Карла Маркса, в джинсах в обтяжку и в красной шелковой рубахе. Великолепные волнистые каштановые волосы спадали ему на лоб, пряча не менее прекрасные карие глаза. Когда ему особенно нравилась какая-нибудь мысль Карла, он оставлял гитару и показывал на него пальцем, а потом снова возвращался к своему занятию. На пальцах у Лео было три серебряных кольца: ободок с бриллиантами, череп и орущая мартышка с разинутым ртом – символ группы, который носили все участники «Фрикманки». Если прищуриться, я бы, наверное, их разглядела, и мне ужасно хотелось просто надеть очки, подойти к нему поближе и поглазеть.
Музыка, доносившаяся из-за стен, изменилась, и все музыканты встали. Карл поцеловал Оливию взасос, а потом, к моему ужасу, по пути на сцену то же самое сделал Лео. Она каждому из них вернула поцелуй, и это был такой же долгий и горячий поцелуй, как у Делии с Роджером. И я, хоть и старалась не пялиться во все глаза, все же не смогла удержаться. Шаря языком во рту у Лео Спарка, Оливия Тейлор открыла глаза и посмотрела прямо на меня. Даже без очков ее взгляд невозможно было не заметить.
Группа направилась на сцену, а Оливия – ко мне. Без каблуков она была одного со мной роста; я начала озираться в поисках выхода.
– Анна, – произнесла она, обнимая меня обеими руками и целуя в щеки, как будто я ее долбаная игуана. – Я так рада, что ты здесь, Анна. Ты и мой чертов брат. Обожаю этого малыша.
Потом она повернулась к Джереми и его тоже поцеловала. Он дернулся, будто об него затушили окурок.
– Спасибо вам обоим, что позаботились о моих детках, – сказала она. Оглядев нас, она добавила: – Я так люблю вас обоих. Любовь – это единственный способ проложить путь сквозь мусор.
Интересно, а приглашала ли она когда-нибудь Лео или Карла к себе домой? Возможно, скоротав вечерок в ее коттедже, они и родили идею создать из мусора и отходов лунный пейзаж?