– Я считаю, что у тебя крутейший профиль, – наконец заговорил Джереми. – Мне нравится, что, когда я на тебя смотрю, то не могу вспомнить никого, кто на тебя похож. У тебя классное лицо. Интересное.
Самый ужасный из возможных комплиментов. Лицо интересное, но не красивое.
– Зашибись, – отозвалась я.
– Я серьезно говорю. Тебе, может, хочется быть хорошенькой, потому что здесь всем этого хочется. Но быть хорошенькой означает походить на сотни девушек, которые выглядят, как сотни других девушек, которые все до одной пытаются выглядеть как некая девушка, которую они увидели в каком-нибудь идиотском фильме. Это может странно прозвучать, но со временем хорошенькие лица вообще перестают отпечатываться в памяти.
Он говорил, и было понятно, что он не врет, и мне сразу захотелось стать лучше, чем я есть, стать таким человеком, который умеет достойно принимать комплименты.
Джереми въехал под какую-то гигантскую белую конструкцию, и у меня ушло несколько минут на то, чтобы понять: это знак «Голливуд». Он припарковал машину и опустил стекло, тогда и я опустила стекло со своей стороны. В неожиданно теплом воздухе был разлит легкий аромат цветов.
– Отсюда снимали «Бунтаря без причины», – сказал он. – Я люблю Джеймса Дина.
– Ты поэтому так ездишь? Вживаешься в его роль?
Джереми привез нас на площадку на самой вершине холма. У меня возникло ощущение, что где-то неподалеку есть и другие машины, другие люди, которые тоже приехали полюбоваться видом. Он повернул ключ зажигания, чтобы заиграла музыка. Сначала она играла громко, потом он немного убавил звук.
– Однажды я чуть было не убил человека, – сказал он. – Вот на что намекала моя сестра. Именно поэтому я и не поехал в Японию. Как-то раз мы с Джошем тусовались вместе, и вечеринка развернулась слишком круто. Гуляли мы на всю катушку, безобразно, фотографы обожают подлавливать такие моменты. Думаю, папарацци решили, что мы потом уехали в одной машине, поэтому они все ринулись за Джошем. А я проснулся в подсобке в клубе, уже к утру, и в голове у меня была какая-то тупая каша. И вот я сел в машину друга, он иногда оставлял мне ключи, чтобы замести следы и оторваться от тех, кто меня преследовал. Я тогда еще не получил права, но в тот момент мне было абсолютно наплевать, я не сомневался, что легко справлюсь с управлением. И вот еду я по улице Вайн, и вдруг появляется девушка – она переходила дорогу, а я уже был так близко, что почти ее сбил, и у меня в глазах стояло только ее лицо, на котором было написано искреннее изумление. Я мог стать последним, что она видела в этой жизни. Думаю, я все-таки ее сбил, действительно сбил, но не так сильно, чтобы ей пришлось ехать в больницу, ничего такого. И тогда я позвонил своему агенту, девушке дали денег, и случилось «чудо» – никто ничего не узнал. Сестра в курсе, потому что, когда я звонил маме, она была рядом с ней. Вероятно, она когда-нибудь предаст тот случай огласке, но я не парюсь.
Рассказывая, он сжимал руками руль и смотрел вперед – на необъятные просторы Лос-Анджелеса, подсвеченные снизу огнями и суетой ночной кипучей жизни.
– Это ужасно. Я очень тебе сочувствую.
– Ну и вот, меня отправили «подлечиться», – продолжил он. – Это не извиняет того, что меня не было рядом с сестрой, но я говорю правду. Сестра считает, что все это шуточки, но это не так. Там на занятиях был один чувак. По-настоящему большой актер из девяностых; он какое-то время был моим куратором. Он говорил, что люди жизнь кладут на то, чтоб стать похожими на нас и думают, что в этом суть. Заветная мечта. Но главный фокус заключается в том, чтобы научиться быть обычным.
Я наблюдала за женщиной, которая вышла из своего дома примерно в ста метрах от нас, ниже по холму. Она проследовала на задний дворик и зажгла бамбуковые факелы. Это было красиво, словно загорелись светлячки.
– Да, что-то в этом есть, – сказала я.
Если бы я не знала Джереми, если бы не провела с ним сегодняшний вечер, то могла бы подумать, что он несет пургу и показную хрень. Вроде того как по-настоящему красивые люди твердят, что внешняя красота выеденного яйца не стоит. Но я увидела и поняла, что для него слиться с толпой – почти такая же трудная задача, как выделиться из нее. И даже те, кто держит мечту за хвост, всегда рискуют ее упустить.
– О чем ты думаешь? – Он поднял кожаный подлокотник, разделявший нас.
– Ни о чем, – сказала я.
Я сказала «ни о чем», потому что понимала: когда Джереми Тейлор поворачивает к тебе свое абсолютно безупречное лицо, дико и неуместно прозвучит ответ: «Я думаю о Чарльзе Мэнсоне». Даже мне хватило ума не признаваться. Но я действительно думала о Чарльзе Мэнсоне, о том, как ему прежде всего была невыносима мысль, что он обычный. Из дома 10050 по Сиэло-драйв, где находилась Шэрон Тейт, тогда только что съехал музыкальный продюсер, забраковавший песни Мэнсона. Он заявил, что они никогда не «выстрелят», никогда не пробьются в мейнстрим. Возможно, Мэнсон и рулил тем мрачным хипповским ЛСД-трипом в школьном автобусе, словно передвижной киношной оргией, но только все остановки на пути посвящались ему самому. Он хотел превзойти «битлов». Он верил, что превзойдет. Такой мотив куда менее интересен и куда более мелочен и жалок, чем псевдопсихическая сатанинская мания с цитатами из «Битлз». Когда человек, услышав: «Ты недостаточно хорош», теряет голову и срывает гнев на вестнике, а также на более одаренных и удачливых людях, тут нет никакой мистики. Родись Мэнсон лет на тридцать позже, ему бы дали вести шоу на развлекательном канале TLC, и мир спал бы спокойнее.
– Ты все-таки о чем-то думаешь, – сказал Джереми.
– Да. Об эссе, которое мне нужно написать.
Джереми рассмеялся, и, когда он ко мне прикоснулся, я почувствовала, что у него влажные ладони. Это было за гранью возможного, за гранью реальности, но он волновался. Прежде чем я успела сказать очередную глупость, которая уже окончательно отпугнула бы его, Джереми взял мое лицо в ладони и поцеловал меня – поначалу так нежно, а потом так крепко и решительно, что я забыла, что он все время профессионально целует девушек на камеру. Он отстранился от меня и улыбнулся, потом откинул мне волосы с лица и снова меня поцеловал.
– Перестань думать об эссе. Ладно?
– Ладно.
Мне хотелось, чтобы он еще раз меня поцеловал, и он поцеловал.
– Это потому, что я обычная?
– Потому, что ты красивая.
– Мне показалось, ты сказал «интересная».
– «Интересная» – синоним к слову «красивая», так и напиши в своем эссе.
Мне было наплевать, что фраза прозвучала как в кино. Мне было наплевать, что мне никто не поверит, и более того, об этом вообще нельзя говорить, иначе все испортится. И вот я сидела под гигантской надписью «Голливуд» и целовалась с Джереми Тейлором, как будто в хеппиэнде пошлейшей романтической комедии. Если бы с гор спустилась бродячая стая хиппи и попыталась нас прирезать, уверена: мне и тогда было бы наплевать. Единственное, что я могу сказать: все вышло совсем не так, как я себе представляла. Вышло намного лучше.
– Ты завтра улетаешь домой, – сказал он. – А мы только начали узнавать друг друга.
– Я знаю.
Он достал свой телефон и переслал мне номер, который, по его словам, никогда не меняется. На тот случай, если мне понадобится с ним связаться, а его мобильник уже не будет действовать.
– Когда приедешь к сестре в следующий раз, найди меня. Это мой последний сезон в «Чипах на палубе!». Я Джошу еще не говорил, но с меня хватит.
– А что ты собираешься делать?
– Не знаю, – сказал он. – Думаю, на будущий год разошлю документы в колледжи. Посмотрю, годен ли я на что-нибудь. – Потом он опять улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза: – Или, может, я просто еще раз займусь вот этим? – Он прижался ко мне всем телом и снова меня поцеловал.
Если таковы его планы на будущее, то меня они вполне устраивают.
19
Утром Джереми отвез меня к дому сестры. Я всего раз в жизни не спала всю ночь, в летнем лагере, когда мы хотели встретить восход солнца, но никогда раньше я не проводила бессонную ночь в обществе парня, тем более – Джереми Тейлора. Он предложил подвезти меня в аэропорт, но мне нужно было собрать вещи и нужна была передышка. Мне нужно было спокойно посидеть, дать вечеру и ночи осесть во мне, позволить им стать моей реальностью, прежде чем время или необходимость кому-нибудь это рассказать все испоганят, отодвинут от меня на несколько шагов.
– Если ты передумаешь насчет аэропорта, просто позвони мне, – сказал он.
– Хорошо. – Я помахала ему рукой с крыльца.
Джереми отъезжал от дома, а я пыталась запечатлеть в памяти этот момент: оранжевое полыхание цветов возле дверей сестры, электрический гул у меня под кожей. Рассвет подсветил небо пыльно-розовым; тот же цвет был у неба, когда я вышла из такси у съемочного павильона накануне вечером.
В Лос-Анджелесе деление суток на день и ночь особого смысла не имеет. Остается лишь гадать, когда заканчивается прошлый вечер и начинается следующий день. Утро немного розовее и пахнет свеже́е, но оно отнюдь не служит сигналом обновления. Пожалуй, меня одновременно и сбивало с толку, и восхищало, как жизнь в Лос-Анджелесе всегда лежит на поверхности, даже когда не дается в руки. Каждую неделю, стоит поднять взгляд, видишь на огромном щите блондинку с пистолетом: очередная пара зеленых глаз, устремленных в пространство, жаждущих внимания, а потом исчезающих неведомо куда столь же загадочно, как и появились. Еще одна ночь означает открытие еще одного клуба. Еще одно ужасное убийство. Еще одну историю любви.
Я развернулась, чтобы отпереть дверь, и обнаружила, что она приоткрыта. Внутри у меня все оборвалось. Делия беспечна, но не настолько, чтобы вообще не закрыть дверь.
– Делия, – сказала я, стараясь подавить испуг в голосе.
А потом громче:
– Делия?
Тишина в ответ.
Я толкнула дверь и шагнула внутрь. В доме царил разгром. На полу валялись черно-белые фотографии с изображением вроде бы обнаженных тел. И по-прежнему ни малейших признаков присутствия сестры.