– Делия!
Какое-то движение.
– Я звоню в полицию! – закричала я и попыталась унять дрожь в руках, чтобы достать из сумки телефон.
– Не надо, – донесся слабый голос. Голос моей сестры.
– Делия? С тобой все в порядке? Что случилось?
Сестра, завернувшись в кокон из одеял, сидела, поджав ноги, посреди огромного дивана и смотрела в стену. Она пошевелилась, потерла глаза, а потом снова уставилась в какую-то точку на абсолютно голой стене.
– Ты напугала меня до смерти, – сказала я. – Мне и сейчас страшновато на тебя смотреть.
Между колен у нее была зажата огромная кружка кофе, и выглядела сестра очень усталой.
– Что случилось? – снова спросила я. – Это та женщина, да? Она снова приходила?
– Можно и так сказать, – ответила Делия.
– Где Роджер? Или Декс. Мне позвонить Дексу?
– Мы расстались, – сообщила Делия.
– Вот дерьмо. Ты рассказала ему о Роджере?
Сестра рассмеялась – так смеются в кино маньяки, прежде чем впиться зубами в чью-нибудь живую плоть.
– Не-а, Роджер здесь ни при чем.
– Тогда почему?
– Посмотри вокруг, – сказала сестра. – Соверши умственный прорыв и разгадай загадку.
У моих ног лежала половинка разорванной надвое фотографии формата 20 × 25. На той части, которую я подняла, виднелись торс и обнаженное бедро женщины, обвившейся вокруг весьма непривлекательного, волосатого и бледного тела мужчины. На бедре по центру была татуировка: маленькая прописная буква «Д». Бедро моей сестры. А кому же принадлежит мужское тело? Явно не Дексу.
– Что случилось? – опять спросила я.
Сестра закрыла глаза, будто сам вопрос причинял ей головную боль.
– Мы с Дексом пошли на заключительную вечеринку. Потом свалили оттуда. Приехали домой, а эта психопатка, эта сука, обклеила фотографиями всю мою дверь.
Мне было и страшно, и стыдно за сестру.
Делия говорила, по-прежнему не открывая глаз:
– Я бы сказала, Декс проделал путь от сильного испуга до полного, полнейшего бешенства за пару минут. У нас произошла экстрасупердерьмовая ссора. Много всяких слов, разорванных снимков, разбитых стаканов. – Она жестикулировала, как режиссер, ставящий сцену скандала. – И теперь он ушел.
– Надо позвонить копам, – сказала я. – Она опасна.
– Я перееду, – объявила Делия. – Сменю номер телефона. Я позвонила этому уроду, ее мужу, а он уже сменил номер, так что это тренд такой. Она сломала мне жизнь, те десять процентов, до которых не добрался Роджер. Именно этого она и добивалась.
Пока она говорила, я все время медленно качала головой.
– Делия, так нельзя. А если она склонна к насилию?
Делия протянула мне две оставшиеся целыми фотографии, которые лежали рядом с ней картинкой вниз:
– Я не могу позвонить в полицию.
На первой Джереми без рубашки ходил по кухне. Кухню я не узнала, но вспомнила, во что был одет Джереми в тот день. У них, наверное, весь дом нашпигован камерами. На второй девушка с закрытыми глазами, скрючившись, ползла по травянистому склону холма. Доказать это в суде, возможно, и не удалось бы, но мы с Делией обе точно знали, что это я.
– О, нет, – выдохнула я.
– Я даже не собираюсь задавать тебе никаких вопросов, – сказала Делия. – Потому что на данном этапе все это уже не имеет никакого значения.
– Она хочет, чтобы нас арестовали? – Мне стремительно делалось дурно. – И тогда я не смогу поступить в колледж?
Делия засмеялась:
– Тобой она не интересуется. Честно. И не слишком казнись, потому что звонок в полицию, возможно, в любом случае не вариант. Я думала позвонить. А потом представила, как я говорю, что некая женщина клеит мне на входную дверь фотографии, на которых изображены я и ее муж. Думаешь, полицию волнуют разборки такого рода? Один раз меня какой-то парень преследовал до самого дома. Прикинь, я едва успела забежать внутрь и захлопнуть за собой дверь. Я тогда сразу позвонила в полицию. Ко мне приехал коп и заявил, что я страдаю галлюцинациями. Давай, разгадай еще одну загадку: есть ли в этом городе хоть кто-то, кому до меня по-настоящему есть дело?
«Таким человеком был Декс, – хотелось мне сказать. – Те десять процентов своей жизни ты разрушила сама».
Ну, а что толку говорить такое? Она сама все знает. A мне на этот раз было не все равно. Совсем не все равно.
– Мы пытались тебе помочь, – объяснила я. – Хотя это не оправдание.
На ковре валялись и другие кусочки Делии. Не знаю, кто разорвал фотографии, она или Декс. Рука Делии с идеальным маникюром выглядела чужеродным предметом, случайно попавшим в уголок снимка с места преступления. Мне вспомнилась рука Оливии, как-то собственнически обхватившая плечо Карла Маркса, пока он ее не стряхнул с себя, передав Оливию товарищу по команде.
Похоже, в Лос-Анджелесе все цельное может быть разбито и распродано по кускам. И Оливия однажды утром проснется и пожалеет о своем заигрывании с музыкантами, как сестра сейчас жалеет о заигрывании с продюсером. Как в конечном итоге девочки Мэнсона пожалели о заигрывании с ним. Пусть ситуации совершенно разные, а то и вообще не имеют ничего общего, но со своей точки зрения принципиальных отличий я не видела.
– Я все-таки чуть было не позвонила в полицию. Чтобы попросить их тебя разыскать.
– И сказать, что ты меня бросила возле бара в Лос-Анджелесе?
В ту же секунду я горько пожалела о своих словах.
Сестра покачала головой:
– Извини. Я не хочу ссориться. Не хочу, чтобы из-за этой ночи у лета был плохой финал. Не надо было целовать Роджера. У меня было совершенно пусто в голове, и вышла полная тупость. Видит бог, тебе не следовало наблюдать отголоски грязного романа своей сестры, давно канувшего в Лету. Хотя Декса-то мне теперь никогда не удастся в этом убедить.
И это еще мягко сказано.
Во время разговора сестра поглядывала в большое открытое окно, переводя взгляд с того места, где стоял дом продюсера на холме, обратно на кружку с кофе, зажатую у нее между колен.
– Я знаю, что ты не выносишь Роджера, но у нас с ним своя история. Думаю, отчасти это связано с тем, что он мой бывший, и поэтому иногда мне кажется, что у меня есть вроде как остаточные права: например, я могу целоваться с ним, но не спать. Знаю, ни ты, ни Декс никогда этого не поймете, но поцелуй с Роджером каким-то образом ничего не значит, это вообще из другой оперы. И потом – я знаю, Декс говорил, что написал роль и для меня, но поскольку у него купили сценарий, а вместо носа у меня полная катастрофа, я просто хотела первой все разрушить. Он не может отдать мне роль просто потому, что ему захотелось. Дела так не делаются, и даже он сам это понимает. А я не желаю оставаться за бортом. Я не могу ему объяснить, что и зачем делала с тем продюсером. Просто не могу. Людям нравится думать, что они подобрали девочку в депрессии, в запутках или в отчаянии, это страшно романтично, это возбуждает и вдохновляет, но им совершенно не хочется знать, что эта девочка делала на самом деле. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. Трагедии привлекательны, но только если они не наносят побочного ущерба, а побочный ущерб всегда есть. – Сестра рассуждала сухо и по-деловому, даже сидя среди обрывков и осколков своей жизни, разбросанных по ковру.
– Декс тебя не оставил бы за бортом.
Теперь она перевела взгляд с кружки не на пейзаж за окном, а на меня:
– Но ему пришлось бы. Действительно пришлось бы. Любой может бросить кого угодно. И пусть ты права и он не бросил бы меня на этой неделе или даже в этом месяце, но наш городок построен отнюдь не на длительных отношениях. Скорее всего, у нас еще будет с ним разговор. Может, ему захочется послушать, как я объясню появление этих фотографий. Может, не захочется. И как я после этого смогу рассказать ему о Роджере? Да и какой в этом смысл? Я Роджера не люблю. Подобное не повторится. Кому станет лучше от такой правды? – Она показала на мусор у себя под ногами. – Я бы сказала, Декс и так уже насмотрелся.
У меня не было объяснений поступкам моей сестры. Я не могла увязать Делию, сидящую на диване, с кусочками Делии, разбросанными по полу, как не могла увязать девочек Мэнсона с их преступлениями. Может, она по-настоящему полюбила Декса, а потом испугалась и натворила глупостей. Может даже, она переспала с половиной Голливуда, но неожиданно я осознала, что не имею никакого права называть ее шлюхой. Мне было стыдно за те шуточки, которые мы с Дун отпускали на ее счет. Мне очень хотелось, чтобы Декс ее простил. Мне хотелось, чтобы ей был дан еще один шанс, и не важно, заслуживает она того или нет.
– То есть ты больше не будешь сниматься у Роджера?
– Буду, но с Роджером я могу держать себя в руках, веришь ты мне или нет. – Она закатила глаза от отвращения к себе самой. – Я даже рассказала Дексу, что снималась у Роджера. До того, как мы приехали сюда, разумеется. И о маме.
Мама.
Мне нужно было срочно собираться, но захотелось на минуточку просто присесть. Сестра поджала ноги, и я свернулась калачиком на другом конце дивана.
– И что он сказал?
– Сказал, что, видимо, я ему действительно совсем не доверяю. Какая ирония, да?
– Но ты же и не доверяешь, разве не так?
– Я не доверяю жизни, – ответила она.
Сестра кинула мне свой плед младенчески-голубого цвета. Ткань источала легкий запах ванили, ее духов, и я чуть не расплакалась, до того мне захотелось набрать этого запаха в бутылочку и увезти с собой, сохранить при себе маленькую частичку сестры, пусть она и ходячая катастрофа. Такие же чувства у меня вызывал запах макушки Бёрча. Бёрч нежно пахнет присыпкой для младенцев, и иногда я даже боюсь навредить ему, потому что мне хочется сжать его в объятиях сильно-пресильно. Сейчас я помнила, что он так пахнет, но в точности восстановить запах не могла; и точно так же я знала, что к тому времени, как я окажусь на борту самолета, уже растеряю ощущение, которое у меня порождает запах пледа сестры.
Может, это и не она ходячая катастрофа. Может, это я.