Даже как-то слишком легко ненавидеть Лос-Анджелес. Этот город подобен апокалиптической смоляной яме, он напоминает шоу уродов с разбитыми сердцами и лишь наполовину сбывшимися мечтами, он весь заполнен артистами, лжецами, паразитами, сбитыми животными, и в душе каждого из них есть капелька насилия и жестокости. Даже сейчас он остается территорией Мэнсона, уже без Мэнсона. Однако же никто не отнимет красоты его холмов, его каньонов. Любой может без труда заметить, как просто списать со счета все эти блестки, накладные груди и волосы и как самые гадкие и тупые оказываются на самом верху, и в сухом остатке мы скорее всего получим одну большую ложь, но все же я не смогла бы этого сделать. Может, я и не хотела бы остаться здесь навсегда, но мне безусловно там понравилось. Кажется, Лос-Анджелес – это как мечта Гэтсби о Дэйзи, но только для всей Америки. И вместо того чтобы сидеть на пирсе и бесконечно смотреть на зеленый огонек на другом берегу, люди теперь сидят в своих гостиных и смотрят на широкоэкранную 3D-версию той жизни, которая как будто так и предлагает, чтобы ею овладели, но только для этого надо суметь встать с дивана.
«Лос-Анджелес, – написала я, – не так уж и отличается от остальной Америки». Лос-Анджелес – это Оливия Тейлор, которая проведет остаток жизни в попытках снова стать Оливией Тейлор. А следующую фразу я позаимствовала у Декса, который позаимствовал ее у кого-то еще: «Лос-Анджелес – это просто иллюзия, которой Америка предпочитает дорожить больше всего. Убийства Мэнсона это изменили, изменили они и саму Америку, но, возможно, не так уж сильно».
А потом у меня внутри словно раздался звонкий щелчок, как бывает, если мысль вдруг обретает смысл только к середине текста, и вот тогда я на бумажных гигиенических пакетах, лежавших передо мной в сетчатом кармане, написала то, что станет моей выпускной работой. И написала я о Джее Гэтсби и Лесли Ван Хоутен. Может показаться, что их разделяют целые миры, но эти двое не так уж вопиюще отличаются друг от друга. Они оба хотели сбежать от семьи. Оба верили в то, что при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не таким уж изумительным, как представлялось поначалу; и вера в неправильные вещи сгубила их обоих. Действительно ли Америку изменили убийства Мэнсона? Или появление Мэнсона означало, что в Америке опять все пошло наперекосяк, но только на этот раз с женскими именами в заголовках всех передовиц? Я или получу высший балл, или меня отправят к чертям собачьим.
Закончив эссе, я стала думать о «Долине кукол» и о длинной-длинной череде красивых женщин; мысль двигалась от Дэйзи к Шэрон Тейт, а далее – к Оливии Тейлор и моей сестре. Благодаря им книги, фильмы, музыка оживали. В середине «Конфетных поцелуев» Оливия Тейлор улыбается на камеру и говорит: «Если мне удастся всему миру послать воздушный поцелуй, я непременно так и сделаю». И тут я чуть не заржала на весь самолет, потому что вспомнила, как однажды Джош, пародируя сестру, вытянул губы и протянул: «Если мне удастся всему миру послать… ой, нет, простите, – у всего мира отсосать, то я непременно так и сделаю». И они с Джереми так хохотали, что чуть не попадали со стульев. Я понимаю, что Дэйзи – это просто вымышленный персонаж, но вот что мне интересно: а вдруг настоящие живые девушки, женщины, да кто угодно, порой только воображают самих себя? Я думала о стене из женских лиц в фильме у Роджера, о нынешних девушках, о прежних. К тому времени, когда бортпроводники снова включили яркий свет, у меня уже сложился черновой вариант, некий план того, что я напишу.
Предположительно, мама должна была приехать меня встречать вместе с Линетт, и я гадала: а будет ли она похожа на саму себя, какой я ее всегда знала, и разрешит ли она Бёрчу лечь спать попозже, чтобы и он тоже смог поехать меня встретить, если она вообще приедет в аэропорт. Линетт обещала, что они приедут вместе, хотя после химии мама все еще уставала больше обычного.
Успокаивающий голос произнес: «Пожалуйста, пристегните ремни и приготовьтесь к посадке. Все электронные устройства должны быть выключены или переведены в режим полета».
Я закрыла глаза, и на мгновение меня пронзило понимание, до чего сильно я соскучилась по маме. Интересно, соскучилась ли и она по мне тоже. И мне казалось почти не важным, что через десять секунд после нашей встречи мама, возможно, уже начнет меня бесить, или же, что очень может быть, она вообще не приедет, а вместо нее мне будет предложен поток стандартных извинений, которые, как попугай, будет твердить от ее имени Линетт. Но даже это значения не имело. Сейчас, когда телефон был выключен, а за окном неслись посадочные полосы, все было возможно. Вот я включу телефон, и мне позвонит Джереми, умоляя меня вернуться в Калифорнию. Или мне уже пришла эсэмэска от Дун, в которой она клянется, что ничего такого не имела в виду, что извиняться перед ней совсем не нужно, что мы с ней лучшие подруги на веки вечные. Я легко могла себе представить, что мама здорова, что Линетт и Бёрч стоят с ней рядом, что папа прилетел из Мексики. И все они ждут меня на выходе с цветами и с плакатиком со смайликом: «Анна, мы по тебе скучали. Добро пожаловать домой!»
За лето мама миллион раз спрашивала, почему я сбежала. Потому ли, что Лос-Анджелес так великолепен, или же мне просто больше нравится жить с сестрой, чем с ней, а может, я торгую наркотой или участвую в диком заговоре, о котором она на прошлой неделе прочитала в Интернете. А правда заключалась в том, что дальше посадки в самолет мой план не простирался. Даже когда появилась сестра, что выглядело вполне закономерным развитием событий, я и то отчасти удивилась. В конечном счете, полагаю, больше всего мне хотелось испытать то чувство, которое возникает, когда ты уже на борту самолета, и все вокруг находятся в других мирах, каждый в своем, но всем не терпится встать, открыть крышку багажного отсека и шагнуть в ту жизнь, которая им виделась только в мечтах, или вернуться к жизни, которую они покинули когда-то. Прочувствовать мгновение, когда самолет вот-вот приземлится, слегка стукнувшись об землю, когда воздух вокруг тебя гудит и кажется, что, если не разобьешься при посадке, перед тобой откроются возможности почти невыносимой красоты.
От автора
Почему именно девочки Мэнсона?
Я не собиралась писать о девочках Мэнсона. Вообще-то я уже довольно долго работала над книгой, прежде чем она сама мне подсказала обратиться к истории «Семьи» Мэнсона, – и поначалу идея мне не понравилась. Материал уж слишком «горячий» и раскрученный, да и кому захочется добавлять славы очередному американскому психопату?
Как и многие другие, до начала работы над этим романом я думала: «Фу, девочки Мэнсона? Они же вроде до сих пор в тюрьме, да?» Я собиралась написать роман о Лос-Анджелесе, об отрочестве и о том, чем может обернуться американская мечта для потерянной, но в целом хорошей, хоть и глубоко циничной пятнадцатилетней девчонки. И я уж точно не хотела писать книгу о Чарльзе Мэнсоне – да она и не о нем.
Если честно, исследование судьбы девочек Мэнсона не доставило мне никакого удовольствия. Я искала некий ключ, по-настоящему страшное событие в их жизни, из-за которого они превратились в убийц, искала некий «сбой в сети», который мог бы объяснить столь чудовищное попрание человечности.
И вот что я обнаружила: у большинства из них была довольно поганая жизнь, но все-таки не настолько, – их биографы полагают, что девушки могли бы стать вполне адекватными членами общества, выбери они другую компанию (и при условии пары лет терапии).
Девочки Мэнсона просто запутались и сделали неверный выбор. Совсем неверный. И многие из них – да практически все – в итоге очень и очень сожалели о своих поступках.
И что же теперь?
Я хотела не столько отразить историю «Семьи» Мэнсона, сколько сфокусироваться в своем романе на эмоциональном насилии, которое вроде бы не оставляет заметных шрамов. Мне хотелось, чтобы «преступление» Анны было невидимым глазу, но ощутимым. Мне хотелось, чтобы ее поступок воспринимался как простительный.
Анна – «обычная» девчонка, которая ищет дорогу домой. Думаю, история «Семьи» Мэнсона до сих пор волнует наше воображение именно потому, что, как ни сложно это представить, девочки Мэнсона тоже когда-то были «обычными».
Благодарности
Уверена, существуют выстраданные романы, написанные великими мастерами слова, которые сражаются с собственным гением, – но моя книга совсем не такая! Она сочинялась кое-как, пока дети спали днем, пока в автосервисе мне меняли масло в машине, пока удавалось урвать четверть часа до начала рабочего дня, а то и посидеть над рукописью подольше благодаря помощи Брюса и Джуди Аммингер, Майка Мэттисона и невероятно заботливых Пэм Мерфи и Джули Рид.
Одно из необыкновенных преимуществ «позднего цветочка» (так говорят, когда человек долгие годы пишет, и только потом публикуется его первый роман) состоит в том, что на этом пути я приобрела замечательных друзей-писателей и потрясающих читателей, чьи откровения помогли мне глубже погрузиться в писательский труд и после бесконечных переписываний наконец закончить эту книгу. Во-первых и прежде всего, спасибо Маргарет Митчелл, которая прочла столько версий романа, что и не сосчитаешь, моему другу, коллеге и потрясающему писателю. Особая благодарность Бобу Бледсоу, Ромейн Дорси, Дане Джонсон, Мишель Рос, Мэг Пирсон, Майку Мэттисону (еще раз), Брюсу Аммингеру (еще раз), Джиму Эллджи, Дайонне Бример, Шону Джепсону, Кристин Снид, Дэвиду Гроффу, Саре Доттс Барли, Яэль Шерман, а также Нити Мэйдан за чтение черновиков, предложения по сюжету и замечательную работу в качестве вдохновителей.
И если уж говорить о вдохновении, спасибо Кэти Гейс Уолтон за потрясающий веб-сайт, который вдохновил меня вернуться в седло романистки, когда я уже забросила эту мечту. Благодарю Грега Фрейзера, который помог мне найти место для ранних фрагментов романа. Спасибо Бернадетт Мерфи, Александре Кордеро, Линде Ратнер Меткалф, Маккалле Хилл-Маккаарей, Эми Макилвейн, Лизе Коннелл и Джейсону Кислингу, Элейн Максорли-Джерад, Дэйву Мэнделу, Аэлред Дин, Яну Толберту, а также Кэтрин Хэмбергер Шнайдер и Эйприл Аммингер за неизменное внимание и поддержку в самый нужный момент. ГУРУ-мамы, вы и сами знаете, спасибо за поддержку и глубокое понимание. Еще я благодарю Джоша Блэка и Томаса Джонса за с