И вдруг, в 1987 году, при очередном визите на улицу Желябова она получает разрешение на выезд.
А надо было так случиться, что родной брат злосчастного мужа-«атомной бомбы» женился на француженке, в полной уверенности, что его, согласно закону, выпустят к супруге в Париж, ибо брат за брата не ответчик. Не тут-то было! Ответчик!
Узнав, что Люба получила разрешение на выезд, брат мужа отправился в ОВИР и поинтересовался: почему ему, брату «засекреченного брата», не дают разрешение на выезд к жене-француженке, а бывшей жене его «засекреченного брата» Любе Э-й такое разрешение дали?! Где логика?! Инспектор ОВИРа в испуге хлопнул себя по лбу! Как?! Неужели он, недавний сотрудник этой почтенной организации, дал маху, упустил какую-то бумаженцию, скрыл ее от комиссии?
Телефонный звонок из ОВИРа застал Любу за упаковкой шестого баула.
— Гражданка Любовь Э-а? — мягко вопросил инспектор. — Вам необходимо срочно зайти в ОВИР. Зачем? Мы вам скажем в ОВИРе. Сложности с вашими мальчиками, не на кого оставить? Возьмите их с собой. Нам необходимо кое-что уточнить. В ваших же интересах. Ждем.
Душа Любы заметалась. Она отлично знала, что «родина-мать» имеет в виду под фразой «в ваших же интересах». Что-то стряслось! Но что?! Ведь уже назначен день большого шмона на таможне всего ее «дальнего багажа». Уже куплены авиабилеты до столицы Австрии, где замок Шенон в пригороде Вены собирал в те годы господ эмигрантов перед броском к новым берегам.
Люба присела на полусобранный шестой тюк. «Не будь дурой, — говорила она сама себе. — В ОВИР — ни ногой, обманут. Все бумаги оформлены, надо как-то дотянуть до отъезда…»
— Почему вы не явились? — раздался на следующий день недоуменный голос инспектора, — его клиенты обычно выполняли все приказы. — Я же сказал, возьмите с собой мальчиков. Придете завтра? Ладно, жду вас завтра. Без всякой очереди, прямо ко мне. Дело одной минуты… Впрочем, завтра суббота. Приходите в понедельник. И без всяких неожиданностей! Кстати, у вас таможня «дальнего багажа» в следующую субботу, а билеты на следующее воскресенье, так?
Люба повесила трубку. Ее охватило отчаяние. Она пнула ногой зеленую тушу тюка, похожего на спящего бегемота. Сознание обреченности сковало волю. Неужели вновь придется испытывать судьбу? Но теперь без крыши над головой — квартира уже передана городу, паспорт изъят, вместо паспорта — справка, дети оставили школу, продана кормилица — швейная машинка… А может быть, правду говорит инспектор — забыли проставить какую-то чепуху в документах? Люба не знала о визите брата мужа в ОВИР. Атот, испугавшись своего необдуманного поступка, затаился…
Наступил понедельник. Люба подошла к постылому подъезду на улице Желябова, толкнула тяжелую дверь и, минуя сонную рожу дежурного милиционера, медленно поднялась на второй этаж. Знакомая до мелочей приемная была заполнена тихими людьми…
— Инспектор отлучился на пять минут, подождите, — сказала секретарь в милицейской форме.
Люба присела на край скамьи. Стрелки настенных часов откинули одну минуту, вторую… Люба поднялась и направилась в коридор. «Только бы его не встретить, только бы не встретить», — молила она судьбу.
Очутившись на улице, Люба быстрым шагом вышла на Невский и свернула направо, к кассам «Аэрофлота».
В зеленых глазах Любы светилось нечто такое, что заставило девушку-кассира терпеливо выуживать информацию из банка данных. Люба ждала, переминаясь с ноги на ногу, боясь оглянуться, — и впрямь у страха глаза велики. Наконец кассир подняла голову и сообщила, что Любе повезло: есть три билета до Вены на послезавтра — какие-то туристы перенесли дату вылета; необходимо уплатить за перерегистрацию.
— Конечно, конечно, — лепетала Люба, едва веря в такую удачу. — Послезавтра, в среду, в одиннадцать утра…
Едва Люба переступила порог своей квартиры, как зазвенел телефонный звонок.
— Что же вы, гражданка Любовь Э-а? — сварливо прогун-дел знакомый голос инспектора. — Приходили? Когда? — Голос подобрел — стало быть, Люба «послушалась», раз приходила. — Ладно. Жду вас завтра, с документами. Завтра не можете? Пойду вам навстречу — приходите послезавтра, в среду. Но это последний срок. В среду, в одиннадцать часов. Хорошо? Ровно в одиннадцать. Я специально буду вас ждать. До свидания.
Люба положила трубку. Теперь надо вести себя осторожно.
Она оглядела спящие на полу баулы «дальнего багажа», приготовленные для таможенного досмотра. Шесть зеленых баулов хранили в своем чреве все, что нажито за двадцать семь лет жизни, на что можно было бы опереться в чужой, пугающей своей незнакомостью стране. И все это необходимо… оставить. В самолет придется взять лишь ручную кладь — пять килограммов. Мальчикам ручная кладь не полагается, они вписаны в Любин билет, правда, с местами в салоне.
В аэропорт Пулково Люба приехала на такси. С детьми и пластиковой сумкой, набитой детским нательным бельем; из собственных вещей она взяла лишь маленькую косметичку. Тоненькая, стройная, юная, точно старшая сестра двух сероглазых мальчиков, не по возрасту серьезных и тихих…
Суровая таможенница с подозрением взглянула на Любу, перевела глаза на ребятишек, шмыгнула пупырчатым носом и остановила строгий взор на пластиковой сумке, помолчала и вновь обратилась к списку отбывающих на ПМЖ — постоянное место жительства.
— Что-то я вас здесь не нахожу, — с непонятной злостью произнесла таможенница.
— Мы не проходили досмотр «дальнего багажа». — Люба старалась выглядеть спокойной. — У меня состоятельная тетя в Израиле, нам не нужны лишние вещи.
— Это что? Одна ручная кладь на троих? И весь ваш багаж? — голос таможенницы густел. — Что-то подозрительно. Первый раз вижу таких пассажиров, точно после пожара… Впрочем, от вас, предателей, всего можно ждать, — неожиданно заключила таможенница и базарно добавила: — Тетка в Израиле, видите ли, у нее! Знаем ваших теток, вранье одно.
— Послушайте… — ярость Любы на мгновение подавила ее страх. — Вот мои документы, вот мои билеты, вот моя ручная кладь. А что касается предательства… — Люба умолкла. Она могла сказать этой службистке, кто предатель в этой стране: те, кто уезжает, или те, кто, присвоив себе страну, создал такую жизнь, при которой люди толпами бегут за рубеж, бросаются головой в омут, а те, кто остается, завидуют тем, кто уезжает. Да и ты сама, коза сторожевая, дай тебе волю — дунула б отсюда как ошпаренная…
К стойке приблизился мужчина в форме, молодой, курносый, с красным усердным лицом. Он тронул таможенницу за плечо и приказал сходить в спецотсек, где какую-то пассажирку досматривают «по женской части» и требуется присутствие женщины-таможенницы. «Коза сторожевая» зыркнула на Любу желтыми глазами, бросила на стойку авторучку и ушла.
Заменивший ее таможенник, разгоряченный экзекуцией в спецотсеке, брезгливо пробежал взглядом Любины документы и подписал декларацию…
Через много лет в отдел регистрации приезжих иностранцев ОВИРа вошла женщина, одетая в деловой костюм, элегантный и наверняка весьма дорогой. Темные очки в изящной оправе скрывали пол-лица, подчеркивая скульптурную форму носа и красивые узкие губы, очерченные неброской помадой. Женщина представилась менеджером крупной американской трикотажной фирмы, имеющей филиалы во многих городах мира, в том числе и в Санкт-Петербурге. Услышав имя и фамилию американки, пожилая секретарь отдела регистрации приезжих иностранцев подняла голову и, сердечно улыбаясь, поинтересовалась, не та ли это Люба Э-а, что эмигрировала из страны в 1987 году. Американка кивнула — да, та. Секретарша всплеснула руками, окончательно расплываясь в улыбке: «Если бы вы знали, Люба, сколько неприятностей свалилось на нас после вашего… отъезда. Сколько поувольняли сотрудников…» Люба пожала плечами. Получив свои документы, достала из сумки флакон дорогих духов и поставила на край стола… Такая вот история, связанная с индейкой на День благодарения.
О, Чикаго
Поезд компании «Амтрак» длинной гремучей змеей подползал к буйному городу Чикаго, громыхая на стрелках многочисленных путей, раздвигая громоздкие пакгаузы, ангары непонятного назначения, минуя маневровые тепловозы, дремлющие товарные и пассажирские составы. Внезапно, справа по ходу нашего движения, квадрат окна сфотографировал внушительный контур трехпалубного корабля, покрытого снежным настом с крупными сосульками, свисавшими с корабельных надстроек. И еще одно судно, поменьше, и тоже какое-то забытое, занесенное снегом, точно Летучий голландец. «Так там же озеро Мичиган», — вспомнил я про голубой глаз штата Иллинойс.
Со школьных лет память хранила романтические названия пяти Великих озер: Мичиган, Верхнее, Эри, Гурон и Онтарио, а название Иллинойс как-то не очень проявлялось. Тем не менее вот он — двадцать первый штат Америки и третий штат по экономическому влиянию на жизнь страны.
Французские охотники-трапперы и торговцы пушниной были первыми поселенцами на этих диких землях. Но в 1700 году англичане отвоевали у Франции эту равнинную страну с тем, чтобы после войны за независимость отдать ее молодой американской республике. С тех пор и начался бурный рост нового штата несмотря на довольно скверный климат: зимой мороз с обильными снегами, холодрыга, а летом жарко и влажно.
Теперь-то, глядя в окно на февральский Иллинойс, я могу объяснить, почему в знаменитых гангстерских фильмах бандюги на улицах Чикаго кутались в теплые шубы. Непонятно только, как они в уличном снежном мареве метко решетили из пистолетов своих противников. Недаром хитрец Меир Лански, «министр финансов» знаменитого Аль Капоне, к концу жизни перебрался от студеных ветров Чикаго в Англию. Однако символом штата Иллинойс является нежный цветок — фиалка, и еще птичка — кардинал. Есть и еще один символ — дерево, белый дуб, привыкший даже к канадским холодам. Впрочем, морозы — штука, несомненно, полезная, неспроста именно в северных странах людей отличает большая продолжительность жизни и крепкая хватка. Взять хотя бы сорокового президента Америки, бывшего киноак