И вдруг — удар. Неожиданный и жестокий. Она заболевает. Серьезно и без особых шансов на выздоровление — коварная болезнь. Первый «звонок» прозвенел в Испании, в туристической поездке, — чуть вязнущая речь, замедленная реакция, скованные движения руки. Дальше — больше. Впервые эту болезнь описал в 1817 году английский врач Джон Паркинсон. Но ни он, ни его современные коллеги не выяснили причин этого заболевания. А пока продержаться помогают новые медикаменты и сила воли. Та сила воли и тот максимализм, желание получить как можно больше жизненных впечатлений, которые в супружеской жизни оборачивались тягостью для меня, сейчас, в ситуации болезни, оказались спасительными для нее…
Зачем она тогда приехала в аэропорт имени Кеннеди встречать меня? Совершить двухчасовую поездку из дома до аэропорта в ее состоянии… Хотела показать мне: вот какая я стала! Видишь? Это я, женщина, которая была тебе женой более двух десятков лет. Когда-то красивая, веселая, душа компании… И не вороти малодушно лицо к окну автомобиля, взгляни на меня. Можешь сразу улететь обратно, в Петербург, я постараюсь не слишком переживать… К тому же мы давно в разводе, у каждого из нас теперь своя жизнь, нас связывает только дочь. Можешь не мешкая отправиться к ней, в Калифорнию, погостить, а потом с чистой совестью вернуться в Петербург, к делам, письменному столу, своим женщинам, читателям… А я вот такая…
Я сидел подавленный. Панорама Манхэттена, тянувшегося ввысь от глади Ист-ривер, особенно величественная со стороны Бруклина, не вызывала у меня прежнего восторга, наоборот — каменная громада казалась мне многоглазым роковым чудовищем. Родственник моей бывшей жены вел автомобиль с завидной уверенностью, не свойственной для недавнего эмигранта. Он слегка наклонился ко мне. «Вот как все обернулось, — негромко проговорил он. — Конечно, мы помогаем чем можем. Ян оформил ей медикейт по болезни, без медицинской страховки вообще хана в Америке, без медикейта жить здесь нельзя. Помимо лечебной помощи за ней закреплена женщина, приходит на пять часов в день — убирает, готовит обед».
Я был благодарен Яну — мужу тетки жены, врачу… Медикейт — медицинская страховка, которая обеспечивает бесплатное лечение и лекарства. Как и всякая страховка, она зависит от трудового стажа. А стаж у Лены был — семь лет работала бухгалтером…
Боковым зрением я окинул заднее сиденье. Убаюкивающая дрема разгладила черты ее лица, и сквозь маску болезни проступил прежний красивый рисунок, умиротворенный и спокойный. Жалость и нежность томили мое сердце. И готовность принести жертву — в чем она может быть выражена, я не знал: в чем угодно, лишь бы облегчить ее страдания. Ощущение вины угнетало меня, хотя вины моей здесь не было…
Память пробуждала все хорошее из прошлой жизни. А к чему мы с ней подошли? К одиночеству. И она, и я. Каждый шел к одиночеству своим путем. Поначалу путь казался упоительным, он не виделся путем к одиночеству, он был просто дорогой по жизни относительно молодых, здоровых физически и любознательных людей. А с годами оказалось, что это дорога к одиночеству. Так бывает, когда прошлое сжимается до размеров мимолетного воспоминания, а настоящее вырастает в гигантскую проблему, застилающую горизонт. И никуда от нее не уйти. Многие решают эту проблему в течение всей жизни — женятся и выходят замуж по несколько раз. А кто-то, как я и она, не берут проблему в голову, уповая на судьбу. Судьба — это безмерный мешок, куда походя складывают все жизненные удачи и неудачи, в надежде, что мешок этот, наподобие поплавка, поможет удержаться на поверхности жизни. Заблуждение! Надо тщательно следить за содержимым мешка, иначе поплавок станет тяжелее воды. К сожалению, только с годами приобретаешь опыт придирчивого контролера, а молодости свойственно легкомыслие и торопливость…
Негромкий голос сидящего за рулем родственника только усугублял впечатление от встречи. Родственник поведал, что у нее — одно к одному — возникли проблемы со зрением, врачи настаивают на операции. И с квартирой проблемы — площадь, которую она занимает, по мнению супервайзера дома, слишком велика для одного человека. В квартире должен быть «прописан» еще кто-нибудь, а она так привыкла к этой квартире, что переезд будет для нее сильным ударом…
Автомобиль наш двигался неровно — то он полз в трафике, чуть ли не бампер к бамперу, то срывался едва не в полет, догоняя другие машины, то вновь едва тащился.
Наконец мы переехали Бруклинский мост и оказались в даун-тауне, в районе Гринич-виллиджа… Взгляд мой безучастно перебирал уютные строения «виллиджа», многие из которых прятали в себе галереи художников, антикварные лавки, милые бутики, кафе, игровые зальчики…
— Недавно я была здесь, — раздался голос с заднего сиденья. — В театре. Смотрела «Стулья» Ионеско.
Я обернулся. Она тоже разглядывала «виллидж». Глаза оживились, лицо порозовело. Она проезжала мимо своего живительного источника. Искусство — то последнее, что она отдаст болезни.
Жалость, нежность, желание помочь ей справиться с настроением, в которое ее вовлекала болезнь, было подобно сильному течению, что влечет щепку к стремнине. Интуитивно она понимала, что я испытываю трепетное чувство к прошлому, связывавшему нас обоих, несмотря на шипы, проколовшие наши отношения. Я же уверовал в то, что, если она перестанет чувствовать себя одинокой, если появится человек, которому она будет нужна, такой, какая есть… вот сила, которая станет лучшим лекарством.
Бракосочетание состоялось в мэрии Джерси-Сити, 16 января 1998 года. Сколько раз я проходил мимо этого здания, не думая, что придется в него когда-нибудь войти… Черный клерк в черном костюме и в черной сорочке стоял на каком-то возвышении. А белый галстук, резко выделявшийся на черном фоне, казался продолжением его белых крупных зубов, схваченных розовыми деснами.
Мы и наши свидетели — родная тетка Лены и ее муж Ян — сидели притихшие и молча наблюдали за сутолокой в зале. Среди тех, кто сегодня сочетался браком, мы были самыми «взрослыми».
Нас вызвали. Клерк деликатно отводил свои выпуклые глаза — скованные движения невесты его смущали. К тому же он впервые сочетал браком людей, носящих одну и ту же фамилию. А когда узнал, что мы были женаты, прожили порознь восемнадцать лет и вновь решили соединиться узами, клерк отложил бумаги и зааплодировал. И все в зале последовали его примеру.
Лена улыбалась, в глазах ее стояли слезы. Да и я растрогался.
С тех пор прошло более двух лет. Мы так и живем: она у себя, в Нью-Джерси, я у себя, в Петербурге. Когда я слышу ее голос в телефонной трубке, начинаю высчитывать, сколько дней осталось до встречи… Не каждый может взять в толк, почему мы так поступили, если внешне ничего не изменилось. Внешне — да… Но одиночество — понятие не только физическое, но и духовное. И, честно говоря, я не знаю, какое из них преобладает…
Breakfast зимой в пять утра
Старики Уэбстеры шли по перрону вокзала Флэкстаф, штат Аризона, к автобусной остановке, размещенной под крытым навесом. Отсюда автобусы направлялись в сторону Гранд-каньона — небольшие, маневренные, приспособленные для извилистых дорог, с широкими витринными окнами и раздвижными лесенками. При необходимости лесенки услужливо опускали ступеньки к земле для удобства пассажиров-инвалидов.
Чете Уэбстеров такие удобства ни к чему — эта супружеская пара послужит еще Богу не один год. Вот с какой прытью Джек катит за собой огромный чемодан на колесиках, да и Джейн не отстает, ее чемодан хоть и поменьше, но тоже поскрипывает от тяжести на неровностях брусчатки…
За автобусами раскинулся небольшой базаришко… Два-три фургона-магазина предлагали свой товарец: фрукты, молочные продукты, кондитерские изделия. Поодаль от фургонов раскинул лоток индеец — высокий громоздкий мужчина. Красновато-бурое широкоскулое лицо его обрамляли длинные прямые черные волосы, падавшие на плечи из-под расшитой бархатной шапчонки, гребень которой украшал тканый цветной хохолок. Низкий плоский лоб как бы накрывал узкие глаза. Тугой подбородок порос редкой растительностью, с заявкой на очевидно задуманную бородку. Шею охватывали цветные шнурки из-под ворота джинсовой рубашки. Кожаные штаны держались на узорном ремне. Простроченные пушистой бордовой бахромой штанины были заправлены в сапоги на высоких каблуках. Голенища сапог простреливал замысловатый набор серебристых кнопок. На широкие плечи торговец накинул пятнистый малахай с аппликацией из разноцветных кожаных лоскутов…
В косых холодных лучах предвечернего солнца содержимое лотка представлялось сокровищем Аладдина. Лики ритуальных идолов из черного агата, змейки из зеленой яшмы, бирюзовые, изумрудные, сердоликовые бусы, браслеты — кофейные, с белыми крапинками в серебряном обрамлении, шариковые ручки с птичьими перьями на конце, карликовые кактусы — символ штата Аризона… Множество безделушек из меди, золота и серебра…
С высоты своего роста индеец смотрел на меня с ожиданием и любопытством. Так, вероятно, встречали его далекие предки белолицых гринго, пришедших на эти земли. Английского он не знал и цену своим поделкам назначал на испанском. А для непонятливых объяснял с помощью пальцев… Я присмотрел для дочери браслет — серебряный, с чернением, в виде свернутой змейки с зелеными капельками глаз. Со стороны торг выглядел довольно забавно: я отходил, возвращался, примерял браслет на свою руку, поглаживал, чуть ли не пробовал на язык. Торговец выбрасывал навстречу мне растопыренные пальцы, с каждым разом меняя цену. Делал он это с явным удовольствием…
Удар вокзального гонга поставил точку в нашем торге. Я протянул индейцу десять долларов, он мне сдачу — два доллара. Что было духу я бросился бежать к своему вагону. В купе я рассмотрел браслетик в полной уверенности, что дочери он не понравится, — дочь частенько отвергает наши с женой подарки. Змейка подняла узкую скуластую головку, похожую на лицо певца Александра Вертинского… «Аризона» на языке племени апачей означает «приносящее серебро». Если браслет дочери и впрямь не понравится, буду его держать в банке с водой — известно, что серебро убивает болезнетворные бактерии, и пить такую воду полезно. Решив проблему, я вновь обратил взор к окну…