вы что об этом деле думаете?
Я думаю, что дело не в том, что я думаю.
– Правильно, Рак. Но все же.
Я бы сказал, там что-то происходит. Это чувствуется. Это, как говорится, задевает.
– Смотря чем задевает.
– Вы бы видели эти очереди, совсем разные люди, как сияют их лица, когда они выходят из шатра. Вам не случалось наблюдать лесной пожар, когда он перекидывается с дерева на дерево? Так же передавались их эмоции. Души вспыхивали, как сухие ветки. Люди словно от чего-то освобождались.
– И флаги?
– Да, флаги. Повсюду. Самодельные, покупные. Флаги, флаги, флаги. Точно этот каменный человек явился оправдать всю нацию. Смыть с наших рук кровь раз и навсегда. Напомнить о нашем предназначении. Он там лежит, как застывшая боль, но лицо – это что-то сверхъестественное. Главное в нем – стойкость. Более того, исцеляющий призыв безмолвного вождя, который не требует присяги на верность и не выводит войска на поля сражений.
– Духовный соблазн? Патриот без задней мысли? Я взял бы таких дюжину, – сказал Зипмайстер.
– Кем бы он ни был, важно это или нет, он – американец.
– Вы сказали, они увешали его бастионы звездно-полосатыми флагами. Видимо, оттого вы и пожаловали ему гражданство.
– Не думаю. Он как тот хлебопашец Среднего Запада, который узрел Бога и упал замертво от одной лишь искры святости. Не спрашивайте меня, какой во всем этом смысл, я сам не понимаю.
– Не волнуйтесь, смысла нет. Есть пот, которым я из-за вас уже весь облился. «Искра святости»? Одно чудо я забираю. Старый ублюдок знает, как продавать газеты.
– Только зачем вы позвали меня обратно? Голиаф растет, а не уменьшается.
– Прислушайтесь к себе. Вы разговариваете, как пресс-агент Папы Римского. Вы слишком близко подошли к этой истории, слишком увлеклись. Так иногда бывает между врачом и пациентом, с репортерами «Горна» тоже случается. Мне нужна объективная пара глаз. И потом, вы отправляетесь в Вашингтон писать о мистере Гранте, первом всенародно выдранном президенте. Вы хотели показать характер, я несу вам эту возможность на блюдечке.
– Я поеду в Чикаго, а не в Вашингтон.
– Правда? А я и не знал! – воскликнул Зипмайстер.
– Нужно кое-что проверить.
– Что? Вождя?
– Одну догадку.
– Ах, догадку. Отлично, вперед. Забудьте про Вашингтон. Что с вами, Рак? Съели несвежих устриц? Они давят вам на ствол мозга?
– Я кое-что разнюхал в сиракьюсском банке «Коллендейл». Чурба Ньюэлл отправил в Чикаго тысячу долларов.
– Чурба Ньюэлл? Я таких не знаю.
– Хозяин той фермы в Кардиффе.
– Где выращивают исполинов? А, тот самый Чурба Ньюэлл. Точно. Провал в памяти, прошу прощения.
– Но почему, Зипмайстер? Объясните мне почему.
– Что – почему?
– Почему деньги в Чикаго? Я думал, этот человек никогда и слыхом не слыхал ни о каком Чикаго. И старый колодец?
– Что – колодец?
– Странно все это пахнет.
– Что странно пахнет? Банк, деньги, колодец фермера Говняшки или Чикаго?
– Кардиффский исполин.
– Хватит, приплыли. Это уже было, Рак. Это как ваши сопли над геттисбергской вдовой. Если вы намекаете, что «Горн» займется хоть чем-нибудь способным хоть как-нибудь взбаламутить этих ненормальных, можете не продолжать. Оставьте Голиафа в покое. Пусть продает мою газету. Пусть оправдывает, лечит, кормит бедняков дармовыми глупостями, пихает им в жопы флаги, раз ему так хочется. Если исполину приспичило заняться общественным благом, у нас нигде не слипнется. И потом, я понял так, что вы обратились в его веру. «Молчаливый вождь», не забыли? Длинная струя в засуху? К черту Чикаго.
– Все дело в выражении лица. У меня такого никогда не было. У вас такого никогда не было. Хотел бы я знать за всю мировую историю у кого-нибудь такое бывало?
– Вы думаете, есть хотя бы муравьиный шанс, что это афера?
– Я думаю, каменный человек – это ископаемый ангел из Книги Бытия.
– Господи, вы всерьез, что ли? Только не надо философствовать у меня в кабинете. Мы не «Геральд» и не «Таймс». У нашей газеты свои стандарты. Если вы так повелись На Дядьку Цемента, то к чему вендетта? Зачем срать на собственного Иисуса?
– Затем, что мой Дядька Цемент не дает мне покоя. Я больше ничего не могу объяснить. Отпустите меня в Чикаго.
Джон Зипмайстер подтянул колени к груди, обхватил их руками и принялся раскачиваться взад-вперед. «ГОРН» ГРОМИТ ЭРЗАЦ-КОЛОССА! ГОЛИАФА В ПЫЛЬ!
– Ладно, лезьте на свой бобовый стебель, – сказал Зипмайстер. – Может, вам и повезет: ощиплете золотую гусыню, а заодно испечете и оттрахаете.
У Барнаби завязался узлом желудок. Ноздри не пропускали воздух. По спине проползла струйка пота.
– Дать вам воды или еще чего? – спросил Зипмайстер. – Вы бледный, как древняя жопа моего папаши.
Бингемтон, Нью-Йорк, 27 ноября 1869 года
Выставка в Сиракьюсе стала настоящей золотой жилой. Удача усмирила тоску. Демоны Джорджа Халла разбежались, когда цифра банковского счета добралась до сорока тысяч. Люди радовались вслух, что вернулся их старый Джордж.
Новый Джордж возносился на мощных крыльях. Но оптимизм оказался преждевременным; метаморфоза неожиданно свернулась. Письмо от Чурбы пригнало назад грозовые тучи.
Пока на втором этаже семейный врач Халлов, доктор медицины Седрик Ларчмонт, осматривал Анжелику, Джордж перечитывал Чурбины каракули. «Нельзя было оставлять этого кретина одного, – повторял он про себя – Вдохновенный идиот – лучший друг хаоса».
Иллюстрированный журнал попросил пожертвовать в научных целях срез с его головы, с чайную ложку примерно. Чтобы какие-то умники смогли изучить этот ломоть и сообщить свое заключение на открытом собрании: окаменелость это или статуя. Доход мы положим себе в карман – весь до последнего цента! Господи, Джордж, они даже сказали, что сами напечатают билеты. Я говорю: не знаю, мне надо подумать, но им было так некогда, что я не мог ждать, чего ты про это мыслишь. Тогда – хочешь верь, хочешь нет – я сел в этом зале «Йейтса» один с исполином и стал думать: а что бы сделал Джордж? И клянусь на Библии, каменный человек сказал: «Чурба, режь от моей головы ломоть, если охота. Черт возьми, от задницы уже отколупывали, от инструмента тоже, так чего теперь?» В общем, я с ними договорился. Они привели человека с зенковкой, и он вырезал из затылка такую аккуратную морковку – почти ничего и не видно. Надеюсь, ты не станешь меня за это ругать, кузен. Потому что Чурбе Ньюэллу пришла в голову мысль сделать только стоячие места вместо сидячих, поместится в два раза больше народу. Сперва они сказали «нет», но после согласились, так что, когда мы увидимся, скажешь мне спасибо, ведь каждый билет, говорят, будет стоить десять $$$ за один заход!
Доктор Ларчмонт закончил осмотр, и Джордж выслушал отчет.
– Мадам хорошо держится, – сказал врач. – Не считая малокровия, все, кажется, замечательно. Хотя для восстановления сил хорошо бы есть побольше красного мяса.
– Я все думаю, – сказал Джордж, – может, Анжелике полезно было бы уехать – скажем, в деревню, где совсем спокойно.
– Не знаю, как она перенесет путешествие, – возразил доктор.
– У нас родственники в Кардиффе. Милая тихая ферма, свежий воздух, есть где погулять для улучшения аппетита, моя кузина Берта – добрая христианка – о ней позаботится.
– Если не торопясь и в подходящую погоду, может, это было бы и неплохо.
– Сейчас, когда отец и брат в отъезде, мне трудно оставить фабрику, но что важнее – сигары или сын?
– Вы хороший муж, Джордж. Я, со своей стороны, доверяю природе больше, чем любому лекарству.
– Значит, так тому и быть. Прямо сейчас ей и скажу.
Расплатившись с доктором, Джордж поднялся в спальню. Неясно, как там насчет малокровия, но в последнее время на Анжелику было приятно смотреть. Лицо как лампа, волосы струятся на плечи, грудь вздымается маяком, и вся радостная, как сама весна.
– Доктор говорит, все идет на удивление хорошо, – сказал Джордж.
– Приятно слышать.
– Но он думает, что тебе не повредит перемена обстановки. Сказал, чтобы я отвез тебя в деревню хотя бы на пару недель, пока ребенок как следует не укрепится. Я решил, мы с тобой поедем в Кардифф. Берта сейчас одна, она будет рада компании, и я же помню, как тебе там нравилось.
– Мне удобно в своей постели, Джордж. Нельзя же бросать фабрику.
– Я уже все решил, – объявил Джордж. – Доктор лучше знает, что полезно моей жене и этому маленькому незнакомцу.
– Может, через пару недель.
– Никаких отсрочек, – постановил Джордж. – Это приказ доктора. Мы едем завтра.
Спустившись вниз, Джордж развернул Чурбино письмо и вновь пробежал глазами вложенный в конверт листок с объявлением.
Эмерсон, Холмс, Кобб и Палмер? Если до Судного дня подать рукой, то Джордж Халл просто обязан на нем присутствовать. Использовать жену и ребенка в качестве предлога для поездки означало искушать судьбу, но иногда судьбу просто необходимо искушать. Между прочим, Кардифф вполне может пойти на пользу Анжеликиному здоровью и пробудить в ней интерес не только к красному мясу.