– Покойтесь с миром. При ближайшем рассмотрении вы и сами покой, – сказал Барнаби в пространство, потом занес это в блокнот.
Он переписал еще несколько фамилий с надгробий. «Их имена не принадлежат сейчас никому. Они беспризорны, солдаты иных армий в иных войнах могут брать их себе снова и снова. В этом чудо. Имен хватит на всех, и нет нужды волноваться, что они закончатся. Арсенал имен безмерен, как безмерна утроба матери-земли, способная дать приют батальонам павших. Неисчерпаемый национальный ресурс!»
Это поле боя он прочесывал по заданию «Нью-Йоркского горна». Его редактор, Джон Зипмайстер, велел Барнаби тащить свою жопу в Геттисберг, пока закопанные там тушки не провалились в забвение.
– Военный рассказ никому не нужен, – наставлял его Зипмайстер. – Нужен послевоенный. И никакого затасканного дерьма про то, как под сенью смерти все люди – братья. Поезжайте на кладбище «Ридж» и выбирайте из тамошних бедолаг героев. Северянина, мятежника, хорошо бы хоть одного крепыша нью-йоркской породы, соль земли. Суть в том, чтобы вычислить их родню, а у родни разузнать, кем были эти парни и чем занимались: где работали, с кем пихались, нравились ли им яблоки и кто по ним теперь плачет? Что именно унесла шрапнель или пуля и как оставшиеся в живых справляются со своей потерей? Ставят в церкви свечку или проклинают Бога и Линкольна? Куда, по их мнению, движутся их жизни, куда идет страна? Мечтают они о мести или смирились? Вы знаете, на чем все держится, Рак. Человеческая драма, эмоции, выводы. Вы вечно вопите и ноете, что вам не дают раскрыть свой талант. Вот и карты в руки. Привезите мне что-нибудь полезное, тысячи на три слов, чтобы полопались все мои чирьи.
Собирая имена, Барнаби делал в блокноте пометки и проникался кладбищем. Парящие птицы, заросли полевых цветов, рваный флажок, воткнутый в землю, деревья, чтобы наблюдать, ветерок, чтобы разгонять духов, кукла в брызгах грязи, распластавшаяся животом вниз, чтобы утешить павшего воина.
Барнаби бродил по кладбищу, наугад выбирая имена. После он решит окончательно, кто ему нужен, а кто нет. Не такая это мелочь – воскреснуть на страницах «Горна». Горсть земли, огрызки плоти, щепки пожелтевших зубов – все это полетит в лицо родственникам. Барнаби пришла в голову странная мысль, что для такого дела нужны добровольцы.
Затея показалась ему забавной, и он рассмеялся вслух. Смех прозвучал громче обычного и повторился эхом, отразившись от каменных ангелов, орлов и старых пушек, оставленных сторожить кладбище. Тут ноги Барнаби выдернулись из-под туловища, и он вдруг обнаружил, что, распластанный, как та кукла, обнимает кучу сырой земли.
В надежде увидеть, что же его срубило, Барнаби поднял голову. Вокруг пританцовывал чертяка с по-боксерски выставленными вперед кулаками. На чертяке был черный костюм, белая рубашка, галстук, туфли из дорогой кожи и котелок. Во рту произрастала сигара величиной с огурец и дымила, как труба толстопузого паровоза.
– Вам здесь что, место для досужих смешков? – поинтересовался чертяка. – Неужто эти отважные парни Севера и Юга не заслуживают хотя бы уважения! Вам трудно это представить, сэр, однако и вы могли бы покоиться в сей скорбной постели, лишенные навеки всякой осмысленности, включая боль от радости.
– Я не насмехался над павшими, – проговорил Барнаби. – Смех вызван иронией. Если я над чем и потешался, так это над капризами судьбы.
– А-а, – проговорил чертяка, опуская руки. – Теперь понимаю и должен принести глубокие извинения.
Барнаби встал, отряхнул грязь и наклонился за блокнотом с карандашом. Чертяка подошел поближе, нацелившись головой Барнаби в пах и протягивая руку.
– Чарльз Шервуд Стрэттон,[2] – произнес чертяка, приподнимая котелок. – Рад познакомиться.
– Генерал? – воскликнул Барнаби. – Это вы!
– Собственной персоной. Однако у вас передо мною преимущество.
– Рак. Барнаби Рак. Мы с вами однажды встречались.
– Тогда я должен вас знать, раз мы старые друзья. Давайте руку. Ну же. Я не кусаюсь.
– Генерал Мальчик-с-Пальчик. Да, я был неподалеку, когда мистер Барнум[3] представлял вас миссис Линкольн. Я даже помню, что тогда говорил мистер Барнум: «У кого две руки, четыре ноги и железный контракт?»
– Ах да, бедная сердитая Мэри Тодд. Решила, что я жук какой-то. Все ждал, когда она прихлопнет меня, точно муху. Импульсивная женщина. Очень беспокойная, насколько я помню. Не оправдала моих ожиданий, ну да кто их оправдывает? Разумеется, первая леди не могла не оскорбиться, услыхав, как ее ныне покойного и оплакиваемого мужа спрашивают: «Как ваша малышка?» Я честно хотел пошутить, не имея на уме ничего дурного. А вы? Значит, вы дипломат?
– Репортер. «Нью-Йоркский горн».
– Джентльмен от прессы. Впечатляет. Я тоже когда-то кропал. До сих пор думаю, что моя короткая жизнь достойна длинного романа.
– А могу я спросить, что привело Мальчика-с-Пальчика в Геттисберг?
– Нужно отдать дань. Как Генерал своим армиям. Несмотря на то, что эта битва, к счастью, не имеет ко мне отношения. Резня, резня. Отчего-то будущее должно строиться на крови. А вас?
– Мое дело выбрать из тысяч неизвестных два-три имени и рассказать их историю.
– Превосходно. Где же вас научили брать интервью у мертвецов, мистер Рак?
– Пока нигде. Я буду брать интервью у их родных и друзей.
– Понятно, ага, очень интересно. Возьмете как-нибудь интервью у меня. Во мне целый склад увлекательнейших историй, очаруют любого читателя.
– Я предложу редактору.
– Моя визитная карточка, мистер Рак.
Генеральская карточка была величиной с почтовую марку.
– А вот моя.
– Теперь, если позволите, я устрою для мальчиков небольшое представление. Все, что мне нужно, и все, что я могу.
На глазах у Барнаби маленький человечек принялся плясать и кувыркаться, распевая высоким фальцетом «Дикси».[4] Чуть позже, промчавшись вдоль могильных рядов Генерал-с-Пальчик скрылся из виду у подножия холма.
Барнаби сунул миниатюрную визитку в карман рубашки и записал несколько строк об этом знакомстве. Еще один подарок, еще одна награда, еще одна игрушка для Зипмайстера. Потом Барнаби услышал гром и увидел, как темнеет небо. Облака располосовала молния.
Проследив за вспышкой, Барнаби прочел на одном из камней посвящение:
НЕУГАСИМАЯ ЗВЕЗДА НА СТЯГЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГОРДОСТИ. В СУДНЫЙ ДЕНЬ ОН ВОСПРЯНЕТ И ОБЪЯВИТ, ЛИКУЯ: «Я ИСПОЛНИЛ ДОЛГ ПЕРЕД СТРАНОЙ!»
Серебряный огонь плеснулся туда, куда убежал Генерал-с-Пальчик. Барнаби не сомневался, что такой мелкий штырь – малоподходящая мишень для сверкающей стрелы. И раз уж шансы на увечье столь ничтожны, он не стал выяснять судьбу Пальчика. Если карлик Барнума и получил в лоб, от него осталась корка размером с бабочку, и эта новость всяко достойна печатного пресса. Однако подобная удача была бы слишком невероятной для любого репортера, и, зная это, Барнаби побежал к укрытию.
Он стоял под дубом, глядя, как мелкий дождик переходит в ливень. «Трава и листья источают умопомрачительный аромат зелени. Поле меняет свой лик, природа втайне маскирует тот ужас, что распугивал птиц стонами, криками и безответными молитвами. Лишь миг звучали те жалобы. Сей миг спешит укрыться в омытой грозой памяти, сияют надгробия, точно град и проливной дождь подняли из могил хранимые в них легенды». Мило.
На глазах у Барнаби над горизонтом вырос Генерал-с-Пальчик и закрутился, точно хрупкое колесо, уворачиваясь от огня, по-прежнему распевая гимны своим костлявым слушателям.
Форт-Додж, Айова, 1 июля 1868 года
Не может быть. Страшный грохот и треск. Рвут и тащат. Переворачивают и бросают. Разделен. Расколот. Опять ты за свои штучки, Исток? Передвигаешь мебель? Имей в виду, я не согласен. Ни на минуту. Я требую воссоединения и мою долю гравитации. Мое заслуженное право на недвижимость. Это тебе не песчинка. Это я. Перемещен. Перепутан. Передвинут. Скомпрометирован. Разгневан. Тебе – каприз. Мне – унижение. И не последнее.
Объединенная Тихоокеанская, 5 июля 1868 года
После каждого тычка в свою терпеливую жену Джордж Халл стукался задницей о потолок пулмановского вагона. Поезд шел с востока на запад, а тело Джорджа скакало вверх-вниз, отказывая ему в облегчении.
Джордж прокачивал Анжеликин колодец на протяжении, наверное, пятидесяти миль и двух туннелей. Она стонала, как унылый паровозный гудок, однако с куда меньшей убедительностью. Имея опыт в делах такого рода, Джордж знал, что Анжелика принимает его марафонски старания не столько с радостью, сколько по обязанности Что неудивительно, ибо их брак никогда не был гимном страсти. В первые дни Джордж злился, потом перестал Она делала все, что могла. Он отрабатывал свое, как надежный механизм. Для создания потомства землетрясений не требуется.
Наконец, приноровившись к клацанью колес, Джордж поймал ритм, преодолел равнодушие и излился в Анжеликино лоно. Она улыбнулась и обвила его ногами, что было расценено как доля признательности. Джорджу нравилось думать, что это будет первый младенец, зачатый в пулмановском вагоне.
Дотянувшись до полотенца, он поцеловал Анжелику в губы, пожелал ей приятных снов и сполз с укрытой тяжелой занавесью верхней полки на свое уютное нижнее место. Растянувшись на койке и разнежившись после оргазма, Джордж предоставил клацанью колес умиротворять свой беспокойный дух. Он не спал один со дня свадьбы, и теперь ему это нравилось.
Радовался Джордж и подвижному чуду, что произвела на свет компания Пулмана, роскошному примеру того, как нужно ставить технологию на службу удобству. Безусловно, хороший предвестник национального будущего. Гражданская война погрузила страну в оцепенение, ей оставалось лишь зализывать окровавленные внутренности, сердца же наливались свинцом вины. Но времена менялись. Подобно корке на ранах, нарастала могучая волна новой энергии.