— Картинку надо сделать такую, чтобы по общемировому телевиденью не стыдно было бы показать. А у вас у некоторых лица такие… Понятно что это вчерашние… гражданские. Но не помешало бы, чтобы в кадре с сенатором были такие… Как в хронике с Большого Фронта.
— Это не вопрос, — ответил Балаков, — помятых всех уберем, в кадре таких не будет.
— Про порядок на территории надо говорить? Я, правда, не буду перечислять, что именно нужно… Траву например скосить… Дорожки…
Балаков начал словоблудить насчет того, насколько это для него и его подразделений легко решаемая задача. Завирдяев хотел было намекнуть, что в этом случае стоило бы делать это и без всяких визитов американского сенатора, но смолчал.
В двух прошлых лагерях он не решался так вот в тупую соврать, что лагерь уже выбран, но здесь во-первых, было удобное расположение, а во-вторых, он уже пришел к выводу, что без этой уловки поездки из лагеря в лагерь так и будут заканчиваться вычеркиванием очередного объекта из списка возможно пригодных для сенаторского посещения.
Внезапно над полем раздался звук сирены, только это был не стандартный вой, а серия из гудков длительностью секунды в две-три. Это означало, что зона предполагаемого налета или удара находится на большом удалении, а сама атака воздушная. Аппарат на поясе Завирдяева завибрировал. На северо-востоке, где нижние облака расходились рваными клочьями, показался белесый след рвущейся ввысь ракеты.
— Персиваль? — произнес Завирдяев.
— Вероятнее всего, — ответил Балаков.
Группа из проверяющих визитеров и Балакова с подручными остановилась, и все стали вглядываться в хмурое небо на северо-востоке. Завирдяев надел очки. То же самое сделала большая часть окружающих.
В небо стала подниматься вторая белая нить. Все происходило беззвучно, если не считать звуков воздушной тревоги. Скорее всего, это была оборона ракетодрома, отражавшая какой-то гиперзвуковой налет.
Была бы это баллистика, противоракеты уходили бы ввысь куда стремительнее, и в их сторону без очков лучше было бы не смотреть — иногда, особенно в облачную погоду вместо лазеров-селекторов, входящих в комплекс AEX AMANDA, применяли по старинке селективные заатмосферные подрывы. Штука это довольно яркая.
Молча переглянувшись, все двинулись дальше.
Глава 12Центр Снабжения
Впереди показалась улица с рельсовой эстакадой над проезжей частью. По мостовой то и дело проезжали автомобили — наконец-то начинались нормальные оживленные городские кварталы. Прошло полтора месяца пребывания в КАНАР, а Драгович еще так и не побывал в самой столице, ну или, если сказать точнее, полустолице — были ведь и СФСовцы со своей правобережной частью.
За предыдущие пару часов Драгович с новым приятелем, Белобрысым, уже успели прошагать с десяток километров от места, где их высадила плоскодонка, водитель которой не желал делать больший крюк и заодно попадать в зону видимости радара.
Белобрысого звали… Штурмбамбастер. Такой позывной он себе выбрал. По его словам, если в России разрешили бы вписывать себе в документы какое угодно имя и фамилию, в США такие идеи обсуждали в прошлом, до войны, он бы и вписал себе Штурмбамбастер.
Вначале была дорога по полю вблизи закрытого с пятнадцатого года аэропорта, затем был путь сюда, к городским кварталам, проделанный по ржавым рельсам. По рассказам Белобрысого раньше к аэропорту ходило наземное городское метро, функционировавшая поныне часть которого проходила по той самой эстакаде над улицей.
Пробравшись по тропинке, шедшей через кустарник, Драгович и Белобрысый оказались перед разбитой асфальтовой площадкой с лестницей, уходившей вверх и ведшей на платформу. Драгович не без любопытства стал оглядывать живописно проросшую растительностью площадку и эстакаду, проходившую на уровне вторых-третьих этажей городского квартала.
В противоположном направлении, к Западу, городские многоэтажки сменялись сельскими домами, а эстакада, пробежав еще несколько сот метров, спускалась к земле.
Площадка-перрон, на которую они поднялись, была небольшой — на взгляд немногим более пары автобусов или вагонов в длину, что говорило о том, что полноразмерные поезда здесь никогда не ездили. Так и оказалось — по подъему на эстакаду уже гремел появившийся из-за поворота обычный трамвай.
— А ты говорил, здесь метро ходит, — обратился Драгович к Белобрысому, — Это же трамвай.
— Метро наше его не устраивает! — ответил Белобрысый. — У нас его называют «метро» потому, что оно на эстакаде над улицей, не видишь что ли? Как чикагское.
— Где мы шли была эстакада? И вон там тоже она заканчивается, — насмешливым тоном возразил Драгович, указывая в сторону одноэтажного квартала.
— Как хотим, так и называем! — ответил Белобрысый, — Этот трамвай не наш, придется подождать, — он кивнул в сторону приближавшегося к платформе.
— Ты сам и сказал что это трамвай.
— Ну, блин, не знаю где и как, у нас в нашем метро могут ездить и трамваи. Я согласен, что этот «дрэк» не поезд, а трамвай. Но, по идее, и поезд тоже может тут гонять. Просто в эту станцию он не влезет. Вот в центре раньше ходили и по пять вагонов. Пять вагонов — это по-твоему трамвай? Это поезд! И на правый берег тоже когда-то поезда ходили.
Трамвай сделал остановку, потом загрохотал дальше.
Драгович принялся разглядывать обклеенную плакатами стену стеклянного павильона. Белобрысый также развернулся в сторону плакатов, желая скорее поглядеть не на сами плакаты, а на реакцию Драговича.
Вверху, ближе к левому углу висели наклеенные в два ряда военные плакаты с рисунками, которые можно было увидеть в любой из стран блока, в том числе и дома. Разница была лишь в надписях, в языках.
Был тут, например, комикс из трех картинок, где гражданские разного вида вначале сильно нервничают, наблюдая змея-дракона, поднимающегося над кроваво-красным горизонтом, потом идут на призывной пункт, где тут же экипируются, и вот уже стоят плотным строем и поливают из разнообразной стрелковки гадину, теперь лежащую на земле.
Видя подобную лобовую агитацию, Драгович раз за разом задавался вопросом о том, сохранилось ли вообще у кого-либо из, так сказать, потребителей такое примитивное видение. Седьмой год Войны пошел все-таки.
Чтобы не оказаться в изображаемом агитацией строю, Драгович и отправил свою задницу мерзнуть в Сибирь. Хотя «мерзнуть» было еще впереди.
Еще было несколько картинок из серии «находясь в тылу мы тоже сражаемся». Эти хотя бы отражали современное экономическое устройство, из которого некоторые вполне добросовестные граждане вроде самого Драговича и вылетели.
Таких вот вылетевших как раз и ждал гостеприимный фронт — остальные хомячки или белочки, бегавшие в своем колесе не как вздумается, а как правильно, были в более защищенной позиции что ли. Такие были нужнее в тылу, чем на фронтах.
На плакатах конечно все выглядело круто и харизматично, но для себя Драгович формулировал положение вещей именно так — с хомячками и крысками которые должны бегать в колесе как положено — несколько раз он с издевкой делился своими соображениями с друзьями еще дома. Здесь, среди местных это было не так актуально. Да и язык раньше времени распускать не стоило. Полтора месяца всего здесь.
Ниже, под ровными рядами были наклеенные вразноброс листы с рекламой и объявлениями. Тут были и скупка металлолома и мебели и автосервис. Последний снабдил свой листок изображением суперкара, каких в городе, возможно, и в мирное время не бывало. Про свой город Драгович мог точно сказать, что таких тачек там не бывало и до войны.
Еще была распечатка с изображением российского политика Лебедева — спикера Парламента, которого здесь очень не любили — все потому что он сам не любил SSSF, причем в целом, независимо от берега. Кто-то отредактировал картинку, небрежно от руки нарисовав на голове Лебедева огромный презерватив. В руку, которую произносящий речь Лебедев вытянул вперед, был вложен резиновый член.
Дальше пошли плакаты, нарисованные уже более профессионально.
Таким, например, был вытянутый по горизонтали плакат с видом, как можно было догадаться, на правый берег. На случай, если кто-то не понял бы, была полупрозрачная наложенная надпись, которая непосредственно и указывала — «Правый берег».
Поверх пейзажа с его поясняющей надписью было наложено три рядом расположенных круга, являвшихся видами в оптический прицел, каждый из которых, из этих прицелов, смотрел на какого-либо «врага народа», то есть представителя правобережных.
Первым из таких врагов был бледный, с крысоподобным лицом, упырь в галстучке и в очках. Судя по надписи это был «Нациствующий Интеллектуал» — это было написано крупным шрифтом. Мелким же разъяснялось, что он был предателем российского народа, перебежчиком, очевидно, на правый берег, и, самое интересное, животным без принципов.
Во втором прицеле был свиномордый, вместо носа был свиной пятак, тип в каком-то мундире, не то военном, не то полицейским. Оказалось второе. Согласно надписям это был «Мусор-полицай», снова «Перебежчик», «Предатель народа России», «Бандитский прислужник», «Агрессивное и тупое животное».
— Опять животное, — подумал Драгович, сам когда-то служивший в своей полиции, — Резко же они про своих… оппонентов с другого берега.
В третьем прицеле был мордатый жлоб в явно дорогом костюме, перемазанном кровью.
Надпись гласила: «Шайка правобережных главарей состоит из воров, убийц, баринов-кровопийц. Если окажешься рядом — убей! Увидишь в прицел — убей! Попадешь в плен — убей!»
— Попадешь в плен — убей? Это как? — мысленно задался вопросом Драгович.
— Звездатые наши плакаты? Нравится? — вопросительно произнес за спиной Белобрысый.
— Особенно «попадешь в плен — Убей». Это как?
— Да вот так. Как в кино про войну с нацистами 1945 года. На самом деле конечно такое вряд ли кто-то здесь сделает. Но это чисто наше, российское. Я имею ввиду как киноштамп. В старых советских фильмах бойца сопротивления нацисты захватывают, шлеппан-фюрер его какой-нибудь допрашивает, а наш из последних сил ему в глотку вцепляется или башку ему сворачивает. Его конечно тоже убивают. Это такое… Из нашего кино.