— И никто не пытался сделать что-то посерьезнее? Я про шмальнуть.
— В самом начале такое было. Вроде один из толпы из пистолетика пострелял, ничего серьезного. Потом «Док» лично выступал и пригрозил, что если такое повториться, то мстителя посадят в кузов вместе или вместо, это уж как он остреляется, и добро пожаловать на правый берег. Понял, да, почему так жестко?
— Почему?
— Потому что так можно обмен сорвать. Кому такое нужно? Из-за какого-то одного дурака. Я удивляюсь, как ты вообще про нашу традицию не слышал? Дорога ненависти и все такое. Надо же так отцензуриться чтобы… да еще в YT. Это денег стоит… Может, ты смотрел плохо, то есть мало?
— Может и смотрел плохо.
— Ну короче, что насчет стрельбы, то с того раза больше желающих не было. Ограничиваемся свистом и мусорным дождем.
— На правом берегу то же самое?
— Нет, те же белоручки! — Белобрысый злобно сплюнул в кусты. — Они так не любят. Они по-другому любят, суки! Наши люди, кто вернулся оттуда, все с расплющенными пальцами.
— С расплющенными?
— Ну да. Плоскогубцами. Или молотками. Ты бы мог выдрать щипцами у человека ноготь?
— Фу! — поежился Драгович.
— Вот и они тоже так реагируют. Конечно долбоебы, которые это могут, у них, по идее, есть. Да они и везде есть, не хочется говорить, но и у нас. Но им их еще найти надо, а плоскогубцами палец зажать — это ничего такого. Или молотком побить Даже я бы смог. Кто не зажимал себе случайно или молотком не бил? А больно тоже так, что мало не покажется.
— У всех так? Пальцы расплющены?
— Ну может и не у всех ста процентов. Да и что это меняет. Я не знаю у какой части, но я сам видел людей с покалеченными пальцами.
— Все же это не какие-то древние пытки.
— Причем тут древние пытки. Мне, человеку 22-го века на древних срать. Я про наше время говорю. Так вот, сравни две вещи — в помоях испачкаться, или пальцы разбитые? А кстати, когда-то в древних городах, в Европе помои и даже говно на голову можно было получить за просто так, не будучи правобережным. Ты про такое наверняка слышал?
— Это лет пятьсот назад?
— Ну да.
— У нас такого не было, это в Париже.
— Да я не сомневаюсь. Они там вообще по жизни выдумщики были всегда. Срали из окон. Нам в школе рассказывали и даже показывали. Из их же фильмов отрывки. Из документалок вроде. А, вспомнил, они картины тогда про это рисовали. Жопа из окна высовывается и срет!
— Ничего себе, как у вас все подробно рассматривалось!
— Да нет, это политика. Я младшие классы когда проучился — это три года, потом еще три — это средние классы. Вот, все это время нас учили, что Европа — это дегенераты, а Америка — это хорошо. Там и ракеты на Луну летали еще в позапрошлом веке и бомбу они первые создали, чтобы вместе с нами всех построить как надо. И вообще там все как надо. Но из-за происков коммунистов пошла эта вражда, ну в прошлом веке, даже в позапрошлом. Вот так нас учили до какого-то года. Судя по интернету, это было звиздец какое вранье, особенно про дружбу с Америкой и совместные планы всех победить. Потом все это прекратилось. Прекратилось когда… хрен его… не помню уже, что там сменилось. Короче, потом Европа резко стала хорошей, как и Америка. Ну а потом Предвойна, я уже, конечно, школу к тому времени закончил. Вообще самое веселое было в те, первые годы. Страна колбасилась после того, как совок развалился. Мы с пацанами бегали смотреть как станция «Серп и Молот» с орбиты будет валиться, а место расположения было не то. Какие еще там были… «Заря», «Красное Знамя». Все они попадали. Оказалось, очень предусмотрительно, еще до Войны. Батя нажрался с друзьями. И в те дни мы из совкового гадюшника ссаного панельного в пригород переехали. Дом поменяли. Самое лучшее именно это было. Эх, такое время… И по сути, все безобидно было. А потом в тринадцатом году с орбиты импортное уже повалилось, сбивали когда, и уже никто смотреть не бегал, хотя видно было прекрасно. Уже на современную военную бомбатню насмотрелись.
На Белобрысого определенно нахлынули какие-то эмоции, объяснявшиеся исключительно личными воспоминаниями. Он, вероятнее всего, отдавал себе отчет в том, что разделить их Драгович ну ни как не мог бы — в те годы он не был его соседом по парте или дому.
Внезапно откуда-то со стороны проспекта донеслось громогласное «Винтовкой и гранатой», транслировавшееся через аудиоколонки, развешанные на столбах.
Слышишь, заиграло? — встрепенулся Белобрысый. — Блин, был бы кто-то из своих там, на отправной площадке — спросили бы, поехали или нет.
— Может, они еще в машины рассаживаются? — предположил Драгович.
— Скажешь тоже! Они с самого утра там в полной готовности сидят.
— Прямо с самого утра?
— Да! А что с ними цацкаться? Там, на правом берегу, их уже будут обхаживать, так что сейчас посидят. Пошли уже на проспект.
Оба двинулись к проулку между смотревшими на центральную улицу домами.
— Лица людей, толпившихся на тротуаре, были какие-то не радостные даже, а светлые. Белобрысый все-таки не соврал, когда говорил, что люди здесь ведут себя по-другому. Как же мало надо, и чего на самом деле надо человеку, чтобы так вот преобразиться!
— Выезжают уже, прокатилось по толпе.
— Прекрасно, гражданские осведомленнее нас, — едва слышно проворчал Белобрысый.
— Какой-то мужик подхватил пацаненка лет пяти и усадил его себе на плечи. Шкет в свою очередь тянул за собой не то лямку не то ремень, за который он в конце концов вытянул из гущи толпы автоматическую винтовку М-16. Разумеется, игрушечную — она и размером была процентов шестьдесят-семьдесят от оригинала.
Такие делали здесь, может даже в самом городе. Выточенные из плотного дерева на CNC и как следует зачерненные, игрушки эти пользовались здесь неизменным спросом, в отличие от той же Европы, где детям было подавай танки да прочие машины.
— Молодой папаша! — громко обратился к стоявшему спиной мужику Белобрысый. — Алло! Игрушка у вас не в тему. Не знаете что ли?!
Мужик медленно и плавно развернулся. Наездник с недоумением уставился на ворчливого незнакомца.
— Не понятно еще? — гавкнул Белобрысый и выпятил вперед плечо с шевроном. Мужик, поначалу демонстрировавший энергию готового отстоять свою прихоть человека, опустил глаза и что-то пробормотал в толпу. К шкету тут же потянулась бабья рука и принялась вытаскивать из его хватки игрушку.
— Белобрысый же, вокруг которого уже успело образоваться некоторое разрежение, подошел к мужику и поднял голову к пацану.
— Не переживай! Вырастешь — у тебя вот такой будет, — он сделал резкое движение и послышалось, как рука ударила по металлу его автомата. — А пока лучше так посмотри. А еще лучше брось чем-нибудь.
После этих слов Белобрысый развернулся и Двинулся к Драговичу.
— Дай ему говно какое-нибудь, — послышался молодой голос из толпы.
— Сам ты говно, — ответил женский голос.
— Я имею ввиду чтобы он кинул чем-нибудь.
Детали дальнейшего разговора скрылись в сплошном шуме.
Через какое-то время, когда Драгович и Белобрысый уже выбрали себе место чтобы встать, к этому шуму толпы добавилось жужжание дрона.
— Едут! — произнес Белобрысый. — Слышишь? Дрон летит! Это он их сопровождает!
Где-то вдалеке катилась волна криков. Ненавидящих криков.
Люди достали свои «боеприпасы» и встали наизготовку. Дрон, несший целую оптическую станцию с кучей поблескивающих объективов пронесся мимо и ушел в сторону моста. Тут же из размазанного гула выплыл четкий рокот дизельного двигателя, вернее сказать нескольких.
Первый грузовик был бронемашиной, того же типа что возил команду «Гаги», но, разумеется, это был другой. На стекла этой и шедших за ней машин были установлены металлические жалюзи.
Следом на значительной дистанции не особо торопясь двигалась машина с открытым кузовом.
На кузове были укреплены металлические элементы-«дуги», на которые обычно натягивают брезент. Здесь же вместо брезента была крупноячеистая металлическая сетка, связанная в своеобразный тент, по все видимости, обычной проволокой.
Под колеса и в саму машину летела лавина всякой дряни.
Часть из летевшего в машину задержалась на верхней части клетки и, по всей видимости, капала вниз помойным дождем.
Капли эти падали на головы сидевших в два ряда или стоявших на коленях людей в одинаковых серых робах. Головы всех одинаково смотрели в пол. Поверх бортов торчали толстые какими-то образом закрепленные листы бронестекол или просто толстого оргстекла — это была просто удивительная щепетильность.
В следующей машине один из пленных дерзнул повернуть голову и оглядеть полным ненависти взглядом толпу. Пара бумажных пакетов с какой-то надо думать молочной тухлятиной тут же лопнули поблизости от того места, где он сидел.
Брызгам удалось достичь соседей смотревшего, но не его самого, хотя ему определенно досталось ранее — на всех одинаково капало сверху — эта вторая машина также успела насобирать на себя внушительное количество разнообразной шняги.
Третья машина со своими пассажирами ничем не отличалась от первой. Всего их было пять. Вместе с сопровождающими, шедшими вначале и в конце колонны — семь.
Толпа разочарованно выдохнула. В прежние времена количество таких машин, по словам Белобрысого, доходило до двух десятков, по десять человек в каждой.
Машины ползли к мосту, где на очищенной от толпы площадке, вернее сказать территории в целый квартал, находилась комиссия по обмену от СБСЕ. Еще там были подразделения группы разграничения и вообще много кто, включая даже репортеров со стороны КАНАР.
Сам обмен происходил таким образом, что обмениваемые с обоих сторон шли по мосту в сопровождении бойцов сил разграничения и СБСЕшников — никого из представителей той или оной стороны там, на мосту, не было.
Со стороны вокзала уже торопливо двигались уборочные машины. Шли они в несколько рядов, сгребая разбросанный по проезжей части мусор к обочине. Следом шла машина, собиравшая дрянь.