Войдя в вагон, Завирдяев отметил некоторый контраст — внутри не было ожидаемой грязи и писанины на стенах. И, если сыграть словами, туалетной писанины в тамбурах тоже не было.
Вообще Завирдяева, заставшего последние годы Советского Союза было не удивить свинством и побитыми стеклами. Он даже ожидал, что в поезде будет вонять если уж не ссачьем, то хотя бы хлоркой вперемежку с помоями. Скорее бы такое вызвало какие-то смутные воспоминания из детства. Из песни слов не выкинешь — все самые интересные для игр и вылазок места вроде заброшенных промышленных корпусов, недостроев или просто гаражей неизменно воняли где помоями где свалкой, особенно весной, когда снег таял.
Что касалось позднесоветской депрессивности и неряшливости городского быта, то дело тогда было не в какой-то неотъемлемо присущей, как говорили умники, имманентной составляющей советского образа жизни. Дело было как раз в противоположном — неосознанное ощущение умирания привычного миропорядка, тихого но всеохватного умирания, вызывало что-то вроде массовой, хотя и неотчетливо выраженной депрессии. Неверно было персонифицировать все общество в отдельно взятую личность с ее переживаниями и моделями поведения, но определенные параллели все же прослеживались. Хотя однозначно лепить на всю тогдашнюю жизнь ярлык с надписью «депрессия» было бы довольно опрометчиво. Значительный объем «видеоследов» того периода мог как раз довольно красноречиво представить картину, противоположную понятию «депрессивный».
Тем не менее оффлайновые депрессивные проявления толкали общество да и государство все ближе к неотвратимому. А это приближение усиливало сами депрессивные проявления. Процесс подстегивал сам себя.
Однако, все же Второй Советский Союз скончался в тихой, спокойной обстановке. Да, были конфликты, горячие точки, как их тогда называли, но с Большой Войной, пусть даже с тем, чем она стала на седьмом году, это ни в какое сравнение не шло.
А еще современному Западном Миру не было повода ждать помощи со стороны чего-то внешнего, как это было с разламывающимся Союзом. Тогда при все тех причудливых сочетаниях разговоров о коварных происках иностранных спецслужб и реально хлынувшей поддержке было куда проще. Теперь же весь мир был не в порядке и той помощи, пусть и по-западному расчетливой, ждать было не откуда.
Завирдяев, не лишенный художественного восприятия действительности иногда про себя характеризовал ту страну последних советских лет, как охваченную неведомой небиологической, почти потусторонней болезнью. Был ряд советских же фильмов вроде «сталкера» и прочей фантастики, где была изображена соответствующая нездоровая атмосфера, пораженная подобным загадочным недугом.
И вот, в конце Второго Союза такая зараза словно вырвалась откуда-то и охватила всю страну.
Пару раз Завирдяев высказывал все это по пьяному делу, после чего воспринимал себя, как генератора и носителя довольно высокоинтеллектуальных соображений. Впрочем, реакции окружающих это подкрепляли.
Сейчас у Завирдяева создавалось стойкое ощущение, что он в очередной раз оказался в таком чумном месте. Суперфедерант, как ни странно таковым ему уже давно не виделся. Может привычка, может и вправду Суперфедерант не дотягивал.
Вагон постепенно наполнялся людьми и после десятиминутной стоянки плавно побежал вперед. В отличие от российских электричек, которые как, и сто лет назад, прежде чем разогнаться, осторожно пробирались между бесчисленных товарных составов, дергаясь и трясясь на следующих одна за одной стрелках, этот поезд, как и подобало старой доброй западной машине пошел вперед, руководствуясь одной задачей — за такой-то промежуток времени набрать такую-то скорость и идти с ней, с этой скоростью весь положенный участок маршрута. Как все-таки мало нужно чтобы почувствовать разницу одного с другим! Хотя у отечественных была куча вполне справедливых оправданий, хотя бы то, что выделенные именно для электричек пути и ветки были редкостью и если была дорога, то по ней должно было ездить все подряд.
Здесь же, несмотря на удручающую атмосферу, была по-прежнему радовавшая техника. Картину несколько портило большое белое пятно с расходящимися во все стороны лучами-трещинами на стекле. Предположение о защитной пленке подтвердилось.
Возможность поглазеть на проносящиеся окрестности при всем при этом все же была.
В какой-то момент с поездом поравнялась пара полицейских машин. Это были летающие «крайслеры» — в большинстве стран были именно они. Вообще в качестве машин полиции летающие корыта с шириной и длиной большей, чем у танкового шасси, использовались нечасто, но все же редкостью не были. В Суперфедеранте, понятное дело, их было не сыскать, но в остальной России то и дело летали точно такие же. Окраска, конечно была другая, а так все то же самое. Эти, немецкие были черно-зеленые.
Сама по себе машина была довольно занятной. Даже армейские плоскодонки были выполнены по схемам, когда винты были открыты. Там они, винты, были защищены кольцевыми каналами, но открыты. Выступи такая плоскодонка в качестве полицейской машины, она рано или поздно получила бы что-то вроде веревки или троса с двумя грузами, например гайками, на обоих концах. Кроме этой штуки народная смекалка понаизобретала еще кучу разных гадостей, зачастую доставляемых дронами.
На фронте все было проще — если вражеских дрон настигал плоскодонку, то он без затей подрывался, а не изощрялся с удавками, сбрасываемыми на винты. До боезарядов на дронах в тылах, по счастью дело не дошло, но вызов, несомненно был брошен.
Конструкторы свою очередь решили проблему, упаковав винты внутрь корпуса, снабдив их входным устройством — щитом, раскрывавшимся в различных конфигурациях: на марше, при безопасном зависании, в защищенном режиме. Все это конечно снижало аэродинамическую эффективность винтов, но создатели не смутились и вбухали в корыто непомерную энерговооруженность. Народ тешил себя слухами, что машины эти здорово взрываются, но это было именно самоутешение ненавистников.
Еще не желая уступать вооруженным до зубов плоскодонкам, инженеры снабдили этих летающих полицейских, флюгполицаев, говоря на местном языке, всем необходимым для установки автоматических турелей и некоторых прочих оборонных систем. На этих, надо было отдать должное их миролюбию, никаких пулеметов не было.
Сейчас оба корыта шли с распахнутыми створками, оттопырившимися поверх капотов. Еще они раскинули в стороны тонкие складные крылья, напоминавшие ножницы — такие были и у плоскодонок.
Голова в черном шлеме с лицом, скрытым маской и черными очками невозмутимо смотрела вперед — фигуру водителя вполне можно было рассмотреть. В какой-то момент он даже повернул голову в сторону поезда, но тут же продолжил следить за тем, что было у него прямо по курсу.
Через какое-то время поезд все же ушел вперед — грозные корыта при всей своей брутальности все же не были образцом рациональной аэродинамики, а иные поезда без труда обгоняли и куда более изящные вертолеты.
Вообще увиденные «летающие танки» довольно выразительно не вязались с тем полицаем, что пытался урезонить солдатню в аэропорту. Для знающего человека это не было удивительно — в отличие от России в некоторых странах даже патрульная полиция могла иметь довольно выраженную градацию, в том числе и в плане полномочий и технических средств. Куда более замысловатую, чем линейка из патрульной службы, спецподразделений, обычно ломавших двери, после чего клавших всех лицом в пол, и внутренних войск. Здесь же и полицай в аэропорту и эти экипированные летуны были «улицей», «улицей» без всех этих криминалистов и хрен знает кого еще — те были отдельной историей.
Поезд то и дело нырял в какие-то лесопосадки. Потом выныривал и оказывался словно летящим по своей эстакаде над аккуратными малоэтажными кварталами, и так несколько раз. Сравнивая проносившиеся за окном картины, Завирдяев поймал себя на мысли, что сравнивал он их с Суперфедерантом, а не с остальной Россией — гнусный регион так загадил восприятие, что пора было задаться вопросом, а не стал ли он восприниматься как норма? На деле же Кузнецкий Край, будучи вполне населенной территорией заметно контрастировал с такими же по уровню заселенности «сэмплами» остальной России — угледобывающий, вернее было сказать когда-то угледобывающий регион был не в порядке едва ли не с советских времен.
В годы позднего Второго Союза это была зона экологического бедствия — в те времена каменный уголь добывался полным ходом — ввиду технологических аспектов изготовления тогдашних транспортных батарей была большая потребность в графите. Помимо этого советская промышленность так до конца и не отказалась от котельных и старых технологий в металлургии. Отдельным шиком было то, что частные домохозяйства в регионе даже в конце прошлого века нередко отапливались каменным углем.
С начала восьмидесятых годов прошлого века кривая потребности в каменном угле поползла вниз. Главным образом это объяснялось тем, что на смену графиту пришла органика, а углерод «различной аллотропии», в частности волокно, в условиях доступа к мало чем ограниченной энергии можно было получать хоть из мусора.
Тем не менее, грязные рудники и тогда продолжали свою работу — теперь уголь был чисто химическим сырьем, дававшим помимо все же не до конца обесценившегося графита и самую разнообразную органику.
Конец Второго Союза застал будущий Суперфедерант в состоянии угрюмого низкотехнологичного промышленного региона, содержавшего в себе не только угледобывающие предприятия, но и старую, не «дуговую» металлургию а также химическую промышленность, центральным объектом которой было то, что теперь принадлежало ассоциировано-национальной компании Интер-нитро. Если совсем правильно, то GBA InterNitro RU.
Постсоветский приватизационный процесс в определенной мере обошел регион стороной. В то время как десоветизация экономики переводила имевшие ценность предприятия под новых собственников, а в конечном итоге под начало все тех же констеллейшнов, в основном GBA, Суперфедерант, который тогда конечно не был никаким Суперфедерантом, оказался в каком-то смысле вне течения этого поистине исторического процесса. Причиной этого было то, что ни GBA ни AEX никак не торопились заполучить «это» себе.