Все это было при том, что были куда более удручающие своими обликом и технологиями постсоветские предприятия — но те просто канули в небытие, оставив свой след разве что в чьих-то карманах.
Промышленность Суперфедеранта зависла в этой градации где-то посередине — ровно на столько же, насколько она высилась над откровенным хламом, она ровно так же не дотягивала до чего-то приличного. При этом, надо думать, менеджмент уже глобализованной промышленности не видел возможности в том, чтобы просто взять и покончить с неряшливым наследием — все же в угле как в химсырье была потребность, да и на тогдашнем глобальном политическом небосклоне начали сгущаться облачка. Тогда еще это были облачка.
В итоге промышленность, имевшая свое скромное место в цепочках военных производств была сохранена, но отдана на откуп национальной экономической стихии, в отличие от методичных констеллейшнов и их такого же методичного характера распространения влияния являвшей собой нечто, было бы правильно сказать, архаичное. Появилась целая плеяда местных царьков и магнатов разного масштаба и пошиба.
Отличаясь от остальной части страны экономикой, будущий Суперфедерант начал обособляться и в плане населения. Проще сказать, скатываться в депрессию. Ничего экстраординарного в этом не было — таких регионов только самой России было несколько, а в Европе и того больше. Когда-то, полтора века назад Детройт, кто бы мог подумать или вспомнить, переживал не то что нечто подобное, а более удручающее.
Так или иначе, все постсоветские десятилетия Кузнецкий Край был малопривлекательным депрессивным регионом. В таком состоянии он вошел вместе со всеми вначале в Предвойну, затем в Большую Войну, а после и в четырнадцатый-пятнадцатый годы.
Весь этот исторический бэкграунд сделал облик Суперфедеранта таким каким он был — заметно проигрывающим даже соседним областям. И вот теперь, вместо сопоставления уютных германских кварталов с мало чем отличавшимися Российскими, память Завирдяева то и дело извергала в сознание картины неприглядного быта то правого то левого берега, которые он, Завирдяев, сейчас удрученно сравнивал с тем, что видел за окном.
В какой — то момент впараллель с путями побежал высоченный серый бетонный забор, определенно выстроенный уже в годы Войны. Так и оказалось — взмывшие на возвышенность пути открыли панорамный вид на фортифицированное предприятие — далеко вперед продвинутую версию того иррационального нагромождения, в котором размещалась группа СБСЕ и прочие интервенты, как их называли в Суперфедеранте. В отличие от недостроенной Кузнецкой Энергостанции, это предприятие, по всей видимости, работало еще задолго до Войны, задолго до того, как стало фортифицированным.
Множество критически важных производств по всему миру было теперь заковано в бетонные доспехи — это было на случай Положения Судного Дня или чего-то вроде того.
Любому было понятно, да и официально это никогда не скрывалось, что бетонные стены и прочие принадлежности вроде контрольных вышек и пропускников ни в коей мере не были призваны противостоять каким-либо воздействиям со стороны противника, то есть «чинков». В какой-то теории, в фантастике, предполагавшей полное военное поражение и азиатские орды на «исконных территориях» эти крепости может и могли бы сработать как древние военные укрепления, но это были чистой воды фантазии, уместные в дешевых фильмах да и то не сейчас, а когда-нибудь после Войны.
На деле же фортификационные пояса должны были обезопасить критические предприятия от воздействия стихийных вооруженных выступлений граждан, которые вполне могли иметь место в случае развития тех или иных кризисных сценариев.
Национальные правительства давно уже не страдали излишней скромностью и деликатностью и то и дело артикулировали, что вполне допускают вероятность таких деструктивных выплесков со стороны своих граждан. Те в ответ ничуть не смущались от такой откровенности — за годы Войны все давно уже оставили все эти привычки расшаркиваться друг перед другом и высказывали все друг другу в лицо.
При любом отношении к текущему положению трудно было не согласиться, что это было проявлением демократического менталитета отвергавшего какие бы то ни было потуги приукрасить действительность и взаимоотношения государства и общества.
В какой-то момент Завирдяев залюбовался ровными рядами жилых корпусов, имевших в высоту по три-четыре этажа. Война, должно быть, на долгие годы загнала в темный угол архитекторские порывы строить где надо и где не надо исключительно высотки. Между корпусами были проложены ровные дорожки, вроде бы тротуары. Еще были высажены такие же ровные ряды деревьев и кустарников. Поезд мчался заметно выше раскинувшейся промышленной равнины, потом железнодорожная трасса сделала легкий вираж.
Тут до Завирдяева внезапно и почти оглушительно дошло где он такое видел — так в черно-белом видео выглядели постройки ужасающего концлагеря, одного из символов несчастливого двадцатого века. Впрочем, Завирдяев довольно быстро отверг такую аналогию — было бы глупо видеть в любых ровных рядах домов, построенных немцами отсылку к концлагерю, пусть и тоже немецкому. К тому же, на предприятии не немцы всем заправляют — подавляющее большинство критических производств было в юрисдикции констеллейшнов.
Жилой же городок вполне себе мог рассматриваться как объект вожделения со стороны работников — размещавшиеся за фортификационными поясами апартаменты предназначались для так называемого внутреннего персонала — они были обязаны проживать там все время за исключением выходных. Проживали с семьями у кого таковые были. В нерабочие дни могли находиться где угодно. В обычных обстоятельствах, когда не было какого-то особого чрезвычайного положения, они еще и могли приводить кого хотели — по всему это был обычный поселок. Свои старые жилища обитатели как правило сдавали в наем. Этот внутренний персонал являлся своеобразной элитой. Впрочем, когда-то им уже придумали полузабытое и довольно вычурное определение — рабочая аристократия. Сейчас они назывались и называли себя внутренним персоналом. Про вопрос мобилизаций такие «аристократы» могли не вспоминать. По крайней мере, пока работали. Здесь они были куда нужнее, чем на фронтах.
Еще был внешний персонал — эти были задействованы на различных вспомогательных процессах и работах и в случае перехода на Положение Судного Дня скорее всего были бы заменены каким-нибудь экстренно завезенным военным контингентом. В случае Положения Судного Дня организация доставки и пропуск не пойми где проживающих рабочих внешнего персонала стала бы слишком уж хлопотным делом, а раздувать рабочий городок, чтобы на постоянной основе запихать туда всех было бы нерациональным решением. Вот и был найден выход, чем-то напомнивший Завирдяеву рассказы о старой советской армии, где солдаты делали вообще все что только было можно и нужно. Теперь в этой роли мастеров на все руки выступили бы солдаты Блока.
Сам промышленный узел раскинулся до горизонта. По площади он превышал не то что бетонную «цитадель» Суперфедеранта, но и площади предприятий «Интер-Нитро». Может даже их вместе взятые, по крайне мере, Завирдяева масштабы впечатлили.
Наконец, промышленный монстр остался где-то позади и снова пошли перемежавшиеся кварталы и рощи.
Потом поезд вроде бы начал снижать скорость и стало понятно почему — мимо начали проноситься характерные пристанционные постройки. Пути стали ветвиться, побежали стоявшие в ожидании своего отправления товарные составы. Пройдя какой-то участок пути бок о бок с контейнерами и цистернами, поезд взмыл куда-то выше и перемахнул через мост-путепровод. Через пару легких виражей за окном показалась серая полоса платформы с толпившимися людьми. Поезд шел без остановки. Завирдяев успел разглядеть, что по своему составу толпа на перроне была представлена преимущественно все теми же солдатами.
Внезапно где-то поблизости раздался глухой удар и на соседнем стекле появился такой же белый круг, что и на том, что было напротив его, Завирдяева, места.
Еще было видно, как по обоим стеклам поползли потеки — очевидно, в поезд бросили бутылкой, скорее всего пивной.
Надо же было так кучно попасть! — подумал Завирдяев, — Выбили два соседних! Специально что ли метились?
Вообще на скорости в сто двадцать километров в час, с которой электричка миновала перрон, такое «бутылкометание» вряд ли могло быть столь прицельным, хотя кто их знает, может они гранаты тренировались бросать? Вот и повод задуматься нужны ли бетонные пояса предприятиям или это излишество. Их, конечно тоже охраняли солдаты, но солдат солдату рознь.
Завирдяев повернул голову и оглядел вагон, желая увидеть реакцию находившихся в поезде. Никакого заметного оживления атака не вызвала. Кто-то вроде бы бросил взгляд в сторону платформы, но к тому времени она с ее норовившей слиться в единое пятно толпой пронеслась назад и сменилась звукопоглощающей стенкой.
— Вы иностранец? — произнесла бабулька, все это время незаметно сидевшая на сидении, располагавшемся напротив завирдяевского. Вернее было сказать, в ряду располагавшемся напротив — в отличие от Завирдяева та предусмотрительно заняла место поближе к проходу.
— Все верно, — ответил Завирдяев, указавший пальцем на свой наушник, благодяря которому он и понял вопрос, — Я разговариваю на английском.
Это были те немногие слова на немецком, что он знал.
— Окей, это обычное дело, — ответила «божий одуванчик».
— Вообще я приехал из России, — начал Завирдяев на английском. — Я очень разочарован тем, что они сделали с этим поездом. Хорошо, что здесь, внутри по-прежнему все в порядке.
Бабка оглядела Завирдяева довольно внимательным взглядом. Лицо ее выражало целый спектр довольно разнонаправленных эмоций. Такое обычно бывает, когда человеку есть что сказать, но распланировать сходу свою речь он не может.
— Давно у вас такое твориться? — задал Завирдяев наводящий вопрос.
— Каждую мобилизацию в течение примерно трех лет, — ответила бабуля.