— Полпачки всегда ставит ее в полночь по пятницам, — сказала Ралли. — Это традиция «Минотавра».
Джеймс следовал за Ралли. Они вальсировали. Кругом были нары, мужчина с мужчиной, мужчина и женщина, две женщины — все они элегантно кружились. Неуклюжие движения исчезли. Некоторые были одни. На них была драная кожа и много пирсинга, но они подмигивали Джеймсу как новому собрату.
— Это невероятно, — прошептал Джеймс.
Ралли прислонилась к Джеймсу щекой. Она направляла его в танце.
— Это традиция, — ответила Ралли.
Джеймс танцевал. Он не спрашивал Ралли, где она была, не спрашивал о Патрике. Он танцевал и вдыхал аромат ее волос. Ему было приятно прижиматься к ее щеке. Симметричные выросты за ее ушами были так близко.
— Я все время думаю о тебе, — прошептал Джеймс.
— Уже полночь, — произнесла Ралли. — С Новым годом!
— Ты слышала? Я-я все время думаю о тебе.
Ралли наклонилась к Джеймсу, встретилась с ним взглядом.
— Тогда поцелуй меня, глупый. Песня почти закончилась.
Джеймс так и сделал. Отклонившись назад, он поцеловал Ралли. Это был хороший поцелуй — не блестящий, но хороший, — с прикосновением языков и сильным ударом передних зубов. Когда танец закончился, Джеймс стоял, красный от смущения, ожидая приговора.
— Ты… тоже думала обо мне? — спросил он.
Ралли взяла Джеймса за руку.
— Я хочу есть, — заявила она, — пойдем, съедим что-нибудь.
Ралли подтолкнула Джеймса в сторону пожарного выхода. Он смотрел на ее ковбойский наряд, на юбку, обтягивающую бедра. Однажды он видел ее обнаженной, но этот костюм был сексуальнее.
— Подожди, — настаивал Джеймс. — Так ты думала?
— Пойдем, пойдем. — Ралли вытолкнула Джеймса в дверь. — Нам нужно поесть.
Они шли по аллее, засыпанной снегом, и над головой у них мерцало звездное небо. Джеймс вспомнил о плаще, который остался в «Минотавре». Дверь за ними захлопнулась.
— Господи, — произнес он, — здесь холодно.
— Я умираю от голода, — пожаловалась Ралли.
Они стояли и смотрели друг на друга. От тел поднимался пар.
— Готова поспорить, что ты любишь пепперони, — сказала Ралли.
— Я без ума от тебя, — признался Джеймс.
Ралли переступила с ноги на ногу, скрестила руки.
— Ты меня даже не знаешь.
«Я сказал это, — подумал Джеймс. — Я стою здесь. И я сказал это».
— Я люблю пепперони, — произнес он.
Ралли обняла его и поцеловала во второй раз.
Иногда все происходит именно так. Город приложил к этому руку, позволил двум людям влюбиться так, как Ралли и Джеймс. Они сходили за пиццей, а потом остановили такси, чтобы прокатиться по острову. В честь Нового года водитель предложил им ЛСД, но они отказались. Они уселись на заднее сиденье, счастливые, потому что были вместе, нежно целовались и почти не разговаривали. В три часа утра они были в квартире Ралли в Сохо, медленно готовясь полностью познать друг друга. Они ласкали, дразнили, улыбались, приближаясь к развязке. Они наслаждались и довели друг друга до оргазма. Ралли спела Джеймсу песню из своего детства. На рассвете они стояли у окна, завернутые в одеяла, наблюдая за восходом солнца.
Последовала изумительная неделя, когда Джеймс и Ралли почти не разлучались. Джеймс взял отпуск на неделю, а Ралли отложила свои дела. Они сражались в постели до полудня. Потом садились на поезд и ехали на Кони-айленд, где гуляли по хрустящему под ногами песку. Джеймс пригласил Ралли во «Флэт Майклз», где она не была, а она познакомила его с восхитительными гамбургерами в бистро на углу. Они держались за руки на «Анжелике», посмотрели две пьесы, экспериментировали с дамским бельем, спали до десяти. Они были влюблены, и после полуночи в четверг, в их шестую ночь, Джеймс сел на пол в ванной Ралли, шепча о своем счастье. Ралли спала, и Джеймс провел в ванной с выключенным светом около получаса. Он скучал по Отису, скучал по той части себя, которая беспристрастно оценивала его переживания, но в нем появилось что-то новое, неотвратимое. Запах кожи Ралли наполнял его легкие, а ее голос он готов был слушать бесконечно. Моррис, Миннесота, Анамария и его собственная непримечательная жизнь исчезли в мгновение ока, и остались только руки, бедра и грудь Ралли. Когда они гуляли по Сохо, держась за руки, Джеймс вглядывался в глаза прохожих, пытаясь понять, правда ли они с Ралли осязаемы или счастье сделало их невидимыми. Они спорили только о том, какие фильмы смотреть, по каким улицам гулять и куда они поедут путешествовать.
— Новая Зеландия, — произнес Джеймс.
Ралли целовала его икры. Они лежали в кровати обнаженные.
— Остров Скай, — сказала она.
— Серенгети.
Ралли села между его ног. Она целовала его бедра.
— Остров Скай.
Джеймс откинулся назад, закрыл глаза.
— Токио, — прошептал он.
— Хмм. Ты все еще настроен спорить со мной?
— Нет, — выдохнул Джеймс.
Они не появлялись в квартире Джеймса целую неделю. Джеймс пробирался туда, чтобы переодеться, но старался делать это днем, когда Патрик был на работе. Джеймс не очень боялся встречи с соседом, но ни он, ни Ралли не хотели иметь с ним дело. Они не знали, как он отнесется к их отношениям, но обсуждать это с кем бы то ни было, особенно с Патриком, не хотелось. Поэтому они не знали и не интересовались, чем кончился «дебош». Они знали, что Уолтер и Генри стали приятелями, и надеялись, что Николь Боннер выйдет замуж за Дугласа Керчека. Они наслаждались друг другом. К радости Ралли, Патрик не имел ни малейшего представления, где она живет. Она всегда приезжала к нему, и никогда — наоборот. Таким образом, оказалось, что Ралли и Джеймс предоставлены самим себе. Манхэттен — целый мир, в котором неделя оборачивается медовым месяцем.
Они катались на коньках в Рокфеллер-центре. Посетили музей Клойстерс, постояли перед гобеленом, где первый раз встретились. Они обсуждали снег, смертную казнь, но больше всего они говорили друг о друге. Джеймс заметил, что все время говорит Ралли о том, как она выглядит, будто не доверял зеркалам вокруг.
— Ты прекрасна, — говорил он.
— Нет, — протестовала Ралли.
Джеймс поцеловал ее за ухом.
— Ты прекрасна.
В отместку Ралли назвала Джеймса тигром.
— Кто я?
Они опять оказались в постели Ралли. Был субботний вечер. Ралли села на кровати, потянулась и достала с полки книгу.
— Это мое любимое стихотворение, — объяснила она, — «Разоблачение десяти часов» Уоллеса Стивенса. Послушай. «Дома населены белыми ночными рубашками…»
— Ложись. — Джеймс потянул ее за локоть.
— Нет, слушай. «Дома населены белыми ночными рубашками. Нет ни одной зеленой, пурпурно-зеленой, желто-зеленой или желтой с синей каймой…»
— Ты не носишь ночную рубашку, — поддразнил Джеймс.
Ралли толкнула его.
— Слушай, милый. Пожалуйста. Мне так хочется.
— Хорошо.
— «…или желтой с синей каймой. На них нет кружевных шнурков и нанизанных бусин. Люди не спят, подобно обезьянам или моллюскам. Только старый моряк напился, и заснул в сапогах, и ловит тигров во сне». Вот.
Ралли отложила книгу и прижалась к Джеймсу.
Джеймс перевернулся на спину, положил руки за голову.
— Итак, я тигр, — произнес он.
— А я пьяница. Моряк. — Ралли поцеловала Джеймса в шею.
Они лежали на одной подушке и смотрели друг на друга.
— Я привыкла считать своим тигром Патрика, — прошептала Ралли.
— О. — Джеймс похолодел.
— Не сходи с ума, дорогой. Я тебе это рассказываю, чтобы ты понял, что именно поэтому я позволяла делать с собой такие нелепые вещи. Связать и оставить привязанной к кровати. Я думала, он исключительный.
— О-о-о!
— Я больше так не считаю. — Она обняла его. — Это ты. Ты единственный.
Джеймс закрыл глаза. Ему хотелось сразиться с Патриком Риггом, пробежаться по Верраццано, остаться в этой кровати навсегда. Он вспомнил об Отисе.
— Так вот каким ты хочешь меня видеть? — спросил он. — Нелепым?
Ралли поцеловала его.
— Нет, милый.
Джеймс взглянул на нее. Ему хотелось рассказать ей об Отисе, но внутренний голос подсказал ему подождать. Приберечь для особого случая.
В субботнюю ночь на второй неделе после Нового года Патрик Ригг вошел в квартиру. Он сдерживался целую неделю, не обращая внимания на отсутствие Джеймса. Он знал, что Джеймс у Ралли. В «Минотавре» они танцевали, окруженные толпой панков, а потом исчезли.
Патрик пытался занять себя работой, заполнить вечера другими женщинами. Он затащил Криспин и Кеттл в постель, и они вытворяли такое, о чем другие мужчины только могли мечтать. Но в его сердце все эти семь дней росла черная, навязчивая мысль: Ралли выбрала Джеймса. Ралли выбрала Джеймса. Ралли Мак-Вильямс, его самая сексуальная, самая упрямая и самовлюбленная женщина, бросилась к этому тихоне Джеймсу.
«Ну и что? — думал Патрик, меряя шагами квартиру. — У тебя много женщин. Отпусти эту сучку».
Но он не мог. Его душа была хрупким карточным домиком, а картами были женщины, каждой было отведено свое место. Он тратил все свои деньги на женщин, ласкал их, управлял ими. Это все, что у него было. У него умерли мать и брат, воспоминания о которых преследовали Патрика каждый день. Его приятели из Манхэттена появлялись только на вечеринках. Поэтому Патрик полагался на своих женщин, на их тела и общество, так же как Джеймс полагался на Отис. Исчезновение таких, как Фрида, которые располагались где-то с краю, не раздражало Патрика, а вот то, что он позволил другому мужчине увести Ралли, женщину-карту, лежавшую в основании домика, выводило его из себя. Казалось, что все рушится, теряет свою целостность, и страхи, вселенское одиночество, с которыми у Патрика было заключено перемирие, вырываются и нападают. Кроме того, Ралли была единственной женщиной, которая выполняла все его невысказанные, невозможные желания. Стоя перед зеркалом, лежа связанной на кровати, она влюблялась в себя — была очарована собственным телом и душой — и поэтому она становилась бесконечно нужной Патрику.