– Слушай, – кричу я Прайсу, – почему мы туда не пошли?
– Потому что, – схватив меня за воротничок, он пытается перекричать музыку, – нам нужен боливийский живительный порошок…
Я иду за ним. Прайс быстро идет по узкому коридору вдоль танцпола и через бар входит в «Зал с канделябрами», битком набитый ребятами из Drexel, Lehman’s, Kidder Peabody, First Boston, Morgan Stanley, Rothschild, Goldman, бог мой, даже из Citibank, все в смокингах, со стаканами шампанского. «New Sensation» постепенно переходит в «The Devil Inside»[7], как будто это одна и та же песня. Прайс замечает в глубине зала Теда Мэдисона, который стоит, прислонившись к перилам. На нем – двубортный шерстяной смокинг, хлопчатобумажная рубашка с воротником апаш от Paul Smith, бабочка и шарфик от Rainbow Neckwear, бриллиантовые запонки от Trianon, лакированные туфли с шелковой отделкой от Ferragamo и старинные часы Hamilton от Saks. Позади Мэдисона – уходящие в темноту железнодорожные рельсы: сегодня они расцвечены яркими зелеными и розовыми фонариками. Прайс неожиданно останавливается и смотрит сквозь Теда, который, заметив Тимоти, понимающе улыбается. Прайс глядит на рельсы с тоской, как будто они символизируют некую свободу, олицетворяют избавление, которого он ищет, но я кричу Прайсу: «Эй, вон Тедди!» Это выводит его из оцепенения, он трясет головой, словно пытаясь выкинуть из нее мысли, фокусирует взгляд на Мэдисоне и решительно кричит: «Да нет, черт возьми, это не Мэдисон, это Тернбол». С парнем, которого я принял за Мэдисона, подходят поздороваться двое других парней в смокингах, он поворачивается к нам спиной, и внезапно, сзади, Эберсол обхватывает шею Тимоти и делает вид, что хочет его задушить. Прайс отпихивает руку, а потом пожимает ее со словами: «Привет, Мэдисон».
Мэдисон (а вовсе не Эберсол, как мне показалось) одет в чудесный двубортный костюм из белого льна от Hackett of London, купленный в Bergdorf Goodman. В одной руке у него незажженная сигара, в другой – наполовину пустой стакан шампанского.
– Мистер Прайс, – орет Мэдисон. – Рад вас видеть, сэр.
– Мэдисон, – кричит в ответ Прайс, – мы нуждаемся в твоих услугах.
– Ищете приключений? – улыбается Мэдисон.
– Нечто более срочное, – орет Прайс.
– Понятно, – кричит Мэдисон, кивает мне холодно (почему – не знаю) и, кажется, кричит: «Бэйтмен», а потом: «Ты хорошо загорел!»
Парень, стоящий за Мэдисоном, – вылитый Тед Драйер, на мой взгляд. Он одет в двубортный смокинг с шалевым воротником и в хлопчатобумажную рубашку с шелковой клетчатой бабочкой, я почти уверен, что все это – из коллекции Polo от Ralph Lauren. Мэдисон стоит и то и дело кивает каким-то людям, возникающим из толпы.
Наконец Прайс теряет самообладание. Кажется, он кричит:
– Слушай, нам нужны наркотики.
– Терпение, Прайс, терпение, – кричит Мэдисон. – Я поговорю с Рикардо.
Он по-прежнему остается стоять, кивая проталкивающимся мимо нас людям.
– Нам нужно сейчас! – вопит Прайс.
– Вы почему не в смокингах? – кричит Мэдисон.
– Сколько нам надо? – спрашивает меня Прайс. На лице у него написано отчаяние.
– Грамма хватит, – кричу я. – Рано утром я должен быть в офисе.
– У тебя есть наличные?
Я не могу соврать, киваю, даю ему сорок долларов.
– Грамм, – орет Прайс Теду.
– Познакомьтесь, – говорит Мэдисон, указывая на своего друга, – это Ю.
– Нам грамм! – Прайс сует купюры Мэдисону. – Что? Ю?
Парень и Мэдисон улыбаются, Тед качает головой и снова выкрикивает имя, которое я не могу расслышать.
– Нет, – кричит он. – Хью!
Во всяком случае, так мне слышится.
– Приятно познакомиться, Хью! – Прайс поднимает руку и постукивает пальцем по золотым часам Rolex.
– Сейчас вернусь, – кричит Мэдисон. – Пообщайтесь пока с моим приятелем. Возьмите что-нибудь выпить.
Он исчезает. Ю, Хью, Хую, или как его там, растворяется в толпе. Я иду за Прайсом к перилам. Я хочу прикурить сигару, но у меня нет спичек, однако меня успокаивает ее вид и запах, а также осознание того, что скоро появится кокаин. Я беру у Прайса два талона на выпивку и хочу принести ему «Финляндию» со льдом, но «Финляндии» нет, говорит мне сука-барменша. Все же у нее отличная фигура, девица так соблазнительно выглядит, что я оставляю ей большие чаевые. Я решаю взять «Абсолют» для Прайса, а себе – «J&B» со льдом. Думаю, не принести ли Тиму коктейль «Беллини», но, кажется, он сегодня слишком взвинченный, чтобы оценить мою шутку. Протиснувшись сквозь толпу, я даю ему «Абсолют». Не поблагодарив меня, Тимоти одним глотком выпивает водку, морщится, глядя на стакан, и негодующе смотрит на меня. Я беспомощно пожимаю плечами. Его взгляд снова прикован к рельсам. Сегодня в «Туннеле» очень мало девок.
– Слушай, завтра вечером я встречаюсь с Кортни.
– С Кортни? – кричит он, уставившись на рельсы. – Прелестно.
Его сарказм слышен даже сквозь шум.
– А почему бы и нет! Каррузерса нет в городе.
– С таким же успехом ты мог бы заказать девицу из эскорт-сервиса! – не задумываясь, кричит он с горечью.
– Почему? – ору я.
– Потому что поебаться с ней обойдется тебе гораздо дороже!
– Вовсе нет! – кричу я.
– Слушай, я с этим тоже столкнулся, – кричит Прайс, слегка потряхивая стакан. Кубики льда гремят неправдоподобно громко. – Мередит такая же. Она тоже считает, что я должен ей платить. Они все так думают.
– Прайс, – я делаю большой глоток виски, – тебе цены нет…
Он показывает себе за спину:
– Куда ведут эти рельсы?
Начинают мерцать лазерные вспышки.
– Не знаю, – отвечаю я после очень долгой паузы (трудно даже сказать, сколько она длилась).
Мне надоедает смотреть на Прайса, который молчит и не двигается. Он отрывает взгляд от рельсов только для того, чтобы посмотреть, не идет ли Мэдисон или Рикардо. Вокруг – никаких женщин, одни профессионалы с Уолл-стрит в смокингах. Единственная девушка танцует одна в углу под песню, которая, как мне кажется, называется «Love Triangle»[8]. На девушке топ со стразами (кажется, от Ronaldus Shamack), на котором я и пытаюсь сосредоточиться. Но я в таком нервном, предкокаиновом состоянии, что принимаюсь нервно жевать талон на выпивку, а какой-то парень с Уолл-стрит, похожий на Бориса Каннингема, загораживает девушку. Прошло уже двадцать минут, и я хочу снова отправиться в бар, но тут возвращается Мэдисон. Он шумно дышит, на его лице застыла тревожная улыбка. Он пожимает руку вспотевшему, суровому Прайсу, который отходит так быстро, что когда Тед пытается по-дружески хлопнуть его по спине, то его рука рассекает воздух.
Я снова иду за Прайсом мимо бара, мимо танцпола, мимо лестницы, ведущей вниз, мимо длинной очереди в женский туалет (странно, ведь вроде бы сегодня женщин в клубе почти нет), и вот мы в пустом мужском туалете. Мы втискиваемся в кабинку, Прайс запирает дверь на щеколду.
– Меня трясет, – говорит он, передавая мне маленький конвертик. – Открывай ты.
Я беру крошечный белый конвертик, осторожно разворачиваю. Во флуоресцентном свете кажется, что тут меньше грамма.
– Господи, – шепчет Прайс на удивление мягко, – да здесь не так уж много, да? – Он наклоняется, чтобы рассмотреть порошок получше.
– Может, это из-за освещения так кажется, – замечаю я.
– Рикардо охуел, что ли? – спрашивает Прайс, с удивлением рассматривая кокаин.
– Тсс, – шепчу я, вынимая свою платиновую карточку American Express. – Давай просто сделаем это.
– Может, он миллиграммами его продает? – не может успокоиться Прайс.
Сунув свою платиновую карточку American Express в порошок, он подносит ее к носу и вдыхает. Мгновение он стоит в молчании, а потом сдавленным голосом произносит:
– О боже.
– Ну, что? – спрашиваю я.
– Да это, блядь, миллиграмм… сахарной пудры, – выдавливает он.
Вдохнув немного порошка, я прихожу к тому же заключению:
– Конечно, он слабоват, но если мы не будем его жалеть, то, думаю, будем в полном порядке…
Но Прайс в бешенстве, он вспотел и побагровел. Он орет на меня, как будто это я во всем виноват, как будто это мне пришла в голову идея купить грамм у Мэдисона.
– Я хочу оторваться, Бэйтмен, – медленно говорит Прайс, постепенно повышая голос, – а не подслащивать овсянку!
– Можно добавить его в кофе с молоком, – доносится жеманный голос из соседней кабинки.
Прайс смотрит на меня, таращит глаза, не в силах в такое поверить, наконец в ярости колотит кулаком в стенку.
– Успокойся, – говорю я ему. – Какая разница, давай продолжим.
Он поворачивается ко мне, проводит рукой по своим жестким, зачесанным назад волосам. Кажется, он смягчился.
– Пожалуй, ты прав, – он повышает голос, – если пидор в соседней кабинке не возражает.
Мы ждем, когда человек подаст признаки жизни, наконец голос в соседней кабине шепелявит:
– Я не возразаю…
– Иди на хуй, – орет Прайс.
– Сам иди, – передразнивает голос.
– Иди на хуй!!! – вопит Прайс, пытаясь перелезть через разделительную алюминиевую стенку, но я одной рукой стаскиваю его.
Слышится звук спускаемой воды в соседней кабинке, и незнакомец, явно напуганный, выбегает из туалета. Прайс, прислонившись к двери нашей кабинки, смотрит на меня с какой-то безнадежностью. Проведя дрожащей рукой по своему багровому лицу, он крепко зажмуривает глаза, его губы белеют, под одной ноздрей следы кокаина. Не открывая глаз, он тихо говорит:
– Ладно. Давай продолжим.
– Вот это я понимаю, – говорю я.
Мы по очереди черпаем своими кредитками порошок из конвертика, а когда они более не годятся, подчищаем остатки пальцами, вдыхаем, лижем, втираем его в десны. Я почти ничего не чувствую, но, возможно, еще один виски со льдом подарит мне ложное ощущение, будто меня хоть слабо, но вставило. Выйдя из кабинки, мы моем руки, разглядываем наши отражения в зеркале и, удовлетворенные, отправляемся в «Зал с канделябрами». У меня возникает желание сдать в раздевалку пальто (Armani). Что бы Прайс ни говорил, я чувствую, что меня зацепило. Спустя несколько минут я стою у стойки бара, пытаясь привлечь внимание официантки, и в словах Прайса уже нет никакого смысла. В конце концов я вынужден показать официантке купюру в двадцать баксов, несмотря на то что у меня еще полно талонов на бесплатную выпивку. Это срабатывает. Поскольку у меня есть талоны, я заказываю две двойные «Столичные» со льдом. Я отлично себя чувствую и, пока она наливает мне водку, кричу ей: