&B» со льдом, потом – коньяк. Она заказывает мятно-кокосовый шербет. Я прикасаюсь к ее руке, держу ее за руку – я для нее больше чем просто друг. На улице светит солнце. Ресторан потихоньку пустеет, уже почти три часа. Она заказывает стакан шардоне, потом – еще один, потом просит чек. Она расслабилась, но что-то все-таки происходит. У меня сердце падает и поднимается, но потом опять бьется ровно. Я внимательно слушаю, что она говорит. Стоит вообразить себе возможность, как она исчезает. Бетани опускает глаза, а когда снова смотрит на меня, я отвожу взгляд.
– А у тебя есть кто-нибудь? – спрашивает она.
– Моя жизнь по сути своей проста, – говорю я задумчиво, застигнутый врасплох.
– И что это значит? – спрашивает она.
Я отпиваю коньяк и загадочно улыбаюсь, играя с ней, подавая ей надежду, возбуждая ее мечты о воссоединении.
– У тебя есть кто-нибудь, Патрик? – повторяет она. – Скажи мне.
Думая об Эвелин, я говорю:
– Да.
– Кто? – спрашивает она.
– Большая бутылка дезирела, – говорю я рассеянно, и мне вдруг становится очень грустно.
– Что? – Она улыбается, но потом что-то соображает и качает головой.
– Нет, на самом деле у меня никого нет, – говорю я, выхожу из ступора и вдруг добавляю, сам того не желая, как будто помимо воли: – Я хочу сказать, что значит есть? Когда у тебя что-то есть, значит это твое, правильно? А разве другой человек может быть твоим? Такое вообще бывает? Разве я у тебя был? Ха! У меня кто-то есть? Я этого не понимаю. Ха! – Я смеюсь.
Она переваривает услышанное и кивает:
– Наверное, в этом есть своя логика.
Еще одна долгая пауза, а потом я спрашиваю с опаской:
– А у тебя кто-нибудь есть?
Она улыбается, очень собой довольная, и признается, не поднимая глаз, но с неподражаемой определенностью:
– Ну да, у меня есть бойфренд, и мы…
– Кто?
– Что? – Она поднимает глаза.
– Кто он? Как его зовут?
– Роберт Холл, а что?
– Который из Salomon Brothers?
– Нет. Он шеф-повар.
– Из Salomon Brothers?
– Патрик, он шеф-повар. И совладелец ресторана.
– Какого ресторана?
– А это имеет значение?
– Нет, правда, какого? – говорю я и добавляю себе под нос: – Я его вычеркну из своего справочника «Загат».
– Он называется «Дорсия», – говорит она, а потом: – Патрик, с тобой все в порядке?
Да, мозг у меня взрывается, а желудок как будто выворачивается наизнанку – спазматическая, кислотная, гастритная реакция; планеты и звезды, взвихренные галактики, состоящие целиком из крошечных белых поварских колпаков, кружатся у меня перед глазами. Я выдавливаю очередной вопрос:
– Почему Роберт Холл? Почему именно он?
– Ну, я не знаю. – Голос у Бетани слегка пьяный. – Наверное, все дело в том, что мне уже двадцать семь, и…
– Ну и что? Мне тоже уже двадцать семь, и половине Манхэттена – двадцать семь. И что с того? Это еще не причина, чтобы выходить замуж за Роберта Холла.
– Замуж? – Она широко раскрывает глаза. – Разве я говорила, что собираюсь замуж?
– А разве нет?
– Нет, но кто знает. – Она пожимает плечами. – Может быть, мы и поженимся.
– Уж-жасно.
– Как я начала говорить, Патрик, – она смотрит на меня игриво, и от этого меня подташнивает, – ты и сам, наверное, знаешь… время проходит. Биологические часы не остановишь, – говорит она, а я думаю: господи, неужели ей хватило всего двух стаканов шардоне, чтобы это признать? Господи, ну и слабачка. – А я хочу детей.
– От Роберта Холла? – говорю я скептически. – С тем же успехом можно завести детей от Капитана Лу Альбано. Я тебя не понимаю, Бетани.
Она теребит салфетку и опускает глаза. Потом обводит взглядом зал, где официанты уже накрывают столы для ужина. Она смотрит на них, и я тоже на них смотрю.
– Почему у меня ощущение, что ты злишься, Патрик? – тихо спрашивает она и отпивает еще вина.
– Может быть, потому, что я злюсь, – цежу я сквозь зубы.
– Господи, Патрик. – Она пытается заглянуть мне в глаза. Видно, что она искренне огорчена. – Мне казалось, что вы с Робертом были друзьями.
– Что? – говорю я. – Я не помню.
– Разве вы с Робертом не дружили?
Я молчу, сомневаюсь.
– А мы дружили?
– Да, Патрик, дружили.
– Роберт Холл. Роберт Холл. Роберт Холл, – бормочу я, пытаясь вспомнить. – Не тот, который студент-стипендиат? Президент старшего курса? – Подумав еще секунду, я добавляю: – Такой, со слабовольным подбородком?
– Нет, Патрик, – говорит она. – Другой Роберт Холл.
– Я его путаю с другим Робертом Холлом?
– Да, Патрик, – сердито говорит она.
Я весь напрягаюсь внутри, закрываю глаза и вздыхаю:
– Роберт Холл. Это не тот, чьи родители владеют половиной Вашингтона? Не тот, кто был, – я тяжело сглатываю слюну, – капитаном университетской команды? Шесть футов ростом?
– Да, – говорит она. – Этот Роберт Холл.
– Но… – Я умолкаю.
– Что – но? – Похоже, она решила дождаться ответа.
– Но он же был педиком, – выпаливаю я на едином дыхании.
– Нет, Патрик, не был, – говорит она, явно обиженная.
– Я уверен, что был. – Я киваю.
– И с чего бы ты так уверен? – спрашивает она без улыбки.
– Потому что он позволял парням… ну, не тем, с которыми я общался… как бы это сказать… он был не против, когда они вставляли ему всем скопом и привязывали к кровати, и все дела. По крайней мере, мне так говорили, – честно признаюсь я, а потом со стыдом добавляю: – Знаешь, Бетани, однажды он мне предложил… э, минет. В библиотеке.
– О господи. – Она морщится от омерзения. – Ну, где там чек?
– Его ведь, кажется, выгнали из университета за диплом по Бабару? Или что-то вроде того? – говорю я. – По слону Бабару? Господи, по французскому слонику?
– Ты о чем?
– Послушай, – говорю я, – он ходил в бизнес-школу в Келлоге, на северо-западе, правильно?
– Ходил, но бросил, – говорит она, не глядя на меня.
– Послушай. – Я прикасаюсь к ее руке.
Она морщится и убирает руку.
Я пытаюсь улыбнуться:
– Роберт Холл вовсе не педик…
– Можешь не сомневаться, уж я-то знаю, – говорит она как-то слишком натянуто. Похоже, она не на шутку обижена, а мне непонятно, как можно так злиться из-за Роберта Холла? И вместо того чтобы ответить: «Ну да, тупая ты сука», я примирительно говорю:
– Я и не сомневаюсь, что знаешь, – и потом добавляю: – Расскажи мне про него. Мне интересно, как у вас с ним. – А потом, улыбаясь, кипя от ярости, я извиняюсь: – Прости.
Не сразу, но она все же отходит и улыбается мне в ответ, и я снова прошу:
– Расскажи, – и добавляю тихонько себе под нос, улыбаясь Бетани: – Мне бы очень хотелось разрезать твою пизду.
Ее слегка развезло от вина, так что она смягчается и начинает рассказывать.
Пока она говорит, я размышляю о своем: вода и воздух, небо и время, мгновение, краткий миг в прошлом, когда мне хотелось показать ей всю красоту мира. У меня не хватает терпения для откровений, для того, чтобы начать все сначала, для событий, которые происходят за пределами моего непосредственного поля зрения. Одна молоденькая девочка, первокурсница, с которой я познакомился в баре в Кембридже, когда сам был первокурсником в Гарварде, как-то сказала мне, в ту же осень: «Жизнь полна бесконечных возможностей». Когда она выдала этот бесценный перл, почечный камень мудрости, мне с трудом удалось не подавиться солеными орешками; я спокойно запил их «Хейнекеном», улыбнулся и уставился в угол, где ребята играли в дартс. Наверное, нет нужды говорить, что она не дожила до второго курса. Той же зимой ее расчлененное тело нашли в реке Чарльз, отрезанная голова висела на дереве на берегу, привязанная к ветке за волосы, в трех милях от места, где обнаружили тело. В Гарварде моя ярость была не такой жгучей, какой стала теперь, и бесполезно надеяться, что мое раздражение пройдет. Никогда.
– О Патрик, – говорит она, – а ты все такой же, ни капельки не изменился. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– По-моему, хорошо.
– Да? Правда? – Она слегка хмурится. – Сейчас хорошо. А тогда?
– Ты меня знала только с одной стороны, – говорю я. – Как студента.
– А как любовника? – спрашивает она, и в ее голосе проскальзывает что-то человеческое.
Я холодно смотрю на нее, нисколько не растрогавшись. Где-то снаружи, на улице, играет музыка. Сальса. Официант наконец-то приносит счет.
– Я заплачу. – Я вздыхаю.
– Нет, – говорит она и открывает сумочку, – это я тебя пригласила.
– Но у меня платиновая American Express, – говорю я.
Она улыбается:
– У меня тоже.
Я умолкаю и наблюдаю за тем, как она кладет свою карточку на поднос с чеком. Если я сейчас не разряжусь, меня скрутит в судорогах.
– Bay. Вот это я понимаю, эмансипация, – улыбаюсь я, совершенно не впечатленный.
Бетани ждет на улице, пока я блюю в туалете непереваренным кальмаром, который уже не такой ярко-красный, каким был у меня на тарелке. Я выхожу на улицу, надеваю темные очки Wayfarers. Я жую мятную жвачку Cert и тихонечко напеваю себе под нос. Целую Бетани в щеку и говорю:
– Прости, что долго. Надо было позвонить моему адвокату.
– Да? – Она изображает участие… тупая сука.
– Один мой друг, – я пожимаю плечами, – Бобби Чамберс, сейчас в тюрьме. Его друзья… ну, в основном только я… ищут ему хорошего адвоката. – Я опять пожимаю плечами и резво меняю тему: – Послушай.
– Что? – Она улыбается.
– Уже поздно, я не хочу возвращаться в офис, – говорю я, глядя на Rolex; солнечный свет отражается от циферблата и бьет Бетани в глаза, на мгновение ослепляя ее. – Может, поедем ко мне?
– Что? – Она смеется.
– Может, поедем ко мне? – повторяю я.
– Патрик, – она призывно смеется, – ты серьезно?
– У меня там бутылка «Пуильи-Фюсс», охлажденного, ну так как? – Я поднимаю бровь.