– Часы, говнюк, – говорит он, высовываясь из окна, пистолет направлен мне в голову.
– Слушай, я не знаю, что ты делаешь, чего ты хочешь или на что, как тебе кажется, ты способен. С меня никогда не снимали отпечатки пальцев, у меня алиби…
– Заткнись, – рычит, обрывая меня, Абдулла. – Заткни свое ебало.
– Я невиновен, – кричу я с полным убеждением.
– Часы. – Он взводит курок пистолета.
Я расстегиваю Rolex, который соскальзывает с моего запястья, и отдаю ему.
– Бумажник, – показывает он пистолетом. – Только наличные.
Беспомощно я вынимаю свой новый бумажник из газелевой кожи и быстро – пальцы мои замерзают, цепенеют – отдаю ему наличные, всего триста долларов, поскольку я не успел остановиться у банкомата после завтрака. Солли, вероятно, был таксистом, которого я убил во время погони осенью, хотя мне казалось, что тот парень был армянином. Хотя я мог убить и кого-нибудь другого, но никакого конкретного случая в голову не приходит.
– Что ты будешь делать? – спрашиваю я. – Разве это не сойдет за вознаграждение?
– Не сойдет, – бормочет он, перебирая купюры одной рукой, другой все так же направляя на меня пистолет.
– Почему ты думаешь, что я не позвоню куда надо и у тебя не отберут лицензию? – спрашиваю я, протягивая ему нож, только что обнаруженный в моем кармане; нож выглядит так, словно его окунули в вазочку, наполненную кровью и волосами.
– Потому что ты виновен, – говорит он и добавляет, указывая пистолетом на заляпанный нож: – Убери эту штуку от меня.
– Да что ты знаешь, – злобно бормочу я.
– Очки. – Он снова показывает пистолетом.
– Почему ты думаешь, что я виновен? – Мне не верится, что я спрашиваю так терпеливо.
– Ты смотри, что делаешь, мудак, – произносит он. – Очки.
– Они дорогие, – протестую я, потом вздыхаю, осознав ошибку. – Я хочу сказать, дешевые. Очень дешевые. Просто… Разве денег не достаточно?
– Очки. Давай их сюда, – мычит он.
Я снимаю очки Wayfarer и протягиваю их ему. Может быть, я и вправду убил Солли, хотя я уверен, что среди убитых мною в последнее время таксистов не было американцев. Наверное, да. Возможно, есть плакат «В розыске» с моей фотографией… где? В месте, где стоят такси? Как оно называется? Таксист примеряет мои очки, смотрит на себя в зеркальце заднего вида, снимает их. Сложив, убирает их в карман куртки.
– Тебе конец, – зловеще улыбаюсь я ему.
– А ты яппи-говнюк, – говорит он.
– Тебе конец, Абдулла, – не шутя, повторяю я. – Уж будь уверен.
– Да? А ты говнюк-яппи. Что хуже?
Он заводит машину и отъезжает от меня.
Я иду назад на хайвей, вдруг внезапно останавливаюсь, задыхаясь от слез, мое горло сжимается. «Я просто хочу… – Устремив взгляд к линии горизонта, вытирая лицо, я бормочу: – Чтобы игра продолжалась». Пока я стою, застыв в размышлении, рядом с постером «Трехгрошовой оперы» на пустынной автобусной остановке появляется какая-то старая женщина. Бездомная нищенка прихрамывает, ее лицо покрыто язвами, напоминающими жуков, и она вытягивает вперед дрожащую красную руку.
– Ох, пожалуйста, не убралась бы ты, – вздыхаю я.
Она советует мне подстричься.
«У Гарри»
В пятницу вечером мы с ребятами уходим с работы пораньше и идем к «Гарри» таким составом: Тим Прайс, Крейг Макдермотт, я и Престон Гудрич, который сейчас встречается с весьма симпатичной девкой, которую, кажется, зовут Сливка: это не фамилия, а вроде как имя – просто Сливка, актриса и фотомодель и, по общему мнению, клевая девка. Мы спорим, куда пойти ужинать: в «Восточный фламинго», в «Устричный бар», в «220», к «Майклу», в «Ориент-спаго» или в «Цирк». С нами еще Роберт Фаррелл. На столе перед ним – Lotus Quotrek, портативный интерактивный коммуникатор, позволяющий узнавать котировки акций. Роберт нажимает кнопки, и на экране высвечиваются результаты последних торгов. Кто как одет? Макдермотт: кашемировый спортивный пиджак, шерстяные брюки, шелковый галстук, все от Hermès. Фаррелл: кашемировый пиджак, кожаные туфли, брюки из шерстяной саржи, все от Garrick Anderson. На мне шерстяной костюм от Armani, туфли Allen Edmonds, карманный платок от Brooks Brothers. Еще на ком-то – шерстяной костюм от Anderson and Sheppard. Кто-то, очень похожий на Тодда Лаудера – вполне может быть, что это он и есть, – показывает нам большой палец из дальнего конца зала. И т. д. и т. п.
По обыкновению, мы задаем друг другу вопросы, но сегодня почти все вопросы адресованы мне, как то: когда уместно, а когда неуместно носить карманные платки и действуют ли для них те же правила, что и для белых смокингов? Есть ли какая-то разница между мокасинами и полуспортивными туфлями? Твой хлопчатобумажный матрас просел, и на нем неудобно спать – что ты будешь делать? Как оценить качество компакт-диска при покупке? Какой галстучный узел выпирает меньше виндзорского? Как сохранить эластичность свитера? Как правильно выбрать пальто из шерсти барашка после первой стрижки?
Я, разумеется, думаю о другом и размышляю над собственными вопросами: подсел ли я на фитнес? Можно ли назвать меня противником общепринятых правил и норм? Могу я устроить себе свидание с Синди Кроуфорд? Если у тебя знак зодиака – Весы, это о чем-нибудь говорит, и если да, то как это доказать? Сегодня я был одержим идеей отправить по факсу кровь Сары, нацеженную мною из ее вагины, в ее офис в Манхэттене, и не пошел в тренажерный зал, потому что буквально на днях доделал ожерелье из позвонков какой-то из девиц, так что мне хотелось побыть дома и помастурбировать в белой мраморной ванне, надев ожерелье на шею, – что я и сделал, рыча и отфыркиваясь, как какой-нибудь дикий зверь. Потом я посмотрел кино про пять лесбиянок и десять вибраторов. Моя любимая рок-группа: Talking Heads. Любимый алкогольный напиток: «J&B» или «Абсолют» со льдом. Любимое телешоу: «Поздней ночью с Дэвидом Леттерманом». Любимый безалкогольный напиток: диетическая пепси. Минеральная вода: «Эвиан». Вид спорта: бейсбол.
Разговор идет как бы сам по себе – никакой темы, никаких четких конструкций, никакой объединяющей логики или чувства, за исключением, разумеется, его собственной скрытой, законспирированной логики. Просто слова, и, как в иностранном фильме с некачественным дубляжем, они накладываются друг на друга, так что почти ничего не слышно. Мне трудно сосредоточиться, потому что в последнее время со мной разговаривают банкоматы и порой высвечивают на экране странные обращения зелеными буквами, типа «Разнеси все к чертям в Sotheby’s», или «Убей президента», или «Скорми мне бродячую кошку», и еще меня до смерти напугала парковая скамейка, которая гналась за мной шесть кварталов – вечером в прошлый понедельник – и тоже пыталась со мной заговорить. К разрушениям я отношусь очень спокойно. Для меня это естественно. Так что мой вклад в общую беседу ограничивается встревоженным высказыванием:
– Я никуда не пойду, если у нас не заказан столик. У нас заказано где-нибудь или нет?
Я замечаю, что мы все пьем сухое пиво. Интересно, кроме меня, еще кто-нибудь это заметил? Я – в темных очках без диоптрий, в оправе под черепаховый панцирь.
У «Гарри» есть телевизор; идет «Шоу Патти Винтерс». Теперь оно выходит не утром, а после обеда и соперничает (не сказать, чтобы успешно) с Джеральдо Риверой, Филом Донахью и Опрой Уинфри. Тема сегодняшней передачи: равнозначен ли успех в бизнесе счастью? У «Гарри» дружно отвечают: «Определенно!» – сопровождая это криками и гиканьем. Все весело и дружелюбно смеются. Теперь на экране – кадры из старого репортажа с инаугурации президента Буша, потом – речь предыдущего президента Рейгана с еле слышными комментариями Патти. Ребята заводят вялый и неинтересный спор о том, врет он или говорит правду, хотя слов никто не разбирает. Единственный, кто горячится по-настоящему, – это Прайс, и, хотя мне кажется, что его голова занята чем-то другим, он использует этот повод для того, чтобы хоть на ком-нибудь сорвать свою неудовлетворенность. Он говорит, напустив на себя неуместно возмущенный вид:
– Как он может так лгать?! Как он может нести эту херню после всего дерьма?!
– О господи. – Я готов застонать. – Какого еще дерьма? Ну чего, мы решили, где будем заказывать столик? Вообще-то, я не очень голоден, но хотелось бы сделать заказ заранее. Как насчет «Двести двадцать»? – Немного подумав, я добавляю: – Макдермотт, какой у него там рейтинг, в новом «Загате»?
– Только не «Двести двадцать», – говорит Фаррелл, опережая Крейга. – В последний раз, когда я разжился там кокаином, он был так сильно разбодяжен слабительным, что я едва успел снять штаны.
– Ну да. Жизнь – сплошной облом, а потом ты умираешь.
– В общем, вечер был безнадежно испорчен, – вздыхает Фаррелл.
– В последний раз ты там был с Кирией, – говорит Гудрич. – Поэтому вечер был безнадежно испорчен?
– Она поймала меня на второй линии, когда я говорил по телефону. Что я мог сделать?! – Фаррелл пожимает плечами. – Прошу прощения.
– Поймала на второй линии… – Макдермотт с сомнением подталкивает меня локтем.
– Заткнись, Макдермотт, – говорит Фаррелл, дергая Крейга за подтяжки. – Чтоб тебе с нищенкой переспать.
– Ты, Фаррелл, упустил из виду одно обстоятельство, – говорит Престон. – Макдермотт сам нищий.
– Кстати, а как там Кортни? – интересуется Фаррелл, хитро поглядывая на Крейга.
– Просто скажи «нет», – смеется кто-то.
Прайс отрывается от телевизора, смотрит на Крейга, потом – на меня, показывает на экран и говорит, пытаясь скрыть свое недовольство:
– Глазам не верю. Вид у него совершенно… нормальный. Как будто он… вообще ни при чем. Такой… безобидный.
– Дурак дураком, – говорит кто-то. – Проходи, проходи.
– Идиот, он и есть безобидный. Был безобидным. Таким же безобидным, как ты. Но он сотворил все это дерьмо, а ты даже не смог провести нас в «Сто пятьдесят», и что тут скажешь? – Макдермотт пожимает плечами.