«Мой муж на тренировочных сборах, — сказала я. — Я знаю, где он».
«Нет, этого нельзя знать».
«Ну, я-то знаю. Я только что с ним говорила».
«Но ты не знаешь, что он в действительности делает. Это же SEAL».
«Я…»
«Ты никогда не можешь быть уверена».
«Я знаю своего мужа!»
«Ты не можешь знать. Их приучают ко лжи».
Люди любят болтать. Особенно меня раздражает, когда трепаться начинают малознакомые личности.
Мои близкие понимают, что я могу быть не посвящена в детали, но все, что нужно знать, я знаю.
В деревнях
По мере того как обстановка в Садр-Сити нормализовалась, мы получили новую задачу. В окружающих Багдад селениях появились подпольные базы боевиков. Там изготовлялись самодельные взрывные устройства, оттуда шла подпитка людьми и оружием операций, проводимых против американцев и иракских войск, лояльных новым властям. Для американцев это была некая виртуальная запретная зона, находившаяся под контролем Армии Махди.
Большую часть сражения за Садр-Сити мы действовали совместно с парнями из 4-й бригады 10-й горной дивизии. Это были бойцы. Они хотели быть в дерьме — и здесь их желание сполна реализовалось. Теперь. Когда нам предстояло действовать в деревнях, окружающих Багдад, мы были счастливы, что нам снова придется быть вместе с ними. Они хорошо знали местность. Их снайперы были великолепны, и это существенно повышало нашу эффективность.
Мы делали одну и ту же работу, но в методах работы армейских и флотских снайперов есть некоторые различия. Во-первых, армейцы всегда используют разведчиков-корректировщиков, чего не делаем мы. Боевое снаряжение снайперов сухопутных войск немного меньше нашего.
Но самое большое различие, по крайней мере поначалу, заключается в тактике действий и способе боевого применения. Армейские снайперы обычно осуществляют скрытные выходы в составе групп из трех-четырех человек, а это означает, что они не могут оставаться на позиции долго, обычно даже не всю ночь.
Оперативная группа SEAL действует совершенно иначе. Она выдвигается в район выполнения задачи открыто и блокирует его. Морской спецназ провоцирует противника на бой и никогда не избегает его. Это меньше похоже на патрулирование, чем на вызов: вот они мы; придите и попробуйте нас взять.
И они пробовали: раз за разом боевики пытались штурмом взять наши позиции и убить нас. Обычно мы оставались в каждой деревне минимум на сутки, а чаще — на несколько, появляясь и уходя после заката солнца.
Со временем мы немного изменили тактику: начали по нескольку раз входить в одну и ту же деревню, занимая разные дома. Мы повторяли это до тех пор, пока не уничтожали всех плохих парней, или пока они не осознавали, что атаковать нас было не слишком умно.
Удивительно, как много идиотов нужно убить, прежде чем такая простая мысль начнет доходить до них.
В дерьме
Были и светлые моменты, пусть даже некоторые из них — дерьмовые. В прямом смысле слова.
Наш передовой дозорный Томми был классным парнем, но только если вам не нужно было за ним идти.
В общем, он скорее был похож на утку, чем на разведчика. Если между нами и предполагаемой целью была лужа, Томми вел нас через лужу. И чем глубже, тем лучше. Он всегда умудрялся найти путь, ведущий через самую ужасающую местность.
Это становилось настолько нелепым, что в конце концов я был вынужден сказать ему: «Если это еще раз повторится, я угощу твою задницу плеткой и выгоню к чертям».
И вот, в следующем же после этого разговора боевом выходе, он доложил, что нашел путь к нужной нам деревне. Томми божился, что дорога сухая. Я усомнился в этом, и сказал ему о своих колебаниях.
«О, нет, нет, — запротестовал он. — Это отличный проход, отличный».
Мы последовали за нашим следопытом. Узкая дорожка, по которой он нас вел, пролегала через какую-то ферму и выводила к трубе, проложенной поперек грязного ручья. Я был замыкающим, и по трубе мне пришлось идти последним. Моя нога соскользнула, и я тут же по колено оказался в самом настоящем дерьме. Грязь сверху оказалась тоненькой корочкой, прикрывающей глубокую сточную яму.
Она воняла даже хуже, чем обычно воняет в Ираке.
«Томми, — заорал я. — Я всыплю по твоей чертовой заднице, как только мы дойдем до дома!»
Мы поспешили к дому. Я по-прежнему был в хвосте. Мы зачистили здание, и, как только снайперы заняли свои места, я отправился на поиски Томми, чтобы привести свою угрозу в исполнение.
Томми уже платил за свои грехи. Когда я нашел его внизу, ему было плохо, он блевал; понадобилось даже внутривенное вливание. Наш следопыт упал в навоз и был покрыт дерьмом с ног до головы. Он целый день болел после этого, а пахло от него еще неделю.
Всю его форму, до последнего лоскутка, пришлось утилизировать (вероятно, понадобилась помощь подразделений химзащиты). Ну и поделом ему.
В деревнях мы провели от двух до трех месяцев. За это время на моем личном счету прибавилось порядка двадцати подтвержденных ликвидаций. Невозможно было предсказать, как пойдет дело: иной раз операция получалась очень жаркой, а бывало, что медленной и ничем не примечательной.
Чаще всего дома, которые мы занимали, принадлежали объявлявшим себя нейтральными семьям; думаю, что они в большинстве ненавидели боевиков за те проблемы, которые партизаны создавали мирным жителям, и были счастливы, что мы пришли избавить простых иракцев от плохих парней. Но были и исключения, и мы испытывали страшное разочарование, когда ничего не могли с этим поделать.
Зайдя в один дом, мы заметили униформу иракского полицейского. Мы точно знали, что хозяин был боевиком — инсургенты часто использовали краденую униформу, чтобы прикрываться ею во время нападений.
Конечно, он тут же начал нам рассказывать байки о том, что только-только устроился на работу в полицию на полставки, — обстоятельство, удивительным образом забытое им, когда мы впервые его допрашивали.
Мы связались с армейским командованием, обрисовали ситуацию, и спросили, что нам дальше делать.
У них не было никакого компромата на этого парня. В конце концов они решили, что сама по себе форма еще ни о чем не говорит.
Нам приказали отпустить его, что мы и сделали.
Каждый раз, когда в последующие недели мы слышали, что в террористических атаках участвовал человек в форме полицейского, мы вспоминали этот случай.
Эвакуация
Как-то вечером мы вошли в другую деревню и заняли на окраине дом, граничивший с несколькими полями, включая одно поле для соккера (европейского футбола). Мы без проблем расположились, осмотрели деревню и приготовились к любым неожиданностям, которые могли случиться утром.
За последнюю неделю или две напряженность операций значительно снизилась; похоже было на то, что сопротивление ослабевает, по крайней мере здесь. Я начал подумывать о возвращении на запад и о воссоединении с моим взводом.
Я расположился на втором этаже вместе с лейтенантом. В соседней комнате был армейский снайпер с корректировщиком, а на крыше — еще несколько парней. На эту операцию я взял винтовку.338 Lapua, решив, что большинство моих целей, вероятнее всего, будет находиться на большом расстоянии, поскольку мы расположимся на краю деревни. Поскольку поблизости все было спокойно, я начал осматривать соседнюю деревню, расположенную примерно в миле от нас.
В какой-то момент я заметил какое-то шевеление на крыше одноэтажного дома. До него было примерно 2100 ярдов (1920 м), и даже в 25-кратный прицел я не мог разглядеть ничего, кроме силуэта. Видно было, что это человек, но оружия у него не было (или, по меньшей мере, он его не показывал). Он стоял ко мне спиной, так что я его видел, а он меня видеть не мог, даже теоретически. Человек показался мне подозрительным, но ничего опасного не делал, поэтому я пока оставил его в покое.
Спустя какое-то время на дороге, пролегающей за соседней деревней, показался американский конвой. Когда машины приблизились, человек на крыше поднял оружие на плечо. Теперь все стало предельно ясно: у него был гранатомет, и он целился в приближающихся американцев.
РПГ.
Мы не могли связаться с конвоем по рации, мы ведь ничего об этом конвое не знали (за исключением того, что это были армейцы). Тогда я прицелился и выстрелил, рассчитывая, что звук либо испугает боевика, либо привлечет внимание конвоя.
С расстояния в 2100 ярдов попасть в человека можно только при большом везении. При очень большом.
Может быть, я слегка дернул винтовку, нажимая на спусковой крючок, и это дало поправку на ветер. Может быть, изменилась гравитация и благодаря этому пуля оказалась там, где ей положено было оказаться. Может быть, я просто был самым везучим сукиным сыном в Ираке. Как бы то ни было, но в оптический прицел я увидел, как пуля попала в иракца, и он упал через ограждение крыши на землю.
«Вау», — вырвалось у меня.
«Ну ты и везунчик, мать твою», — сказал лейтенант.
Двадцать одна сотня ярдов. Этот выстрел до сих пор удивляет меня самого. Это было чистое везение; никакой выстрел не мог попасть в цель с такого расстояния.
И все-таки я попал. Это была самая большая дистанция, на которой мне удалось добиться подтвержденной ликвидации в Ираке, даже больше, чем дистанция рекордного выстрела в Фаллудже.
Конвой начал реагировать — вероятно, там осознали, что их едва не сожгли. Я вернулся к наблюдению за плохими парнями.
Вскоре нас начали обстреливать из автоматов и гранатометов. Обстановка стремительно накалялась. Гранаты РИГ проламывали слабые саманные стены, оставляя здоровенные дыры и очаги горения.
Мы решили, что пора сматываться, и запросили эвакуацию:
«Пришлите RG-ЗЗ!» (RG-33 — это большой бронеавтомобиль, способный выдерживать подрыв на самодельном взрывном устройстве и оснащенный пулеметной турелью на крыше[127]