Ганзель не раз наблюдал за «шарманщиками» в Вальтербурге и находил их ремесло достаточно забавным для неприхотливой публики. Но Греттель всякий раз морщилась при упоминании о них, и о причинах ее неприязни не требовалось спрашивать. Ганзель полагал, что дело в профессиональной ревности. Людям, посвятившим себя геномагии без остатка, неприятно, должно быть, наблюдать за тем, как их достижения используются в качестве ярмарочных фокусов.
- Ключ!.. – снова беспокойно забормотал старик, - Во что бы то ни стало надо его вернуть. Уму непостижимо, как я допустил это!
Ганзель вскипел. Акула, плавающая в невидимом море, стеганула хвостом.
- Еще одно упоминание о ключе, и я вышвырну вас наружу! Я же просил, изложите дело по порядку. У вас пропал какой-то ключ, я верно понял? Но отчего вы решили, что вам поможет геноведьма? Я же не зову геноведьму всякий раз, как не могу найти свои сапоги!
- Не просто пропал, - жарко зашептал папаша Арло, задирая голову, - Он украл его! Мой ключ! И сбежал с ним!
- Так идите к капитану городской стражи! Геномагия способна творить чудеса, но украденного она не ищет!
- Здесь все дело в том, кто украл!..
- И кто?
- Мой сын. Мой приемный сын. Это все проклятое дерево, теперь я убежден…
Ганзель чертыхнулся. Надо было сразу вышвырнуть этого сумасброда с крыльца.
- Какое еще дерево? Вы издеваетесь, папаша?
- Ничуть не издеваюсь! Все началось с дерева! Оно всему причиной!
Ганзель набрал в грудь побольше воздуха и медленно его выдохнул. Дерево. Сын. Ключ. Опасность. Ничего вразумительного из четырех этих пунктов не складывалось. Пока он раздумывал, не поздно ли взять «шарманщика» за шиворот и выставить за порог, папаша Арло, точно прочитав его мысли, торопливо зашептал:
- Вот как дело было… Началось все семь лет назад, как раз в тот год, когда вы с госпожой Греттель в Вальтербурге поселиться изволили. Расчищали мы тогда опушку, что к городской стене подступала. Очень уж много оттуда генетической заразы на город шло – то саранча размером с корову, то прочая нечисть, от которой житья никакого… Опушку ту давно гено-хворью попортило, деревья все гнилые и кривые, как в Железном лесу. Дрянь одна, словом, все стволы в язвах гнойных, а кое-где и зубы из коры торчат… И тут я вижу, значит, идет наш Джуз и тащит полено. Простите, Джузом мы нашего столярного кибера звали. Железа в нем пуда три, умишко куцый, как собачий хвост, но по части дерева опыт у него необычайный. Идет, значит, и тащит полено. Я сразу приметил, что древесина для нашего леса нехарактерная, очень уж гладкая, плотная, никакой гнили. У меня целая генетическая картотека есть гунналандской флоры, но такое дерево я впервые увидал. Мы, «шарманщики», до новых генетических образцов всегда любопытны. Профессиональное… Упросил я Джуза отдать мне странное полено – для анализов. Ну как упросил… Честно сказать, не сразу он мне его отдал. Даже до драки дошло. Но я семь лет назад был покрепче, чем сейчас… Получил-таки свое полено, хоть и с парой тумаков впридачу. Только анализы мало что дали, нет у меня техники подходящей. Да и таланта, прямо скажем, не Бог весть. То ли дело сестра ваша, госпожа Греттель…
Ганзель ощутил растущее беспокойство. Это было вполне в духе Греттель – взяться за изучение странной древесины. А теперь пожалуйста, какой-то сумасшедший старик норовит взять штурмом их дом, лепеча что-то о пропавшем ключе. Беспокойство было легким, но неприятным, как только что зародившаяся зубная боль, тянущая исподволь.
- Сперва сын у вас ключ украл, теперь вдруг дерево! Зачем вы мне про какой-то старый чурбан рассказываете, папаша Арло? Я вас попросил с самого начала рассказать, а вы…
Старик выпучил на него свои прозрачные глаза.
- Так ведь то полено – и есть мой сын!
Ганзель несколько секунд молчал.
- Так, - сказал он задумчиво, - Кажется, я понял. Ну разумеется. Полено – ваш сын. Оно украло ключ. Теперь все очевидно. Слушайте, папаша, а не бывает у вас такого, чтоб голову по утрам ломило, особенно в висках, или там голос какой-то, будто с неба?..
Старый «шарманщик» даже рассердился.
- Симптомы нейро-сифилиса я и без вас помню! – вспылил он, не прекращая своих беспокойных движений по гостиной, - Только с головой у меня все в порядке! Папаша Арло еще из ума не выжил! Дело, видите ли, тут вот в чем… Госпожа Греттель приняла у меня полено и провела над ним ряд анализов. Выяснилась удивительная вещь. Это дерево не случайно показалось мне странным. Цепь долгих и сложных генетических мутаций изменила его настолько, что от первичного фенотипа не осталось и следа. Имеются, к примеру, прозенхимные клетки, но вот структура проводящих тканей совершенно несвойственна любой древесной породе! Да и дереву вообще несвойственна. При этом наличествуют искаженные волокна либриформа, а эндодерма организованна образом, скорее характерным для фауны, чем для флоры…
Ганзель глухо заворчал. Он терпеть не мог геномагических словечек. От всех них несло какой-то затаенной скверной. Скверной, к которой он так и не смог привыкнуть за тридцать пять лет жизни под одной крышей с геноведьмой.
- По-человечески, папаша! – рявкнул он.
Поток тарабарщины мгновенно иссяк.
- Это было живое дерево.
- Оно что, заговорило с вами?
Старик досадливо дернул плечом:
- Не в том смысле живое. А в том, что его внутреннее строение было уникально. Очень сложное для флоры и абсолютно не схожее с любым существующим организмом. Это было как… В каком-то роде, это был зародыш новой жизни. Точнее, то, что могло им стать.
- Как по мне, в печку такое полено стоило швырнуть. Сварили бы на нем себе кашу.
- Вы немолоды, - печально усмехнулся «шарманщик», - А я – так и вовсе глубокий старик. Всю жизнь вертел ручку синтезатора, по улицам шлялся, золота не нажил, а все богатство – каморка, миска похлебки на ужин да нарисованный камин. Долго ли мне еще осталось?.. Ни детей у меня, ни подмастерьев никогда не было. В молодости не завел, а теперь уже и поздно. Вот мне и подумалось… Если это дерево может дать начало новой жизни, нельзя ли сделать из него подобие человечка? Обычного мальчишку, знаете ли. И эта мысль меня чрезвычайно приободрила. Было бы, кому носить уголь, убирать паутину, ходить в лавку. Да и я смог бы передать по наследству свое ремесло…
Ганзель едва не сложил рефлекторно ладони в охранительный символ двойной спирали. Хотя они упорно стремились сжаться в кулаки.
- Хорея Гентингтона! Уж не собираетесь ли вы сказать, что…
Старик обреченно кивнул.
- Ваша сестра, госпожа Греттель, была столь добра, что удовлетворила мою просьбу. Из странного полена она вырастила в лаборатории человека. Мальчика. Очень странный мальчишка получился. Вроде и человек, а вроде и дерево. Разные типы тканей срослись воедино, понимаете ли. Сразу и не разберешь, где что…
Ганзелю вдруг захотелось раздавить эту седую голову с ясными глазами. Воистину, верно говорят – чем страшнее беда, тем более невзрачный у нее глашатай. Наверно, лицо у него в этот миг было достаточно красноречивым. По крайней мере, папаша Арло мешком осел под его взглядом и даже попятился.
- Безумцы! – рявкнул Ганзель, глядя на старикашку сверху вниз, - Жить надоело? Голова не дорога? Вздумали творить мутантов, да еще где, в городе? На костре погреться захотелось?!
Что история про деревянного мальчика была не выдумкой сумасшедшего «шарманщика», он понял сразу же и безоговорочно. Слишком уж хорошо знал характер своей сестры. Настоящая геноведьма никогда не упустит случая принять вызов, и чем он сложнее, тем лучше. Неуемная жажда познания всего, что казалось геномагии, вкупе с полным равнодушием ко всему, что касалось человеческой жизни – в этом была вся Греттель. Иногда, накладываясь друг на друга, эти черты ее характера порождали нечто крайне необычное. И столь же опасное. Но вырастить из куска дерева подобие человека! Это было слишком даже для нее.
Пусть даже короли Гунналанда более терпимы к порождению генетической скверны, чем охранные сервы Мачехи из Шлараффенланда или лаленбургские монахи, даже у их терпения имелся предел. Предел, к которому очень близко подошла одна нетерпеливая и самонадеянная геноведьма из Вальтербурга. Разумеется, геноведьмы редко задумываются о таких мелочах. Из-за чего их периодически сжигают на площади или протыкают вилами.
Человек из дерева! Даже мысль об этом была отвратительна и противоестественна. Разумное существо, не имеющее и толики человеческого геноматериала!.. Даже в кишащем мулами Гунналанде такая мысль сама по себе была кощунством.
Ох, Греттель…
- Это омерзительно, - произнес Ганзель, взирая на папашу Арло с искренним презрением, - Омерзительно и противно человеческой природе. Уже не говоря о том, что смертельно-опасно. Вы даже не представляете, какие деревья попадаются в лесу! Если вас угораздило сотворить подобие мальчика из какой-нибудь ядовитой или хищной древесины…
- Нет-нет-нет, - забормотал старик, выставив ладони в протестующем жесте, - Он с рождения был славным мальчуганом. Он не хищный и не опасный, уж поверьте мне. Не прошло и месяца, как он уже разговаривал. А как исполнился год, вовсю помогал мне, лабораторию знал как свои пять пальцев… Я уже представлял, как к своему ремеслу его пристрою. Интеллект в нем, знаете ли, удивительный был изначально. Схватывал все на лету… Правда, он не был похож на других мальчишек. Это я сразу заметил. Вроде и движения у него человеческие, и голос даже, хоть и скрипит, как ветка на ветру, и взгляд, но вот образ мыслей, характер… Все-таки, природу не скроешь. Он ведь лишь внешне человекоподобен, а внутри – внутри все другое. Иная биохимия, иной метаболизм, иное устройство… Ни единой человеческой хромосомы!
- Стоило показывать его в цирке, - сухо заметил Ганзель, - Заработали бы больше, чем крутя «шарманку».
Старик потупился.
- Он ведь был мне как сын… Правда сказать, рос он своевольным, упрямым, как дуб. Рано начал дерзить, спорить. А что мне было делать? Я человек старый. Не розгами ж