- Сука, - пробормотал он, не обращая внимания на стекающую по подбородку кровь.
Он нащупал кусок какой-то стойки и попытался прикрыться ею, но следующий же удар жала выбил ее у него из рук, легко смяв толстую сталь. Синяя Мальва, которая больше не была синей, скорее, алой, удовлетворенно шипела, наблюдая за тем, как он пытается отползти. Она наслаждалась каждым мигом его поражения, сладострастно впитывала его, как сладчайший хмельной напиток.
Задыхаясь, упираясь в пол руками, Ганзель тащил свое измятое и кровоточащее тело назад. Он попытался спрятаться за громоздкой центрифугой, но жало Мальвы с шипением разворотило ее, так легко, точно это был ветхий холщевый кошель. Следующим же взмахом оно рассекло ногу Ганзеля от колена до щиколотки, да так, что он лишь всхлипнул от боли.
Все верно. Молодая акула – средоточие холодной ярости и силы. Но у каждого хищника во все времена есть свой жизненный предел, отмеряющий время его существования. Рано или поздно даже самый грозный представитель вида делается слабым и беспомощным. Уступает место на генетической арене более успешным особям. Старая акула уже отжила свое. Утратила чутье, растеряла острые зубы, стала неуклюжа и слаба. Она больше не хищник, не хозяин моря. Она лишь биологический объект, некоторое количество еще сносно функционирующих органов, и только. Новые хищники завладели ее прежними охотничьими угодьями и готовы растерзать бесполезные реликты прошлого в кровавые ошметки. Новое всегда уничтожает старое. Это даже не закон геномагии, это закон всего сущего.
«Ты знал, что этот момент когда-нибудь настанет, - устало подумал Ганзель, чувствуя, как стремительно слабеет тело, утрачивая силы вместе с вытекающей кровью, - Просто не знал, что он настанет именно сегодня…»
Жало Мальвы свистнуло, едва не снеся Ганзелю половину головы. Оно с легкостью перерубило опоры стойки с баллонами за его спиной и, если бы он чудом не успел перекатиться, огромный газовый баллон, грохнув вниз, раздавил бы его, как гнилой орех.
Удивительно, задыхаясь и все еще пытаясь отползти, он не ощущал злости по отношению к Мальве. Она просто была хищником нового поколения, чуть более удачливым, чем он сам, занимающим свой биологический ареал. Все было верно. В полном соответствии с извечными законами геномагии. Сильнейший рано или поздно побеждает. Вот в чем отличие от сказок.
Ганзель ощутил под пальцами скользкий круглый бок лежащего баллона и попытался затащить свое тело на него. Под пальцами было липко, голова кружилась, пылал отбитый бок.
Все правильно. Старые акулы не выходят на пенсию.
Его окровавленные пальцы пытались нащупать хоть что-нибудь – острый осколок стекла или железный прут, но не находили ничего, натыкаясь лишь на полированные бока газового баллона. Еще полного, судя по всему. Избитая и потрепанная акула вдруг ударила хвостовым плавником.
Из последних сил Ганзель затащил свое тело на лежащий баллон. Сил этих оставалось так мало, что даже эта задача оказалась едва ли не непосильной. Но он знал, что последнюю их кроху надо приберечь.
Мальва ухмылялась перекошенным ртом, наблюдая его мучения. Она не собиралась давать ему легкой смерти и не скрывала этого. Из многочисленных дыр в ее теле, двигающемся дергано и резко, как разлаженный серво-механизм, высовывались трепещущие хитиновые отростки, точно проволочный каркас, пробивший свою оболочку.
- Мммммлый Ганнннзель…
Ганзель перевернулся на спину, чтобы взглянуть ей в лицо. В то, что от него осталось.
- Ну ты и уродина… - пробормотал он, усмехнувшись скупой кровоточащей улыбкой, - Ты уверена, что.. кхх-кхх… Бруттино нашел тебя именно в театре, а не в борделе?..
Мальва взвизгнула от злости. Хитиновое жало, нетерпеливо скрипящее и перебирающее своими конечностями, взвилось у нее надо головой и секундой позже ударило. Уже не сдерживаясь, не забавляясь, в полную силу. Ударило сверху вниз, метя своим хоботком в грудь Ганзеля.
Той крохи сил, что у него оставалось, было недостаточно для того, чтоб защититься от удара, который должен был стать последним. Но ее хватило на то, чтоб, оттолкнувшись едва слушающимися руками от металла, свалиться на пол.
Он услышал глухой и вибрирующий металлический удар – точно кто-то, размахнувшись, ударил зубилом по тяжелому колоколу.
Мальва замерла. Ее жало пробило баллон, воткнувшись в него, как швейная игла втыкается в катушку ниток. Жилистый хлыст, которым жало соединялось с ее телом, вдруг стал разбухать на глазах, превращаясь в подобие раздутого шланга. Множество слюдяных глазок заморгали. Они выглядели не яростно, скорее озадаченно. Ганзель слышал шипение газа под давлением. И треск, который издавал хитин ее тела, когда этот раз стал перетекать в нее, безжалостно распирая изнутри.
Мальва издала утробный скрежет и попыталась вытащить жало, но тщетно – его зазубренный хоботок, пробив баллон, глубоко засел в нем. Мальва заметалась, стараясь высвободиться. Все новые и новые литры сжатого газа заставляли ее тело раздуваться, оставшиеся человеческие покровы сползали с него, обнажая переплетения лиловых вен и сочащиеся желтоватым ихором нечеловеческие внутренности. Внутри она оказалась не такой прочной, как снаружи.
Распираемая чудовищным давлением изнутри, Мальва завизжала, но теперь это был не визг ярости, скорее, отчаянья. Хитиновые конечности бессмысленно дергались в переплетении некогда синих лент. Она раздулась до такой степени, что превратилась в подобие переполненного бурдюка, в некоторых местах оболочка ее тела уже рвалась, выпуская наружу шипящие газовые гейзеры.
- Ахшшшшш-вшшшшаааааашшш…
Мальва с грохотом лопнула. Клочья желтоватых внутренностей и шелка разлетелись далеко в стороны. На том месте, где она была, остались лишь бесформенные хитиновые осколки да дергающийся обрубок хлыста, стравливающий газ.
Ганзель лежал добрую минуту, прежде чем попытался подняться. Его тело, когда-то бывшее крепким и выносливым, сопротивлялось даже малейшим усилиям. Но Ганзель никуда не спешил. Из темных непроглядных глубин несуществующего моря акула ухмылялась ему своей зубастой усталой ухмылкой.
Бруттино и Перо стояли на прежнем месте. Равнодушные зрители в пустом зале. Никто из них не проронил ни слова.
- Следующий, - прохрипел Ганзель, пошатываясь, - Теперь, полагаю, вы, господин Перо?
Потеки крови мешали ему ясно видеть, потребовалось много времени, прежде чем он заметил брошенный мушкет. И еще больше, чтоб сделать к нему первый шаг.
- Ты очень упрямое существо, Ганзель, - вздохнул Бруттино, - Иногда упрямство способствует выживанию биологического вида. Но это не тот случай.
Скрипя суставами, деревянный человек подошел ближе и поднял мушкет. Его руки небрежно вертели оружие, так, будто оно было несуразной детской игрушкой. Желтые глаза горели тускло и равнодушно, как остывшие угли.
- Следующий, - повторил Ганзель, - Мой биологический вид не любит ждать. Давайте, господин Перо, смелее.
Он знал, что еще одной схватки ему не выдержать. Во имя кодоминирования, ему не продержаться и минуты против молчаливого паяца. Но Ганзель все равно улыбался. Должно быть, какой-то бессмысленный безусловный рефлекс.
Перо вопросительно взглянул на Бруттино, медленно разминая тонкие пальцы. Ганзель видел, как под белоснежным покровом ткани шевелятся, готовясь порвать тонкую ткань, смертоносные когти.
- Все рано или поздно заканчивается, - медленно произнес Бруттино, в его голосе Ганзелю почудилась то ли насмешка, то ли усталая ирония, - А мы все еще так далеки от финала…
Он легко вскинул мушкет одной рукой и выстрелил.
Перо споткнулся и опустил недоумевающий взгляд на собственный живот. Нарушая строгое белое единообразие, там расплывалась огромная алая клякса. Из-под балахона медленно выбрались несколько щупалец, увенчанных страшными зазубренными когтями, но они не пытались никого атаковать, бессильно подергиваясь, вытянулись вдоль тела.
Перо поднял ничего не понимающий взгляд на Бруттино. И, возможно, впервые в жизни попытался что-то сказать. Но из его разомкнувшихся губ не вырвалось ни звука. По белому подбородку, петляя, потянулась вниз кардаминовая дорожка. Перо всхлипнул и упал, все еще прикрывая руками разорванный живот. Бруттино какое-то время равнодушно глядел на его тело, сделавшееся подобием вороха белой ткани.
- Знал бы ты, как он меня утомил, - проскрипел Бруттино, опуская дымящийся ствол, - Постоянно молчал, слова не выжмешь. Не поверишь, насколько это раздражает.
- Ты убил его только поэтому?
- Возможно. А может, оттого, что не доверял ему. Сложно доверять тому, кто всегда молчит. Как знать, вдруг он решил бы смыться, прихватив мои драгоценные пробирки? Да, иногда я могу быть недоверчив.
Ганзель сплюнул на пол кровавым сгустком.
- Ты всего лишь дерево, вознамерившееся стать человеком. Ты не можешь быть недоверчивым, у тебя нет человеческих чувств. Другой биологический вид.
- Так и есть.
Переваливаясь с ноги на ногу, Бруттино подошел к Ганзелю на расстояние вытянутой руки. Он издавал тонкий запах древесины и смолы, от которого Ганзель скривился. Запах этот сейчас казался ему отвратителен.
Ганзель, шатаясь, поднял сжатые в кулаки руки.
- Давай, чертово дерево. Покажи мне, чего стоишь.
Бруттино медленно поднял мушкет. Увернуться от него Ганзель не пытался – знал, что не сможет. Ему и без того приходилось тратить слишком много сил, чтоб удерживаться на ногах.
- Стреляй, - пробормотал он.
Бруттино молчал, внимательно разглядывая Ганзеля. Его пальцы лежали на спусковом крючке, но не нажимали его.
- Интересно, у кого из нас деревянная голова? – проскрипел он, - Знаешь, самая плохая черта вашего вида не в хрупкости и не в жизненном цикле. Она в вашей нелепой и неуместной гордости. Даже попавшись дважды в ловушку, ты все равно считаешь, что имеешь дело с неразумным деревом, ведь так?
- В точку, - Ганзель закашлялся, - Ты и есть дерево. Самоуверенное трухлявое полено.