И Кошкарев пошел, вначале неохотно, а потом побежал и было слышно, как ухают его заледеневшие унты, как зазвенели металл и лед, когда он стал взбираться на высокий кузов «Магируса».
— Ну как? — остановил его Путинцев на обратном пути.
— Нормально! — Кошкарев притопнул валенками, улыбаясь. Путинцев, позволив себе короткий отдых, видел, как он взялся за топор и стал яростно врубаться в лед. Он увидел и других растянувшихся цепочкой по наледи, заметил, что голубой шрам колеи удлинился и уже виден близкий конец ее.
И Бурматов, проследивший за взглядом Путинцева, весело сказал:
— Осталось пустяки, командир!
— Нам бы только не завалиться, Бурматов, — засомневался Путинцев. Ему эта неверная дорога по наледи, застывшим водопадом вставшая на их пути, не внушала доверия. Не внушала доверия колея, которую они пробивают через наледь, сколько можно прижимая ее к подножию скалы, обросшей пушистым белым инеем — куржем, надеясь зацепиться за ее край, чтобы не соскользнуть вниз по крутому боку. Он не был водителем, ему не приходилось водить по таким сложным трассам машины, но он был инженером и понимал, что крен, какой получат машины на этой наледи, очень опасен.
— Пройдем, — сказал Бурматов, выдерживая тяжелый взгляд Путинцева. — И делать нечего — пройдем, — повторил он и принялся рубить лед. Но он, видимо, устал, и размах уже был не тот, и не той стала точность удара. Раза два топор у него соскользнул и со звоном ухнул в воду, обдав и его, и Путинцева холодными колючими брызгами.
— Вы бы отдохнули, Бурматов.
— Успеем отдохнуть, вот по глотку чая было бы неплохо, а, командир?
Только сейчас Путинцев вспомнил, что до сих пор они не смогли выкроить время на обед. Нужно было остановить колонну, развести костер, бросить в него несколько банок тушении, натопить снега в большом котелке, который лежит в кузове кошкаревского «Магируса», — и всего-то дел. Но никто и не подумал тратить драгоценное время даже на это, зная, что светового дня им только-только хватит для того, чтобы дойти до места. В темноте нечего было и мечтать идти наледью.
— Кошкарев! — окликнул Путинцев молодого водителя. Но тот продолжал размахивать топором, видно, не слышал, и Путинцев поднес руку ко рту, собираясь крикнуть громче, но Бурматов, поняв его, остановил:
— Оставь, командир. Не время чаи гонять.
— Но все же устали, — слабо запротестовал Путинцев, — и есть хотят.
— Но не хотят сидеть в наледи. Эй, мужики! — вдруг зычно крикнул он, — будем гонять чаи или добьем наледь?
Вся цепочка выпрямилась. Кто-то сказал:
— Какой там к черту чай! Вкалывай знай.
Бурматов ухмыльнулся:
— Тогда давайте пошустрее!
И снова зазвенели в морозном воздухе топоры и лопаты, скрипел лед, булькала выступившая из-под него вода. Вода насквозь пропитала унты, и они стали тяжелыми, пальцы ног Путинцев уже совсем не чувствовал, но и не думал о них. Все его мысли сейчас были сосредоточены на одном: колея.
— Все, — вдруг раздалось у него над головой. — Хорош!
Солнце пульсирующим красным шаром висело над горами, готовое в любую минуту юркнуть за выступ скалы, и его лучи уже не доставали наледи, на которой стояли вдоль прорубленного канала люди Путинцева. Синий сумрак густел среди елей в глубоком распадке, и, когда Путинцев остановил взгляд на нем, по спине его пробежали мурашки.
— Пробуй, — тихо сказал он Бурматову.
Подрагивающими пальцами Путинцев размял сигарету, прикурил, протянул огонь в щепоти своим товарищам, окружившим его. Взглядом нашел Кошкарева, простоволосого, с потным лицом, подмигнул ему, и тот изумленно открыл по-детски розовый рот.
— Как ноги? — спросил Путинцев, — не замерзли?
Кошкарев посмотрел на свои сизые, в толстой корке льда валенки и виновато улыбнулся.
«Полные воды, — подумал Путинцев. — Как бы не захворал парень».
Клацнула дверца — это Бурматов дошел до своей машины и сел в кабину.
— Встречаем его здесь. — Путинцев энергично встряхнулся, повел, разминая плечами. — Хватаемся все и провожаем до конца наледи. Только осторожно! Кошкарев! Будете со мной.
К ним крадучись уже подбиралась машина Бурматова, гоня впереди себя по левой колее-каналу вал воды с колотым льдом. Вода выплескивалась через кромку колеи, растекалась по льду под ноги людей.
Путинцев ухватил ребрину борта, уперся в нее и пошел рядом с машиной, скользя в обледеневших унтах, шлепая по воде.
«Все равно, — думал он, — поздно беречься. Унты уже больше, чем взяли, не возьмут».
И другие не береглись — шли прямо по воде, упёршись плечами в задний бампер, толкали машину. Кто-то надрывно кричал:
— Давай, давай, Костя! Да-авай… Держи ее, бра-атцы…
Кто-то со стоном дышал в шею Путинцева, кто-то прижал его руку к ребрине. Было жарко, что-то рвалось и не могло порваться внутри от натуги, от неимоверной, нещадной тяжести. Брызги из-под колес секли лицо.
— Поше-ел, братцы! Еще раз! Еще!..
Казалось, что они несут машину на руках, плечах, груди, толкают ее вперед, поддают пинками, тычками, бьют головой.
Путинцев поскользнулся и упал, кто-то наступил на него, потянул за шиворот:
— Вставай, Иваныч…
И рывком поставил его на ноги.
— Это ты, рыжий черт, — узнавая водителя второй машины, хрипел Путинцев. — Чуть не задавил.
— Скажи спасибо, а то уже бы там был, — водитель кивком головы указал в жутковатую темноту распадка. Добавил, рассмеявшись добродушно и необидно: — На собственной заднице как на салазках!
Они, поддерживая друг друга, догнали бурматовский «Магирус», но помощь их уже была не нужна — машина, помигивая красными огнями, остановилась за границей наледи.
— Прогони дальше, — скомандовал Бурматову, тряся белыми, заиндевевшими волосами, Кошкарев, взмыленный, с крепкими пунцовыми щеками, похожий на мальчишку. — Хорош, Костя! Топаем за следующей! — И увидев Путинцева, сообщил радостно: — Одна есть, командир!
И они снова шли через всю наледь кучкой, держась друг друга, усталые, но довольные, и Бурматов втолковывал водителю очередной машины:
— Главное, не бойся, не торопись и прижимайся к скале — иди точно колеей. Здорово не газуй…
Ничего нового не было в его словах, но его слушали внимательно и серьезно — из всех водителей он единственный, кто прошел эту наледь, он не оплошал, а им еще предстояло это проделать.
Слушая его, Путинцев думал о Кошкареве и боялся, что у него не хватит умения или силы удержать в руках баранку. И потом, пока переправляли другие машины и он видел, что стоит водителям эта наледь, как напряжение искажает их лица, все больше укреплялся в мысли, что за руль кошкаревской машины нужно посадить кого-то другого. Бурматова. И для себя это он решил твердо, но как оказать такое Кошкареву, он не знал, а пользоваться своей командирской властью не хотел.
— Костя, — остановил он Бурматова, когда они шли к последней — кошкаревской машине. — Вот что, Костя… — Он увел взгляд. — Может, ты проведешь… ну, вместо него… Понимаешь?..
Путинцев сразу заметил, что тот все понял.
— Не понимаю, — мотнул головой Бурматов. — Ты что, думаешь, он сам не проведет?
— Он устал и может не выдержать.
Бурматов сосредоточенно курил сигарету.
— Конечно, могу провести… Но ведь парня обидим смертельно… Это ведь его первый перевал! И потом… мы же рядом. Вместе мы. — Он сжал руку в кулак и с силой тряхнул им.
А Кошкарев, уже орудуя в кабине, сделал перегазовку, включил дальний свет, далеко пробив двумя острыми клиньями незаметно сгустившийся сумрак.
И Путинцев, прикрывшись согнутой в локте рукой от света, ударившего в глаза, крикнул изо всех сил, стараясь казаться спокойным:
— Давай, Кошкарев!
Он с удовольствием заметил, что Бурматов, быстро перебежав дорогу, пристроился у кабины со стороны водителя, а остальные равномерно распределились вдоль бортов. Кошкарев плавно тронул громоздкую машину с места. Она закачалась на выбоинах, заскрипела, накренилась в сторону срыва — того и гляди опрокинется, — поплыла, поползла, придерживаемая людьми, по наледи. В уже наступившей вечерней тишине слышалось только натужное, но ровное пофыркиванье двигателя, бульканье разрезанной скатами воды и крошева льда, шарканье ног да тяжелое дыхание людей.
Иногда до слуха Путинцева доносился спокойный бурматовский тенорок:
— Доверни влево… Газку теперь… Отвали, не жалей… Еще влево…
Слыша это, отмечая, что машина все дальше и дальше продвигается вперед, Путинцев, с обеих сторон зажатый плечами, вдруг совершенно ясно понял, что десант состоялся. И понял почему.
«Это не случайно, — думал он, — случай здесь ни при чем. Нет. Здесь все закономерно. От начала и до конца, товарищ Путинцев. Вот так».
Глубокой ночью они опустились с перевала, достигли побулькивающей под толстым чистым льдом речки Бродяжки и остановились. Бурматов включил в кабине свет. Путинцев достал из своего походного затертого чемоданчика сложенную вчетверо истертую карту, расстелил ее на коленях и определил, что они прибыли на место.
Еще через полчаса запылал костер, запахло смолистым дымком и паром. Десантники сушили одежду и обувь. Бурматов, расчистив снег на реке, наколол полный котелок льда и повесил его над огнем.
— Счас чай будет, — весело подмигнул он Путинцеву, — нутро согреем.
— У меня там, в рюкзаке, в кармашке водка стоит, — вспомнил Путинцев. — Правда, замерзла, наверное.
— Да мы ее мигом отогреем, голубушку! — вовсе оживился Бурматов. — Эй, Кошкарев! — крикнул он. — Знаешь, где командирский рюкзак? Дуй, понял? Там наркомовская, понял? Осторожно, чтоб как зеницу ока! Счас мы ее мигом отогреем, — повторил он распевно, ласково поглядев на Путинцева. И остальные повеселели, послышались смех и шутки.
Улыбаясь чему-то, Путинцев отошел к поваленному дереву с раздвоенным стволом, примостился удобнее в развилке так, чтобы тепло от костра доставало его, и прикрыл глаза. С улыбкой слушая разговоры и возню у костра, он думал об этих парнях, еще вчера малознакомых, а сегодня, сейчас ставших почти родными.