Царь Георгий до конца бесстрастно наблюдал за ходом казни. А тысячная толпа, подавленная созерцанием долгой кровавой расправы, по окончании молча стала расходиться с залитой кровью площади…
Заал Саварсалидзе окончательно слег. Неукротимый дух пребывал, однако, в его теле, изглоданном смертельной болезнью, и министру двора Афридону то и дело приходилось ездить за советами на дом к умирающему эджибу.
Сегодня оба царских сановника решали вопрос первостепенной государственной важности — участь царевича Демны, который продолжал томиться в Клде-карской крепости в ожидании приговора.
Приговор был утвержден царем Георгием, надо было приводить его в исполнение. Чиаберу нельзя поручать такое дело — все-таки он был воспитателем Демны. Царь хотел назначить исполнителем Заала Саварсалидзе, но тот был уже не жилец на этом свете. Оставался сам Афридон, и это возмущало незлого по натуре кипчака, который никак не мог прийти в себя после массовых казней в Самшвилде.
Саварсалидзе умел читать чужие мысли и превыше всего ставил государственные интересы. Слабым голосом он убеждал министра двора:
— Царевич изнежен, слаб здоровьем. Осада, тюрьма отняли его последние силы. Все согласятся, что не мог он выдержать сие!
Черные глаза Афридона смотрели угрюмо. Пощипывая редкую бороду, кипчак молчал.
— Поверь, патроно Афридон, так лучше будет. Если злосчастный царевич останется жив, не будет нам покоя от князей… — настаивал Заал.
Афридон вскочил со скамьи и, не попрощавшись с эджибом, ускакал в Исани. Немилосердно нахлестывая плетью коня, гневно бормотал: «Пусть этот издыхающий царский пес не рассчитывает на меня… Больше того, что написано в приговоре, я не выполню, провались все они к сатане!»
Демна давно уже потерял счет дням в своей темнице. О гибели рода Орбели ему сообщили сердобольные тюремщики, которые в общем хорошо относились к несчастному царевичу. Но и они ничего не знали о судьбе обеих княгинь. С тоской смотрел Демна через толстую решетку тюремного оконца на пламенеющий над горным хребтом закат. Предчувствие чего-то ужасного не покидало его, хотя Демна старался не думать о мрачном будущем.
Вечерело. Мрак сгустился по углам тюремной камеры. На небе замерцали первые звезды. Скоро тюремщики принесут скудный ужин. А там потянется нескончаемая ночь…
Загремели тяжелые засовы, со скрипом отворилась железная дверь. В темницу вошла группа людей в черных бурках, с окутанными башлыками лицами. Один из вошедших держал в руках большой потайной фонарь. Демна с испугом обернулся. Перед ним стоял хорошо ему известный по былым царским приемам приближенный дяди — кипчак Афридон. Загремев оковами, Демна с надеждой потянулся к нему, широко раскрыв молящие глаза. Афридон отступил на шаг назад и срывающимся голосом произнес:
— Царевич, выслушай волю царя царей!
Демна замер на соломе. Слабо звякнули оковы. Вот он, последний час смертного приговора!
— По решению Сааджо-Кари[74] ты приговорен за измену и мятеж к смертной казни. Но по неизреченной милости божьей и безграничному милосердию царя Георгия Великого тебе оставлена и сохранена жизнь. Только…
Не дослушав последнего слова, Демна обрадованно перебил кипчака:
— Когда же меня из темницы выпустят? Ведь дядя обещал…
Афридон продолжал с усилием:
— Молись Богу, царевич! Побольше молись. Я подожду.
Демну передернуло от этих слов. Он горестно закричал:
— О чем мне еще молиться? Я и так все дни и ночи в молитвах! Ты ведь сказал — жизнь мне сохранят!
Афридон угрюмо проговорил:
— Приказано ослепить тебя, царевич, и… — кипчак с трудом закончил: — …оскопить.
Демна наконец понял. Закрыв глаза ладонями, он долго молчал. Кипчак терпеливо стоял, ожидая. В темнице было слышно лишь прерывистое дыхание царевича. Но вот исхудалое тело в лохмотьях выпрямилось.
— Расчищаете Тамар дорогу к трону? Что ж, убивайте!
Афридон сделал знак и отвернулся лицом к стене. Двое в черных бурках бросились к царевичу и грубо повалили на солому…
В Зеленом монастыре несчастная Марине оставалась недолго. Накануне казни ее близких в келью, где она находилась под неусыпным наблюдением добродушной толстой инокини, вошла настоятельница обители. Немало добра в свое время перепало в цепкие руки матери Саломэ от княжеского рода Орбели. Игуменья этого не забывала. Но, осторожности ради, была внешне строга с узницами-княгинями.
— Собирайся в дорогу, княжна!
Мать Саломэ как бы не знала о браке Марине с царевичем Демной. Взглянув на измученное лицо молодой женщины, игуменья ласково погладила ее по плечу. С жалостью добавила:
— Не горюй, госпожа, Бог милостив! — И заторопилась к выходу, бросив на ходу толстой монахине: — Соберешь на дорогу все, что нужно! Сегодня вечером заедут за княжной…
В тряской арбе, прикрытой сверху пестрыми паласами, вывезли ночью из монастыря Марине. Рядом с ней сидела незнакомая молчаливая монахиня из далекого монастыря. Окружив кольцом повозку, ехали угрюмые всадники-кипчаки. Двигались по ночам, останавливаясь днем на отдых в уединенных жилищах или просто в лесу. К арбе никого не подпускали. На четвертый день прибыли к месту назначения.
Высоко в горах, среди лесов, запрятан небольшой женский монастырь Св. Шушаник. Настоятельница — старая женщина с ястребиным лицом — молча оглядела узницу и коротко распорядилась отвести ее в келью, где ей надлежало пребывать. Так прошла неделя, и в монастырь приехала сама царица Русудан.
— Отец твой, несчастный мятежник Иванэ, преставился. — И Русудан широко перекрестилась. — Знамение Христа да будет ему ходатаем перед лицом Господа Бога всеблагого и всемилостивого. Да простятся ему все грехи вольные и невольные, все преступные деяния его!
Встреча происходила в келье матери-настоятельницы, которой царица приказала выйти вон. Русудан сидела в кресле прямая, благостная, в царском одеянии. Марине, опустив потухшие синие глаза, казавшиеся еще больше на исхудалом, прекрасном лице, в черной одежде послушницы, стояла босая на каменном полу.
От слов царицы Марине качнуло. Ухватившись за стену, она смиренно прошептала:
— А муж мой, великая государыня… жив он?
Царица недобро усмехнулась:
— Выкинь его из головы, Марине! Теперь твой жених — Христос!
— Он все-таки жив, великая царица? — осмелилась еще раз спросить Марине.
Повернувшись всем телом к маленькой фигурке в черном, царица холодно отчеканила:
— Да, жив. В вечном заключении в крепости… Слепой и скопец!.. Теперь тебе понятно?
— А-ах! — вырвалось у Марине. Она без чувств упала на пол.
Вбежала встревоженная мать-настоятельница.
— Унесите ее в келью. Вечером постриг над ней совершит преосвященный Антоний! — не повышая голоса, распорядилась Русудан.
Приехавший с сестрой царя архиепископ Кутаисский Антоний Сагиридзе в тот же вечер совершил обряд пострижения над женою царевича Демны.
Глава XXI. КОРОНОВАНИЕ СОПРАВИТЕЛЬНИЦЫ
Католикос Микаэл вернулся из Гелати и тотчас, без ведома и согласия царя, собрал церковный собор. В награду за свое далеко не дружественное воздержание от участия в княжеском мятеже отцы церкви, с елейными улыбками и бесконечными ссылками на Писание, добивались полного снятия налогов с церковных владений. Наряду с этим они потребовали восстановления главой коронного совета того же Микаэла Мирианидзе. После только что происшедшей смуты спорить с церковниками царю было трудно. Нужно было думать и о будущем Тамар. Пришлось уступить.
Георгий отплевывался, вспоминая высокопарные выражения, уснастившие царский указ о привилегиях для церкви: «…Для возвеличения божественности, для благополучного сохранения царства нашего и для духовного спасения нас от страданий в жизни будущей вспомнили мы о необходимости вызволения и освобождения церквей царства нашего от всяких несправедливых поборов и утеснений…» Злой и расстроенный, царь Георгий уехал из Тбилиси в Начармагеви[75], к жене.
Бурдухан была на сносях и находилась в летней резиденции с повивальными бабками и царицей Русудан. В ожидании родов старая царица не отходила от невестки; немало литий и молебствий было отслужено в церквах, в молитвах и слезах, постясь, испрашивали приближенные у Господа Бога, дабы он даровал, наконец, наследника престола. Георгию все эти воздыхания надоели, и он отправился в любимый Гегути охотиться, захватив с собой дочь.
Тамар шел четырнадцатый год. Прелестная девочка, показавшаяся небесным видением маленькому горцу в соборе, превратилась в длинноногого подростка. Подурнела лицом. Но не изменились сияющие глаза с длинными ресницами, по-прежнему зорок был пристальный взгляд. Тамар великолепно ездила верхом, без промаха стреляла из своего маленького лука, и царь Георгий охотно гонял с нею оленей.
Все более и более привязывался властитель Грузии к молчаливой сдержанной дочери, с каждой беседой убеждаясь в ее рано созревшем неженском уме. Не в пример придворным девицам, царевна мало интересовалась нарядами и драгоценностями, одевалась очень просто. Но уже к десяти годам Тамар умела хорошо читать и писать. По велению царя лучшие книжники страны стали проходить с Тамар философские и другие науки, обучали ее греческому, древнеармянскому, арабскому и персидскому языкам, стихосложению и истории.
В погожее осеннее утро царь Георгий ехал с Тамар по опушке гегутского леса. Вдали показался дворецкий замка, быстро скачущий навстречу царской кавалькаде.
— Государь, великая госпожа Русудан пожаловать изволила в Гегути…
Георгий сильно встревожился. Почему Русудан сама прибыла в Гегути, оставив Бурдухан одну в такое время? Огрев плетью коня, царь поскакал к охотничьему дворцу.
Все стало ясно, когда на широкой каменной террасе Гегутского дворца он увидел сидящую в черном траурном платье сестру. Завидя подъезжающих Георгия и Тамар, Русудан сорвала с себя лечаки