У правой стены собора под сенью каменного балдахина высилась величественная фигура царицы Русудан. Сам царь стоял перед алтарем и сосредоточенно молился. После того как католикос возложил на юную голову Тамар непомерно большую, украшенную рубинами и изумрудами корону, Георгий опоясал дочь царским мечом — символом верховной военной и гражданской власти, усадил на трон с правой стороны от себя и в библейских выражениях, именуя ее «господней горой», провозгласил царицей царей Картли. Тамар была одета на византийский лад в длинный лазоревый далматик и чувствовала себя очень стесненной тяжелой, расшитой золотом и драгоценными каменьями одеждой. От переживаний тонкое лицо юной соправительницы вытянулось, утомленно мерцали огромные впавшие глаза. После коронования начался длительный обряд принесения клятвы верности всеми эриставами и главными спасаларами Картли. Под конец долгой церемонии измученная Тамар еле держалась на ногах, подчиняясь лишь гипнотизирующему взгляду Русудан.
Не обошлось и без неприятных происшествий. В самый разгар коронования, когда католикос Микаэл священным миром чертил крест на светлом челе соправительницы, из задних рядов молящихся раздался неистовый крик:
— Законный царь Картли — Демна!
Вздрогнул весь собор от возгласа бессмысленного. Все давно знали, что ослепленный скопец — более не муж! Царские азнауры вместе с гзири бросились в гущу народа, но выкрикнувшего мятежные слова и след простыл.
Во второй половине дня в покоях католикоса состоялся торжественный прием. После обильного пиршества со множеством здравиц и пожеланий долгоденствия царственным соправителям большая группа князей и знатнейших азнауров в отороченных собольим мехом бархатных куладжах, бряцая драгоценным оружием и гарцуя на породистых скакунах, под клики многочисленной толпы проводила при свете смоляных факелов царскую фамилию до Исанского дворца.
Оставшись один, царь Георгий облегченно вздохнул и вскоре заснул крепким сном в своей опочивальне.
Тамар не спала до рассвета.
На большом пергаментном пакете с восковыми печатями было написано латинскими буквами:
«Высокопреподобному и достопочтенному канонику падре Бартоломео Кастраканти».
Ниже значилось:
«В собственные руки».
Начальник отдела восточных стран Папской курии каноник Кастраканти в свое время получил это письмо в Латеране. Но до того оно побывало в руках Заала Саварсалидзе. Начальник царской разведки еще не умер и продолжал действовать.
Лежа на широкой тахте, Заал вертел в исхудалых руках письмо, не зная, как к нему подступиться. Судя по адресу, оно было написано на итальянском языке, а им ни Заал, ни его помощники не владели… Посреди комнаты с понурым видом стоял генуэзский купец Орацио Бальони. У почтенного негоцианта кошки скребли на душе. Его захватили с поличным в Цхуми, когда он с грузом контрабандного шелка собирался покинуть на наемной фелуке гостеприимные берега Колхиды. Купца вместе с конфискованным грузом доставили обратно в Тбилиси. Письмо, которым так заинтересовался Заал, было обнаружено у генуэзца при обыске.
Пристально глядя на виновного купца, Саварсалидзе на чистейшем греческом языке спросил:
— По-гречески говоришь, купец?
— Да, господин.
— Шелк и свободу хочешь вернуть, а?
— О да, да, мой добрый господин!
— Конечно, штраф заплатишь, и немалый. Кроме того…
Тут Заал змеиным взглядом вперился в бедного Орацио и тихо закончил:
— Сейчас тебе подадут перо, чернила и лист пергамента. Будешь сидеть в соседней комнате до тех пор, пока не переведешь на греческий язык письмо, которое найдено у тебя. Понял, купец?
— О да, мой добрый господин. Но письмо ведь запечатано! — смущенно пробормотал генуэзец.
Заал усмехнулся:
— И останется запечатанным, это уж не твоя забота… Так и повезешь его в Рим. Но берегись, купец! Я сам проверю перевод. И коли что переврешь или пропустишь, тогда не взыщи — велю повесить как франгского шпиона на первом же суку.
Бальони побледнел. Забыв о контрабанде, снова стал лепетать заверения в преданности и честности. Скоро его перо заскрипело в соседней комнате.
Вот что писал достопочтенный падре Джованни Фрателли, недавно прибывший из Рима в Грузию в качестве миссионера Святой римско-католической церкви:
«Реверендиссимо падре Бартоломео, премного мой достопочтеннейший!
Только я собрался сесть за письмо вашему высокопреподобию, как ко мне на квартиру явился мессер Орацио Бальони, почтенный негоциант славной Генуи, и стал меня торопить. Он собирается сегодня выехать из Тифлиза на родину с грузом местного отличного шелка и обещал вечером зайти за письмом. Сообщаю посему некоторую часть происшествий в землях георгенских, но, имея сказать великое множество самых удивительных вещей, опускаю большую часть малых, дабы не утруждать внимания вашего высокопреподобия столь низким занятием. Вот главное, о чем я сообщаю в этом первом письме».
Заал отметил на полях: «Письмо — первое, значит, птичка только начинает распевать…»
«В королевстве георгенов большие празднества. Король Джорджио короновал свою юную дочь в качестве соправительницы. Король Джорджио уже немолод, и мы можем скоро увидеть женщину на троне, что весьма удивительно, а для георгенов и вовсе непривычно. Говорят, на коронации в соборе кто-то кричал против, вспоминая королевского племянника, которого держат в тюрьме. Но, как мне рассказывали верные люди, королевич — кастрат и слепец, стало быть, королем уже быть не может. А в королевстве георгенов сейчас тихо. Был большой баронский мятеж против королевской власти, его подавили, а главным мятежникам поотрубали головы. А разбойников и воров подесты[77]нынче гроздьями развешивают на дубах, рядом вешают их ослов, мулов и лошадей, кошек и собак, как будто бессловесные животные тоже в чем-то виноваты. Но зато проезд по здешним дорогам стал безопаснее…»
Заал с удовлетворением перевернул страницу. Но дальше шло самое интересное:
«…А я познакомился недавно с одним любезным нобилем, из военных. Он сейчас живет в пожалованном королем имении в провинции Кахети, но часто приезжает в столицу и останавливается у моих соседей. Нобль сей хорошо знает военные дела георгенов и многое мне рассказывает о них за бокалом вина (которое здесь неплохое, но хуже нашего лакрима-кристи). Но об этом в следующий раз…»
Заал снова отметил на полях: «Очень важно! Надо установить, какой проклятый болтун-азнаур дает сведения шпиону в рясе, и немедленно бросить его в тюрьму…»
Письмо заканчивалось так:
«Католиков у георгенов очень мало. Говорят, будто бы в землях арменов их несколько больше. Я пока буду проживать в Тифлизе в ожидании указаний вашей милости, ибо страна арменов в руках неверных и там сейчас небезопасно. Прошу прислать мне на расходы не менее ста дукатов. У меня кончаются деньги.
Молю Господа Вам совершенное здоровье даровать, а Вас прошу не оставлять меня благословением Вашим.
Всегда к услугам Вашим вполне готовым пребываю,
смиренный слуга господний
Джованни Фрателли».
Генуэзского купца почтенного Орацио Бальони выпустили на свободу, вернув адресованное в Папскую курию письмо. В Грузии он больше не появлялся.
Глава XXII. В КУЗНИЦЕ
Из года в год хирело семейство Вазгена, потеряв работников-мужчин. Самвел так и остался конюшим у парона Саргиса. А Галуст работал в Ани, где снова воцарился эмир и закрылась граница на перевале. Потом отвезли на деревенское кладбище деда, за ним последовал всегда больной Манук. Только и успели выдать замуж быстроглазую Ануш за соседского сына, хоть и ворчал Вараздат на скудность приданого. В доме остались старуха Сирануйш и молчаливая сноха с сыном.
Не прошло и года после смерти хозяев, как за накопившиеся недоимки отобрал обоих быков княжеский управитель, невзирая на причитания и мольбы. Пахать было не на ком, тяжелый плуг на себе не потащишь. А там за статный рост и недюжинную силу забрали Петроса в замковую дружину.
В отличие от добродушного старшего брата, Петрос был вспыльчив. Сразу невзлюбил строптивца десятник — сын старого сотника Вахрама, что давно покоился на погосте. Дядя Самвел пытался было урезонить и того, и другого. Куда там! Десятник и слушать не захотел конюшего, а Петрос был неукротим. Кончилось тем, что за очередную провинность он оказался в подвале замка. Ночью Петрос взломал некрепкую решетку в узком окне и ящерицей проскользнул наружу. Спустившись по крутому склону в ущелье, юноша не рискнул, однако, зайти в селение попрощаться с родными и сразу углубился в буковый лес. Питаясь по дороге дикими плодами и ягодами, Петрос достиг перевала и, благополучно миновав порубежную заставу, спустился на равнину. В предместье Ширакавана сердобольный житель накормил изможденного беглеца, дал немного хлеба на дорогу. Перейдя Ахурян через мост у монастыря Оромос, молодой горец наконец оказался в Ани.
Рано утром на небольшом дворике, окруженном каменной оградой, Галуст приступил к работе. Камень попался изумительного темно-фиолетового цвета, мягкий, с тонкими порами, равномерно покрывающими его гладкую поверхность. Несильными ударами молотка Галуст вогнал резец в тело камня. Резец шел споро, не окалывая грани. Откидывая мелкий щебень, камнерез постепенно углублял борозду, выделяя особый «анийский» крест, что имеет по две сферы на каждом конце. Внизу, под крестом, оставался большой овал, лишенный орнаментовки. Не доверял еще старый мастер самую тонкую резьбу Галусту (хоть и не раз хвалил приятелям-каменщикам точный глазомер и твердую руку подмастерья), сам резал каменное кружево. Это огорчало Галуста. Вздохнув, он замечтался о счастливом дне, когда сможет предстать с пробой перед строгим судом «стариков» и получит долгожданное звание мастера.
— Галуст! Слушай, Галуст!..