— Великий царь, друзья мои, в узде держал мтаваров, не давал им своевольничать и беззаконно грабить народ! Дороги от разбойников приказывал охранять, воров вешал… А нам, купцам, благожелательные грамоты на свободную торговлю выдавал. Так помянем же имя его добром! — И, опрокинув рог, осушил до дна.
— Мир праху его! — поспешили последовать сему благому примеру все присутствующие.
— Посмотри за дверью, Манвел-джан, нет ли там лишнего человека? — обратился Занкан к шелкоторговцу. Недолюбливал Занкан знать, но был осторожен в действиях и часто осаживал горячих друзей. Тогда заговорил прославленный златокузнец Бека Опизари:
— Снова поборами великими начнут нас теснить дидебулы! А кто против встанет? Сила нужна, да какая…
— Бакур Дзаганидзе захватил у соседа лес. Примчался сосед в Тбилиси жаловаться в Сааджо-Кари, а там только посмеялись писцы над беднягой: «С кем, мол, тягаться задумал!» — с горечью воскликнул Челидзе.
— А с купцами как начали поступать? — вмешался степенный Киракос-суконщик. — Уже установили рогатки, пошлины на своих границах брать начали. А кто не знает о тайных грабежах княжеских слуг на дорогах?
Занкан сочувственно кивал, но выхода не видел. Златокузнец был прав — кто может противоборствовать князьям властительным? В комнату вошел статный мужчина в придворной одежде. Сидевшие за столом встали, радостно приветствовали царского казначея.
— Батоно Арслан, тебя-то нам и надобно. Ждем давно, — протянул Занкан оправленный в серебро рог вошедшему. Оглядевшись, он тихо сказал: — Впрочем, какое здесь место для разговоров? Пожелаем от души успеха общему делу, об остальном поговорим вечером…
Не успели опустить в землю в Гелати, близ могил дедов и отцов, тело царя Георгия, как вельможи перешли в наступление. На бурных княжеских собраниях снова всплыли старые обиды. Дидебулы печалились о смерти царевича Демны (божьим попустительством он скончался в тюрьме!), негодовали по загубленному роду Орбели, вспоминали бедных изгнанников. Из уст в уста передавали слова, которые кричал на дыбе великий Иванэ: «Картли — слишком благородное государство, чтобы сажать на престол девчонку!» Тогда разумный старик Кахабер Кахаберидзе, беспокоясь за судьбу царства, на очередном княжеском собрании поставил вопрос прямо:
— Кого же прочат во властители Картли благородные дидебулы, кроме Тамар? Кого согласится короновать католикос?
Вельможи стали в тупик. Выдвинуть новую царскую династию из своей среды князья не могли — препятствовали вековечные распри, местничество, старые родовые счеты. Пригласить же чужестранца в цари не позволяла национальная гордость… С своей стороны царица Русудан развила лихорадочную деятельность среди церковных иерархов; от имени племянницы вновь подтвердив святым отцам все их привилегии и внеся богатые вклады Мцхетскому престолу и монастырям, Русудан добилась большого успеха. Католикос Микаэл прослезился и снова обещал поддержать Тамар. К этому времени и дидебулы додумались до той простой мысли, что, имея слабую женщину на престоле, они легче смогут осуществлять свои притязания…
С царских похорон в Тбилиси прибыли многочисленные абхазские и имерские мтавары во главе с владетелем Эгриси — могущественным Варданом Дадиани — и сразу заняли главенствующее положение на княжеских собраниях. Несколько дней подряд заседали князья и высшие духовные чины царства. Кое-как, после жарких споров, договорившись, пригласили на заключительное собрание одну старшую царицу. Царственная тетка безоговорочно приняла все условия вельмож и церковников, в первую очередь о смене «худородных» вазиров, после чего был определен день повторного коронования Тамар. Русудан сумела настоять на этом при поддержке католикоса Микаэла. Святому престолу Мцхеты каждое подобное торжество приносило немалый прибыток.
Едва весть о смерти царя Георгия дошла в Арзрум до князя Арцруни, как он тотчас захлопотал о возвращении в Грузию. Правда, ему с младшим сыном Гузаном (буйный Асан умер в изгнании от черного поветрия!) неплохо жилось у дружественного эмира Салдуха. Доходы с обширных поместий шли, ростовщические операции Абуласана с помощью местных купцов процветали. Но размах был не тот. Князь Гузан от скуки стал сильно бражничать, что немало заботило князя-отца.
Первым делом Абуласан послал большое письмо зятю Саргису в Лори. Предсказывая неминуемое падение правительства «худородных» вазиров и приход к власти благородных людей, самим Богом предназначенных для повелевания народом, а также вероятность назначения самого Саргиса амирспасаларом Картли взамен презренного кипчака Хубасара, Абуласан в конце письма пустил слезу. Писал о своем горьком существовании на чужбине, вдали от близких и родичей. Почему же это? Несчастный Асан (его взял Господь) в конце концов лишь отстаивал права законного наследника престола! А за что же он сам, Абуласан, верность царской власти во время мятежа сохранивший (царь Георгий не оценил этого, неблагодарный!), должен терпеть тяжкие лишения? К власти пришедшая монархиня, во исправление отцовских ошибок, безотлагательно должна пригласить его с сыном обратно в Тбилиси, восстановить Арцруни в наследственных правах эриставских и вернуть им картлийские владения. А он, Саргис, как родич ближайший, должен за них обоих предстательствовать перед царицами, если только он не желает прогневить Господа Бога!
Парон Саргис крепко задумался над письмом шурина. Недавнишний князь, он ощущал шаткость своего положения незнатного человека перед кичащимися древним происхождением дидебулами, не был и богат, как князь Абуласан. И думалось ему, что, хоть и в изгнании, умный шурин лучше оценивает обстановку в царстве после смерти царя. А вдвоем они представят достаточную силу, дабы противоборствовать княжескому своеволию на пользу власти царской и всего Картли. Парон Саргис решил помочь родичу…
К коронованию Тамар готовились в большой спешке и с великим рвением. Царица Русудан желала пышностью церемонии упрочить шаткое положение племянницы и громогласно требовала от амирэджиби и других сановников тщательного соблюдения всех мелочей сложного обряда, шедшего еще от Византии. Министр финансов, бледнея, только успевал подписывать денежные приказы по ужасающим дворцовым тратам, расточал немалое наследство, оставленное экономным Георгием III. Неустанно бегали во дворец поставщики драгоценных тканей и украшений, день и ночь работали златошвеи, сбились с ног ювелиры, подгоняя древнюю корону под точный размер головки юной правительницы. Как всегда, бойко торговали лавки с красным товаром, оружейные мастера и городские швецы были завалены заказами. Пользуясь случаем, ростовщики повысили ссудный процент… Дорого обходились народу пышные царские церемонии, но того требовали стародавние обычаи, тонкая придворная политика и безграничная дворянская спесь.
Не из последних в Шида-Картли считались Цихишвили. Один из них — князь Заза преуспел особенно, незадолго до кончины царя Георгия был назначен начальником дворцовой стражи. Коронация Тамар застала его врасплох. Был он кругом в долгах, по расточительности и собственной и всего княжеского семейства — княгини Кетеван и трех заневестившихся дочерей. Что было делать князю? Менялы, паучье племя, отказались ссужать без залога, фамильное серебро давно было в закладе, выкупалось лишь на время, перед приемом гостей. А в торговых рядах не отпускали в долг нужные товары. В доме воцарился ад. На тахтах, стеная и крича, валялись княжны. Кетеван сидела мрачнее тучи, запершись в спальне. Заза пропадал во дворце, стараясь попозднее вернуться домой. Наконец, державшая все семейство в своих руках княгиня не выдержала. Представ с грозным видом перед мужем, она закричала:
— О чем думаешь, князь? Могут ли Цихишвили отправиться во Мцхету в прошлогодних платьях? И кто заплатит Опизари за ожерелья?
— Раньше прабабкины наряды носили княгини, — попробовал огрызнуться Заза.
Но Кетеван была неумолима. Она требовала достойных обновок для дочерей и для себя. На следующий день, забрав с собой чуть не половину дюжих царских стражников, Заза отправился в селение близ Гори.
Моурав Ражден выслужился из дворовых холопов за неимоверную злость к людям и исключительное умение выколачивать подати: ни в одном поместье округи до него не выполнялась барщина. Одна беда — крал безбожно, в немалой степени увеличивая господское оскудение. Все это знали. Чуял это и князь Заза, не раз прикладываясь тяжелой десницей к толстой управительской морде. Но поймать продувную бестию не удавалось, лишь на лето приезжала княжеская семья в имение, а самого хозяина держала царская служба. Поэтому несказанно поразился моурав неожиданным приездом владетеля и сначала струхнул. Когда патрон объяснил цель своего появления в поместье, Ражден облегченно вздохнул и тотчас проявил рвение.
— Скотина сейчас худа, после зимовки, патроно, не успела еще откормиться. За бесценок возьмут ее мясники, — озабоченно докладывал моурав.
— Вижу, вижу, уже смошенничать собираешься! — заметил князь. — Ну а как с зерном, лоби, маслом, вином?
— В цене, батоно! — поспешил ответить Ражден.
— Так. А беглых нет? — осведомился Заза.
Моурав замялся:
— Двое сбежали перед пасхой. В горы подались, в Аланию.
— А семьи остались? — грозно вопросил помещик.
— Бобыли они, — признался Ражден.
Заза помрачнел.
— А с недоимками как?
— Их не осталось, батоно. Все взыскал, что положено по закону. — И Ражден начал перечислять все полагающиеся владетелю земли подати и сборы, а их было немало! Князь поморщился:
— Перестань молоть чушь, Ражден. Деньги нужны немедленно! Не сумеешь собрать оброк, не быть тебе тогда моуравом, да и плетей у меня отведаешь. Собирай поселян, я им сам растолкую… а пока что — я голоден! Давай скорее поесть…
— Тотчас, патроно! — кинулся к дверям Ражден.
Симоне собирался в город, на базар. Отсыпав лоби в хурджин, он стал прилаживать кувшин с вином в другой. Надо было купить новый лемех, немного соли, да и хакиму за снадобье для больной жены пора уплатить, два раза присылал напоминание. Всю зиму прохворала Маро и сейчас лежит на тахте в лихорадке. Увязав хурджины, Симоне только хотел взвалить их на широкое плечо, как постучали в дверь.