Вышата оказался легок на помине. Сняв мокрый капелюш, спокойно доложил:
— Вечор опять за рекой ясских лиходеев видели половцы. Обстреляли из луков. Те было наутек. А потом снова стали маячить. И стражи не боятся! Теперь-то в тумане укрылись воры…
— Неужто и отсель отъезжать надобно? — угрюмо молвил Юрий Андреевич.
Вышата пожал широкими плечами. Усевшись на скамью против князя Юрия, с таинственным видом сказал:
— Купцы бесерменские давеча о тебе спрашивали, княже.
— Не бесерменские то, православные. Из Обези[87].
— Все едино, обличье бесерменское! Отколь, мол, царевич твой родом, и почто изгоем живет у половецкого хана, и чей он сын, — невозмутимо продолжал Вышата.
Хохотнул самодовольно:
— Я им уж и наврал. То-то, знай наших!
Юрий ничего не ответил. Нарастала горькая обида. Убили отца, наследства лишили, родня даже самого малого удела не захотела выделить единственному сыну великого князя Владимирского. Все нажитое отцом добро расхитили убийцы, загнали сына в далекую Половецкую степь. А и здесь покоя нет. Послал Юрий в ту пору (после убийства отца-князя) из Новгорода верных людей во Владимир, утопили в озере главного убийцу, ясина Анбала. Кровь за кровь — и квиты, казалось бы. Ан нет! Шестой год подсылает своих воров сестра Анбала — проклятая Мария, жена дяди Всеволода, убить хотят Юрия. Два раза еле отбились с Вышатой от лиходеев. А теперь снова появились воры… Уезжать надо бы подальше от греха, а куда?
Вышата высек огонь. Засветив каганец, поставил его на грубо сколоченный стол. Потом достал большой деревянный жбан с крепкой брагой, привычной рукой разлил питье по кубкам. Молча чокнулись, выпили. Повторили не раз. Потом Юрий Андреевич мятым голосом попросил:
— Спел бы ты старину какую, Вышата…
Новгородец снял с гвоздя гусли. Наладив, негромко запел о Потоке-богатыре свет Ивановиче:
Вынимает он, Поток,
На налучника свой тугой лук,
Из колчана калену стрелу,
И берет он тугой лук в руку левую,
Калену стрелу в руку правую,
Натягивает он тугой лук за ухо,
Накладывает калену стрелу семи четвертей,
Заскрипели полосы булатные,
И завыли рога у тугого лука…
— Ишь ты! А лук у него, поди, сложной был… — заметил, зевая, Юрий Андреевич. — А стрелы-то какие были?
— Этого в былине о Потоке Ивановиче не сказывается. А вот в былине о Дюке Степановиче, знатном госте нашем новгородском, о стрелах так сказано, — ответил Вышата и снова запел:
Колоты они были из трость-дерева,
Строгали те стрелки в Новгороде,
Клеены они клеем осетр-рыбы,
Перены они перьицем сиза орла.
Не прекращались волнения в царстве у молодой царицы. Только улегся шум мятежа Хутлу-Арслана, как возникли новые раздоры. На этот раз в церкви. Некогда провозгласил себя ее главой державный прадед Давид. Но энергичный, мало разборчивый в действиях католикос Микаэл сумел вернуть былое значение Мцхетскому престолу. А добившись еще при жизни Георгия III должности председателя коронного совета, он вознамерился диктовать свою волю и Тамар. Тогда по совету Русудан-царицы из Иерусалима выписали бывшего католикоса Николоза Гуласберидзе, которого выжил было из Картли Микаэл, а из Кутаиси архиепископа Антония — смертельного врага Мирианидзе. Со скрежетом зубовным вынужден был согласиться католикос Микаэл на созыв церковного собора, но свои меры принял. Где посулами, а где угрозами, он сколотил себе большинство. Как ни старались противники, уличая святителя во многих темных деяниях, добиться его отлучения, Микаэл устоял и остался главой картлийской церкви.
Вскоре после неудачи на соборе Тамар ожидало новое испытание судьбы — решался вопрос о ее замужестве.
Найти подходящего мужа для царицы, однако, оказалось много труднее, чем предполагали придворные интриганы. Основными условиями для женихов были — царское происхождение и принадлежность к православной вере. Мнением и желаниями царственной невесты никто не интересовался. И не раз втайне плакала от гнева и отчаяния молодая царица, при мысли о навязываемом ей знатью браке с неведомым и нелюбимым человеком…
Министр двора, могущественный Дадиани, вел переписку с константинопольским двором. Однако посольство императора Андроника уехало и более не возвращалось. Комнины были всецело заняты смертельной борьбой за престол, и цесаревичу Мануилу было не до женитьбы.
Царица Русудан поручила верным людям произвести поиски христианских царевичей в разных местах. Но их не удалось найти ни в бедных ущельях Алании, ни на равнинах Дешт-и-Кипчака. На юге и востоке царили одни мусульмане, до Суздальской Руси было слишком далеко, а в уделах Приднепровья не прекращались княжеские междоусобицы.
Феодалы Сомхити, Кларджети и других южных областей, возглавленных отцом и сыном Арцруни, также никак не могли подыскать подходящего царского жениха.
По вековым традициям банкиров всех времен, Занкан имел своих осведомителей при дворе. Глава купечества уцелел после разгрома восстания Хутлу-Арслана. Он был в курсе ожесточенной борьбы дворцовых группировок и, естественно, держал сторону своего вельможного покровителя, вернувшегося из изгнания князя Абуласана. Рассказы тбилисских купцов, приехавших из Дешт-и-Кипчака, заинтересовали Занкана. Он тотчас отправился во дворец Арцруни.
— Так ты утверждаешь, мой Занкан, что у кипчакского хана в Севандже проживает в бедности и нужде сын царя рузиков?
— Так, ишхан. Седьмой год уже живет он в изгнании, а сам — царского рода и православной веры. Все, что требуют правила престолонаследия и церковные каноны!
— Гм! А почему же его изгнали из царства? — продолжал допытываться Абуласан.
— Приближенные люди убили отца его — царя рузиков — за властолюбие. А царство сие превеликое — сто, двести князей подвластны нынешнему рузикскому царю, его дяде — Савалту. Дядя-то и изгнал родного племянника из царства, лишил престола, — уверенно пояснял Занкан, вспоминая сообщения купцов.
— Так, так! Поступил, как наш покойный царь Георгий с царевичем Демной… Только в живых оставил. Все понятно.
Абуласан потер маленькие руки, волнуясь встал и начал ходить по обширному покою. Глава купечества с торжествующим видом сидел, поглаживая пышную бороду.
— Скажем, триста князей в царстве рузиков… — развивал мысль князь Абуласан.
— Может быть, и триста, — охотно согласился Занкан. — Только они подвластны не царевичу, а его дяде — Савалту.
— Какая разница? Одна ж семья. Значит: царское происхождение, православная вера, изгнание и бедность… Да и дружины своей у царевича тоже, видимо, нет, — прикидывал князь Абуласан.
Он задумался, сел снова в кресло и обратился со строгим видом к Занкану:
— Слушай меня, Занкан. Большое дело может получиться, и весьма для нас выгодное. Завтра заседание совета, будем снова обсуждать вопрос о замужестве нашей царицы. О рузикском царевиче никому ни слова. Понял? И своих купцов припугни, чтобы язык за зубами держали! Жди меня вечером после совета у себя…
Занкан понимающе кивнул. Глава купечества пользовался полным доверием у Арцруни. Но всех своих козырей князь Абуласан не открывал даже преданному Занкану. После ухода купца он вынул из железного сундука какой-то пергамент и стал внимательно его перечитывать.
Уже давно заседал коронный совет в обширном зале Исанского дворца. По придворному этикету, царицы отсутствовали. Не было и святых отцов, которые доругивались на соборе. До хрипоты спорили вельможи о различных претендентах на руку Тамар — ни один не удовлетворял всем условиям. Дав всем выговориться и дождавшись, пока доведшие себя до изнеможения дидебулы хотели уже закрыть заседание, князь Абуласан встал и попросил слова у председательствующего эристава дунайского Давида. Расправив седые усы, с лукавым блеском в маленьких проницательных глазах, он начал свою речь:
— Государи мои, я знаю одного православного царевича. Он — сын покойного царя рузиков. Триста князей ему подвластны, молод и статен царевич Георгий, могуч телом и прекрасен лицом. Престол рузикский пока занимает его дядя — Савалт. А сам царевич со своей дружиной храброй ныне гостит у родича, могущественного кипчакского хана, в городе Севандже, что в Дешт-и-Кипчаке. Вот поистине достойный супруг для нашей царицы царей!
Вардан Дадиани подал реплику с места:
— Кому же все-таки подвластны триста князей рузикских, если их столько есть! Георгию или Савалту?
— Какая разница? Одна ж семья, — повторил свой главный довод Абуласан. — Царевич подлинный, без обмана, и православной веры. Где и кого лучше найдем? Ширваншаха? Но он мусульманин. Сын амира Салдуха? Но тот тоже неверный…
Дадиани, не сдаваясь, гневно воскликнул:
— Забыл ты, князь, о главном женихе для нашей государыни — паниперсевасте Мануиле? Он — императорского рода, наследник престола, православный. Я…
Абуласан перебил министра двора:
— Да что ты, женихов с того света нашей богоравной царице стал предлагать, князь Вардан?! Опомнись!
Вардан Дадиани оторопело взглянул на князя Абуласана. Тот спокойно вытащил из кармана придворного кафтана пергаментный свиток и, обращаясь к сидящим в креслах членам совета, с торжествующим видом объявил:
— Государи вазиры и дидебулы, в месяц сентября одиннадцатого числа сего четыреста четвертого кроникона[88], кир Андроник и сын его паниперсеваст Мануил убиты при дворцовом перевороте. На престоле святого Константина ныне восседает Исаак Ангар[89]. Вот письмо ко мне благородного патрикия Никиты Хониата из Константинополя.
— Не может того быть! — переглянулись вельможи.
Абуласан с улыбкой протянул министру двора пергаментный свиток. Прочитав, ошарашенный Вардан Дадиани примолк.
Амирспасалар Саргис счел момент подходящим для своего выступления: