следом идут темно-серые туфо-песчаники и ниже — толща розовато-желтых мягких туфов, в которых и высечены пещеры крепостного комплекса Вардзии, крупнейшего сооружения царствования Тамар. В восемь ярусов ровными рядами тянутся сотни пещер разнообразного назначения — тронный зал, покои царицы Тамар, жилые и складские помещения. Из крепости большой подземный ход ведет в соседнее ущелье. Прекрасна летняя резиденция Тамар! Вся долина утопает в зелени садов и рощ, воздух чист и свеж в самые жаркие дни.
По крутому склону вилась вверх узкая тропа, ведущая в замок. У входа стояла стража, закованная в железо. На крепостной тропе и в окрестностях подземного города в ту осень наблюдалось необычайное движение. После подавления мятежа Юрия Андреевича царица Тамар с небольшой свитой неожиданно прибыла в Вардзию. Для охраны спокойствия и безопасности владычицы семи царств амирспасалар Гамрекел, по ее личному распоряжению, направил в крепость князя Мхаргрдзели…
На следующий день после отъезда Тамар в Вардзию, заслушав утренний доклад вазира Чиабера, царица Русудан неожиданно вызвала к себе княгиню Цокали.
Встревоженный, сердитый вид старой царицы поразил придворную даму. После обычных этикетных приветствий Русудан прямо приступила к делу:
— Что ты знаешь, княгиня, о встречах нашей царицы Тамар с молодым Мхаргрдзели?
Цокали сделала удивленное лицо:
— Встречи царицы царей с князем Захарием? В первый раз слышу!
— Не лги, Хошак! А кто заказал Опизари золотой образок? И кому он предназначен?
Княгиня Цокали с невозмутимым видом ответила:
— Напрасно гневаешься, великая государыня! Дозволь напомнить — я служу царице цариц и обязана выполнять все ее повеления. Мастеру Беке Опизари я дала заказ на образок по ее личному распоряжению. А для чего он был заказан, того не ведаю.
— Допустим. Где образок? — Русудан сильно гневалась, но сдерживала себя. Княгиня Цокали была родом из дома Сурамели — владетелей Шида-Картли.
— Вот он, государыня! — Хошак, вытянув из сумочки, протянула золотой нательный образок.
Царица Русудан внимательно вгляделась в маленькую икону и невольно вскрикнула:
— Но это же сама Тамар!
Цокали пожала плечами и с улыбкой отозвалась:
— Сделан образок с иконы Влахернской Божьей Матери. А у великой царицы, как известно, красота богоравная! Может и с Пресвятой Божьей Матерью быть схожей…
— Не кощунствуй, княгиня!
Повернув образок, Русудан обнаружила с обратной стороны тайничок.
— И тайничок для волос уже сделан!
Царица с раздражением отшвырнула от себя образок:
— Мы понимаем эту игру, Хошак! Но не быть по-вашему, нет… Завтра же отправляйся в Вардзию с образком для миджнура[102] царицы, но вместе с ним повезешь мое письмо Тамар. Лично его передашь! Слышишь, княгиня? И поторопишь великую царицу Картли с возвращением в Тбилиси…
Золотая осень стояла на дворе. По утрам уже начались небольшие заморозки, но днем было тепло и солнечно, охота на красного зверя была в самом разгаре. Разгоряченные быстрой скачкой за лисицей на свежем горном воздухе, вернулись в Вардзию царица Тамар и Захарий. У входа в крепость Тамар увидела княгиню Цокали.
— Привезла, дэда? — с улыбкой спросила Тамар, целуя старую женщину.
— Да, великая государыня.
Озабоченный вид княгини не ускользнул, однако, от проницательного взгляда царицы. Предложив Захарию обождать ее в приемном зале, она быстро увела княгиню в свои покои…
Захарий мирно подремывал перед пылающим камином, когда на каменных плитах раздался перестук женских каблучков. Тамар села рядом на тахту, с письмом в руках. Задумчивость переменила царицу. Казалось, прибытие любимой придворной дамы испортило радость этого дня. Вдруг резким движением Тамар бросила письмо в пламя и повернулась к молодому рыцарю:
— Покойный отец учил меня — правители живут не своей жизнью, а жизнью своих государств. И только в этом назначение монархов!
Захарий обеспокоено повернул голову:
— Почему ты именно сегодня вспомнила об этом, моя царица?
Тамар продолжала:
— А это значит, мой Закарэ, что всегда приходится говорить «да» долгу царицы и часто «нет» — сердцу женщины!
— Ты это вычитала в полученном письме, моя царица?
— Нет. Так думаю я.
— Сегодня тебе угодно говорить загадками…
Не глядя на него, Тамар тихо ответила:
— Мы должны расстаться, мой Закарэ. Этого требуют интересы царства…
Схватив тонкую руку, Захарий исступленно выкрикнул:
— Того требуют твоя тетка, царедворцы! Вот кто хочет украсть мою любовь!
«Отче Мхитар, ты всегда все предвидишь, старый мудрец!»
Задыхаясь, рванул ворот кафтана…
Тамар покачала головой:
— Требования двора — законные! А есть ли у меня мощь покойного отца, смогу ли я им противоборствовать? Ведь я — первая женщина на троне, а мы с тобой только что с трудом подавили мятеж мтаваров! Но ты, конечно, не прав, мой друг, кто может отнять любовь мою? Только мы сами!
— Как думать так можешь, моя царица?! Люблю тебя, люблю безумно, многие годы, больше жизни! Молю, вспомни, о чем мечтали… еще сегодня…
Вглядываясь в пламя камина, стиснув руки, отвечала Тамар:
— Да. Одни и те же мечты соединяли нас, это верно! И я надеюсь, настанет день, ты, как мокриц, раздавишь злых каджей[103], падут все крепости — и снова мы будем вместе! Но до того времени суждено нам расстаться… — Отерев слезу, царица вынула из платья образок с золотой цепью и протянула рыцарю.
— Взгляни на иконку, мой друг!
— Но ведь это ты сама, Тамар! — поразился Захарий.
— Не правда ли, весьма схожа! — сквозь слезы улыбнулась Тамар. — Неизвестный живописец запечатлел случайное сходство, а я нашла ту иконку в дворцовой ризнице и приказала сделать точную копию… прядь своих волос вложила в тайничок… Вот так! Да сохранит тебя в боях сей талисман, любимый!
И царица надела образок на шею Захария.
— Распорядись, завтра мы возвращаемся в Тбилиси…
…Тетка встретила Тамар с распростертыми объятиями, будто и не писала ей никаких неприятных писем.
— Вернулась, моя радость? Спасибо, что скоро вернулась. Свет без тебя не мил! Как доехала? Все ли в дороге было благополучно?
— Благодарю, доехали хорошо.
Холодный тон племянницы не понравился старой царице. «Надо как-то успокоить Тамар!» Русудан осторожно сказала:
— Я тебе писала малоприятное… поверь, с болью в сердце! Я сама была молода. Но по всему Исани уже пошли сплетни… Враги затаились, но они есть… И нам, царицам Багратунианового дома, надо быть превыше всяких подозрений…
Тамар молчала. Осмелев, тетка добавила:
— И разве какой-то Мхаргрдзели тебе пара? Недавний князь, иной веры, не допустят этого ни бог, ни люди!
Сверкнули глаза Тамар. Крепко сжав унизанные кольцами руки, она пренебрежительно сказала:
— Бог ваш — враг любви! А люди…
— Опомнись, что ты говоришь, дорогая?! — испуганно забормотала Русудан, со страхом оглянулась, не подслушивает ли кто богохульные речи.
Тамар продолжала с гневом:
— Успели дознаться, сумели помешать. Сделали меня обманщицей в любви! Забыли вы, кому я обязана сохранением трона? Может быть, я еще должна благодарить вас за предупреждение?! Но запомните — этого я вам никогда не забуду!.. Теперь делайте нужное для дома Багратунианов дело, подыщите мне подходящего супруга. Выдумайте его, если надо. Но отныне царством буду править я сама! Это тоже хорошо запомните. А вазиру Чиаберу передай: если он сегодня же не уберет своих шпионов из Исани, придется мне завести свою собственную разведку, как у покойного отца! А ему тогда сидеть в подвалах Клде-кари до конца дней своих… Я покажу всем вам, как вести слежку за царицей!
Глава XV. ШОТА ИЗ РУСТАВИ
Статный, красивый юноша медленно шел, погруженный в думы, по тенистой аллее академии при Гелатской лавре. Кончалась его учеба в «Новых Афинах»[104], где некогда первенствовал Иоанэ Петрици, светоч и знамя науки Картли, мыслитель с широким умственным горизонтом, основоположник новой философской школы.
Эх, горевал Шота, где достать бумаги? Пергамент и бумага в Картли были большой редкостью, стоили очень дорого, не по карману бедному школяру. Даже великим царям прошения подавались на маленьких лоскутках, а ответы и решения для экономии писались на них же. Грамотному простонародью приходилось вести хозяйственные записи на выскобленных бычьих лопатках. Из-за этого большую часть своих стихов (а Шота тайком писал их с раннего возраста) приходилось держать в памяти. По ночам, при неверном свете ночника, Шота зачитывался в своей каморке родными поэтами. Он проглотил «Абдул-Мессию» Иоанэ Шавтели, монаха из Самцхе, секретаря царицы Тамар, мужа весьма преславного и получившего «благодать предвидения». Зачитывался величавым эпосом «Дилариани» Саргиса Тмогвели, рыцаря и поэта, подобного славным трубадурам Прованса. Потом увлекся Шота его же повестью «Висрамиани» и поэмой Мосе Хонели «Амиран-Дареджаниани». Затем ему в руки попали звучные оды Чахрухадзе, чья жизнь была сплошным увлекательным романом. Вдохновляясь, Шота сам писал, пока хватало бумаги и не кончалось масло в светильнике, а мутный рассвет не начинал пробиваться через окошко.
Сегодня — большой день в Гелатской академии. Высокопреосвященный Николоз Гуласберидзе проводит последнее занятие. Смиренного Николоза, некогда католикоса Грузии, добровольно уступившего патриарший престол неукротимому Микаэлу Мирианидзе, любили за глубину мыслей и высокую чистоту учения. Храм был наполнен до отказа семинаристами и гостями. Святитель был в ударе и, посвятив свое выступление необычной теме «Война — это зло», закончил его следующими проникновенными словами:
— Есть народы, которые, проявляя особое усердие к красноречию и философии, занимаются изысканиями дел божеских и человеческих, как, например, мудрые эллины. Великий отец церкви Иоанн Дамаскин говорил: «Будем исследовать также и учения языческих мудрецов. Может быть, и у них мы найдем что-либо пригодное, приобретем что-либо душеполезное». Другие же народы не имеют навыка в красноречии и философии, поскольку, пренебрегая научными и философскими изысканиями, всю надежду свою возлагают на Бога и на длань свою, которой они совершают дела геройские…