Состязание поэтов происходило в тронном зале Исанского дворца, уже переполненном знатью, придворными и сановниками царства. В блеске бесчисленных огней появились обе царицы и ширваншах Ахсатан. После того как все присутствующие уселись на свои места, воцарилась тишина. Вперед выступил амирэджиби и, стукнув жезлом о пол, провозгласил:
— Придворный поэт блистательного ширваншаха, непревзойденный, светоносный Ильяс Низами!
Низами неторопливо вошел в круг придворных, встретивших его громкими рукоплесканиями, и стал прямо перед царицами и шахом. Отвесив низкий поклон, он с загоревшимися глазами стал громко читать на великолепном фарси[112] стихи, посвященные царице Тамар:
Пока живет земля — ей быть твоей рабой.
Да будет месяц, год и век блажен тобой!..
Да будет молодость красе твоей — сожитель,
Да будет всем твоим желаньям исполнитель,
Да будет грустен тот, кто грусть в тебе родил,
Тебя печалящий — чтоб в горести бродил![113]
Тамар благожелательно захлопала в ладоши. Переждав, Низами с поклоном стал читать новые стихи, обратившись к старшей царице:
Там, за стеною гор, где взору ширь открыта,
Дербент увидишь ты, и море, и залив, —
Есть женщина. На ней блеск царственного сана,
Кипенье войск ее достигло Исфахана.
Нет мужа у нее, но есть почет и власть.
И видно, дни свои она проводит всласть.
Она — ей от мужчин в отваге нет отличия —
Великой госпожой зовется за величие!
Русудан раскраснелась как девушка, когда Низами, с величавым жестом руки в ее сторону, произнес заключительный стих:
Шамира — так народ прозвал ее одну!
Гул одобрительных возгласов пронесся по залу. Низами, закрыв глаза, пережидал. Потом он снова с вдохновенным видом повернул голову в сторону Тамар:
Одна племянница живет с ней год из года.
Глядишь — тут гурия? Не гурия — луна,
Владычица ночей здесь под фатой видна!
Лик — юный месяц, свет, в ночных горящий сводах.
Зрачки темны, как тень, что в быстрых плещет водах.
Извивы кос ее влекут сердца в силки,
Спустив на розы щек побегов завитки…
Остановившись на мгновение, Низами бросил торжествующе в зал:
Прекрасный лик ее запутал строй планет,
Луну он победил и победил рассвет!
Буря рукоплесканий и громкие хвалебные клики были наградой прославленному поэту. Низами кланялся, приложив руку к сердцу, и благодарил. Ширваншах сиял. Все идет по его плану, идет хорошо! Прекрасная Тамар явно тронута стихами Низами (надо будет добавить поэту денег!). А завтра… завтра сделать «лучезарной» предложение руки и сердца, через тетку!
Амирэджиби снова выступил вперед и провозгласил:
— Поэт Шота из Рустави!
Взоры всех присутствующих повернулись к вошедшему в круг юноше. Шота из Рустави? Первый раз слышим это имя!
Поклонившись в сторону царских особ, Шота несколько взволнованно начал выступление с приветствия своему старшему сопернику — гостю из Ширвана:
Мыслей ширь в оправе тесной — этим песнь пленяет свет,
Но лишь в сказе величавом виден истинный поэт.
Снова поклонился. Низами растроганно подумал: «Он мне в сыновья годится!» Приложил руку к сердцу и губам в знак привета юному собрату.
Шота оглянулся, увидел своего друга и покровителя, стоявшего у двери. Лукаво улыбнувшись, окрепшим голосом стал читать:
Льву приличны меч и пика, медный щит ему пристал,
Солнца блеск идет царице, где обличье алый лал.
Как осмелиться, не знаю, мне излить поток похвал?
Взору в дар Тамар явилась, но хвалы отдарок мал.
Ширваншах первым дал пример горячего одобрения. Клики царедворцев нестройно загремели в честь неизвестного поэта. И впервые за весь вечер потеплели прекрасные очи царицы. Приподняв чуть удивленно тонкую бровь, она ласково взглянула на раскрасневшееся лицо юноши из Рустави. Что-то нежелательное почудилось в стихах Русудан. Она недовольно покосилась на амирэджиби. «Кто допустил на состязание неведомого поэта-мальчишку?»
Когда улеглось волнение, Шота с чувством продолжал:
Слез кровавых дождь хвалебный только ей да будет мил!
Темных слов мы не сказали и творил я без чернил!
Не перо, тростник высокий черным озером поил,
Чтоб хвалебный стих иному точно меч по сердцу бил.
Ширваншах картинно схватился за сердце, и все в зале поняли: Ахсатан, властитель Ширвана, — влюблен! А голос юного поэта звенел в зале:
Я, Руствели, сказ певучий до исхода доведу
Для тебя, царица войска, иль умру здесь на виду.
Обессиленный любовью, я спасения не жду.
Коль спасти меня не можешь, схорони со мной беду!
Тамар внезапно вздрогнула. Снова полились страстные стихи:
Тот, кто истинно полюбит, ото всех любовь таит,
Вдаль страдания уносит, одиночеством сокрыт.
Ведь душа в самозабвенье, если пламенем горит,
От любимой примет кротко даже горький яд обид.[114]
Пока Шота читал, Захарий понемногу приближался к нему. И когда взор Шота упал на него, поэт ужаснулся: Захарий страдал. Казалось, прекрасные стихи поэта жгли сердце…
На этот раз первой стала рукоплескать Тамар. За ней восторженно зашумел весь двор. Но проницательный взор Шота снова заметил нерадостное лицо молодой царицы.
По единодушному приговору всех присутствующих обоим поэтам было объявлено через амирэджиби:
— Оба победители, оба достойны хвалы и наград!
Низами расцеловал своего юного соперника и, после получения золотого венка из прекрасных рук Тамар, увлек его в сторону…
Ахсатан не отходил от цариц, влюблено смотрел в глаза Тамар, расточал хвалебные слова, цветисто клялся в родственной любви и преданности… Тамар принужденно улыбалась на речи ширваншаха, оглядывалась, видимо чего-то ожидая. Заметив, что Захария уже нет в тронном зале, облегченно вздохнула. Кивнув головой тетке, устало откинулась в кресло, прикрыла глаза. Царица Русудан подозвала к себе амирэджиби и тихо отдала повеление. Тот, стукнув жезлом, снова громко потребовал внимания. Зал замолк в недоумении.
Царица Русудан встала во весь свой высокий рост. Окинув зорким взором присутствующих, она твердым голосом объявила:
— Высокородные гости Ширвана! Дидебулы и азнауры Картли! Великая царица царей Тамар, посоветовавшись со своей семьей, сочла за благо сочетаться браком с высокородным Давидом Сосланом, из царственного рода Эпремидзе-Багратуниани. Святейший католикос Тевдорэ благословил их помолвку, о чем мы объявляем всем!
Присутствующие остолбенели. Русудан села в кресло, так и не дождавшись положенных по этикету радостных возгласов. Шепот среди придворных неприлично затягивался:
— Второй раз солнцеликая Тамар ставит нас врасплох своим замужеством!
— Тогда выдумка Абуласана — неведомый рузик! Теперь неведомый Сослан!
— Но кто такие Эпремидзе?
— Тс-с! Царская воля неоспорима!
Царедворцы очнулись и бросились с положенными поздравлениями. Красавец жених подошел к царственной невесте и, низко склоняясь, поцеловал унизанную перстнями прекрасную руку. Рука невесты немного дрожала. И уже пробивалась к избраннику родня, торопясь насладиться неожиданным счастьем родича.
Тамар вскоре исчезла из зала.
Ахсатан впал в глубокое отчаяние; он с горечью бросил Низами:
— Теперь пиши стихи о несчастной любви, Ильяс!
— Слушаю, великий шах. Буду писать о знаменитых и печальных влюбленных — Лейле и Меджнуне, — с готовностью ответил поэт.
Отец Басили был в приподнятом настроении. Его зачислили в дворцовый штат и повысили жалованье!.. Низко склоняясь над пергаментом, он записал: «Все возымели желание соединить Давида с Тамар и дело доверили Богу. Тамар тоже покорилась их воле, так как знала юношу. Не стали медлить, свели их в Дидубэ и соединили Давида с Тамар…»
Решение наболевшего династического вопроса соединенными усилиями царской семьи и придворных генеалогов было найдено и претворено в жизнь.
…Темной ночью по каменистой дороге двигалась по направлению к горному хребту небольшая группа всадников. Записка брата догнала Захария в пути. Иванэ кратко сообщал об объявленной помолвке царицы Тамар с Давидом Сосланом.
Глава XVIII. АШХЕН
Большая харчевня, что в полуподвале на рынке, всегда по вечерам полна анийцами. Помещение с низким сводчатым потолком забито столами, втиснутыми между бочками с арахом и ширакским пивом, бурдюками с араратским вином. За столами расселись торговцы помельче, разный ремесленный люд и приезжие земледельцы. С каменного свода свешивались связки лука и чеснока, несколько окороков. Капала влага. В харчевне душно. Пахнет человеческим потом и жареным мясом.
Редким гостем в харчевне был оружейник Кюрех. Но в тот день он вознамерился угостить Петроса, которого с согласия цехового «старика» перевели из учеников в подмастерья. С трудом нашли свободный стол, и, усевшись на колченогий стул, Кюрех заказал шашлык.
— Добавь к нему кувшин доброго пива, — напутствовал молодого слугу оружейник и, обращаясь к новому подмастерью, добавил: — Нынче за твое здоровье выпить надо, Петрос-джан! Чтобы, поскорее варпетом стал бы…
За соседним столом сидели два сельчанина в домотканой одежде, с разбитыми кожаными поршнями на ногах и рассказывали огороднику из предместья:
— Четыре и больше дней на барщине работать заставляют!