Не все мог высказывать своему державному питомцу преподобный Мхитар Гош, предпочитая изливать душу перед новым любимцем иноком Ванаканом.
— Вот, хочешь ты, сын мой, писать историю народа армянского, продолжить труд великих историографов — Моисея Хоренаци, Фавстоса и многих других. Но, поверь, нелегко быть анналистом нелицеприятным, описывать деяния людские правдиво и точно. К примеру скажу, прибыл ты, после долгого путешествия, с решением соборным об алтарях походных бесспорным и каноничным. Так, Иоаннес?
— Воистину так, отче.
— На решение ополчились архиепископ Григорис и многие другие отцы, даже пострадали за это! А почто ополчились, спрашиваю?.. Какова их цель?
— Не ведаю, — развел руками Ванакан.
— Первая причина — вражда отцов восточных к владыкам киликийским, что хотят Церковью св. Григория управлять, хоть и покинули Айастан для более спокойного проживания в краях далеких. Увы, увы! К чему стеной глухой от прочих верующих отгораживаться, единство народов братских, соседей вековечных нарушать? Почто единство бранное нарушать? В этом Закарэ полностью прав!
Неожиданно вздохнув, Гош продолжал:
— Вторая причина — вражда между мирской и духовной властью. Искони повсеместно борются за власть верховную, за блага земные, за поля и пастбища тучные правители между собой. И владык духовных не щадят! Ошибки же отцов наших — для Закарэ предлог преудобный для усиления власти своей…
— Ведь сказано в Писании: «Кесарево — кесарю, а Богу — богово»? — несмело вопросил Ванакан.
— Не всегда мы выполняем заветы Христовы! — печально ответил Гош. — Предвижу, не даст Закарэ воли отцам, сам захочет кормило власти держать безраздельно, а тогда… — старый минах не договорил, поник головой.
Брожение в монастырях и церквях не утихало. Хоть и притесняли пастырей мусульманские правители, но в дела церковные не вмешивались, доходов судебных не отбирали и в узилища пастырей не ввергали, как это проделал правитель-христианин, родича близкого не пощадивший. Потеряв терпение, Захарий решил сам отправиться к владыке, нити недовольства в монастырях тянулись от архиепископского дома. Так утверждал Исраел.
В архиепископских покоях тихо. Изредка в длинном коридоре прошелестит шелковая, ряса приезжего епископа, робко прокрадется сельский священник, вызванный в консисторию для разноса. Потом снова станет тихо и благостно. Пахнет ладаном курильниц, горящим в лампадах деревянным маслом. Старый архиепископ, взволнованный событиями в церковной жизни, непритворно занемог. Скорбными очами взирал Барсег на унылые лица епископа Саргиса и настоятеля собора тер-Аристакеса. Тяжелое молчание томило пастырей. Не выдержав, епископ простонал:
— Горе нам! Громит нечестивец Святую церковь, заточает в темницу, высылает отцов…
— И доходов уже лишил судебных! — поддакнул Аристакес.
Барсег злобно пробормотал:
— К горшку приделали золотые ручки, но не очистили дно его от сажи. Что еще ждать от правнука язычников из Бабира? Да еще выученику Гоша-философа?
Внезапно конский топот нарушил невеселую беседу пастырей. В покой, предшествуемый испуганным служкой, вошел Захарий.
Непреклонный духом больной владыка принял гостя недружелюбно и сразу перешел в наступление.
— Почто, государь, аки Юлиан-отступник, на праведников божьих гонения возводишь? — гневно вопросил святитель, вперив горящий взор в лицо Захария и постукивая посохом о пол.
— Это разбойников, что с дубинами на неугодных тебе приезжих епископов нападают, праведниками почитаешь, святой отец? — усмехнулся Захарий.
— Своевольничал твой же ближний родич! — отразил удар владыка.
— За что и сидит навечно на острове Севан… Я не потерплю никаких мятежников, хотя бы и из моей родни! — воскликнул Захарий.
— А ты не думал о том, государь, что не пристало Армении Великой своей же диаспоре подчиняться?! — с неожиданной силой заговорил архиепископ. — Папскую туфлю целовать мы не будем и халкедонитское еретичество не примем. Здесь средоточие всего армянства, и давно пора вернуть в Айрарат престол Григория Просветителя!
Голос иерарха крепчал. Захарий с любопытством глядел на возбужденное лицо под черным куколем с нашитым крестом: «А ведь кое в чем старик и прав!..» Примирительно сказал:
— Хорошо, святой отец. Соберем еще раз пастырей в Ани, снова обсудим решения соборов. И о других делах церковных поговорим. Но… литургию придется начать служить в войсках!
Барсег отрицательно мотнул головой. Правитель сделал вид, что не заметил жеста, отвернулся к окну.
— Еще одно неблагоприятное дело приключилось, святой отец. В гарнийский лагерь из Айриванка явились два вардапета, стали поносить воинов, которые веселые песни пели, кричали яростно: «Пойте хвалу Господу или Богородице и святым, хотя бы на тот же лад…» Очумели твои отцы! Лагерь — не обитель, а воины — не монахи! Я велел на будущее время взашей гнать из лагерей таких чернецов. А ты, владыка, дай соответствующее указание по епархиям!
Барсег, опустив голову, снова промолчал. Правитель резко встал с кресла:
— Трудно же с вами, упрямцами в митрах!
Вышел из покоя в гневе.
Отсутствие Гоша на соборе привело к тому, что епископ Саргис сухо объявил Вачутяну, присутствующему в качестве представителя шаханшаха:
— Не можем мы принимать никаких решений без великого вардапета!
Наместник Ширака молча протянул епископу письмо Мхитара Гоша, в котором тот писал: «Немощен я и стар, выехать не могу. Даю свое согласие на все решения собора». Тогда медленно встал с места седобородый Давид Кобайреци, друг и соратник заточенного на Севане Григориса. Воздевая худые руки к небу, он громко возопил:
— Статься может, отцы, что и нас пожелают принудить во всем следовать учению греков и иверийцев или ввергнут в темницу, подобно великомученику Григорису… Не будем решать без отца Мхитара! Пусть пошлют за ним соборного гонца, дабы прибыл он без промедления…
Гул одобрения пронесся под соборными сводами, по скамьям, заполненным людьми в черных рясах. Сразу смекнули отцы, для чего нужен престарелый мудрец из Нор-Гетика. Готовясь снова отвергнуть требования дерзновенного правителя, они понимали, что шаханшах не признает никакого постановления, принятого без участия своего наставника.
В тот же день в Нор-Гетик борзо поскакал конный монах, имея за пазухой послание, подписанное епископами и вардапетами, в котором они в настоятельной форме требовали приезда отца Мхитара в Ани. «Не выдвигай в оправдание слабость плоти своей. Если же смерть поразит тебя в дороге, мы помянем тебя вместе со святыми угодниками. Итак, приезжай не медля…» — говорилось в послании.
Видя, что архипастыри не отвяжутся, Гош выехал в Ани. Однако, предупрежденный Исраелом о замыслах церковников (были свои люди у вазира и среди них!), Захарий принял нужные меры, приезд вардапета стерегли. Вачутян, окруженный толпой горожан, встретил настоятеля у Главных городских ворот. Улыбаясь, он схватил под уздцы его мула, приговаривая:
— Отче Мхитар, отче Мхитар, прошу тебя, поспеши во дворец, государь с нетерпением ждет твоего прибытия!
Что было делать старому игумену, которого весело, с шутками, но почти насильно влекли во дворец анийцы. Когда процессия следовала по улице мимо собора, где уже собрались отцы, из двери западного притвора выглянул Нерсес-вардапет. Ужаснувшись, бросился догонять Мхитара Гоша, крича:
— Отче Мхитар, молю, вернись, мы ждем тебя!
Вачутян только погрозил Нерсесу кулаком. Какой-то неучтивый вояка крепко огрел плетью по спине вардапета. Озлившись, Нерсес бросился обратно и, ворвавшись в собор, пронзительно завопил:
— Мхитар заодно с шаханшахом! Он уже во дворце… А меня избили нечестивцы!
Буря негодования поднялась в соборе. Все кричали, не слушая друг друга:
— Вероотступники! С греками сговариваются! Руку на Церковь святого Григория поднимают!
— Отлучить еретиков!
Пока пастыри неистовствовали в храме, Гош уже сошел со своего мула и, оглядываясь по сторонам, стоял посредине замкового двора. Из дворца к нему с радостным лицом спешил Захарий. Протягивая руки, он кричал старому наставнику:
— Прибыл, отче? Ну, теперь мне никого другого не надобно! Прошу тебя, зайди, отдохни с дороги… А я пойду в собор, немного потолкую со святыми отцами!
Выйдя из ворот Вышгорода, правитель в сопровождении князя Вачутяна медленно пошел по Главной улице, направляясь к кафедральному собору. В некотором отдалении двигался за ним пятисотник Ростом с отрядом панцирников.
Подойдя к южному, царскому, входу, Захарий окинул взором светло-коричневый фасад величественного здания. На большой высоте с обеих сторон портала виднелись каменные горельефы — два готовых к взлету орда. Так, некогда впереди великих царей Аршакидов во время торжественных шествий несли живых орлов, символ державной их власти, царские орленосцы.
Перед массивными соборными дверями, окованными листовой медью чудесной чеканки, стояли на страже дюжие монахи. По знаку правителя два панцирника выдвинулись вперед, наставив копья, оттолкнули монахов и широко распахнули створки дверей. Из глубины собора донесся гул голосов. Правитель твердым шагом переступил порог. За ним последовали Вачутян и Ростом. Створки дверей медленно закрылись за ними.
Великолепный храм был заполнен лишь в центральной части. На длинных скамьях восседали несколько сот епископов и вардапетов в черных куколях и рясах. При появлении правителя сначала все смолкли. Но тотчас с задних скамей послышались негодующие выкрики:
— Где отец Мхитар? Почто прячешь его от нас, шаханшах?
Несмотря на все усилия епископа Саргиса навести порядок, крики все усиливались. Захарий стоял посередине собора, с собольей шапкой в руках и молчал. Переждав некоторое время, он резко махнул рукой. В зале прогремел властный голос:
— Прекратите бесчинствовать, святые отцы! И слушайте теперь мою речь.
В соборе постепенно воцарилась тишина.
— С прискорбием вижу я, сколь неблагодарны и неразумны епископы и вардапеты моей страны! Я неустанно восстанавливаю храмы, я строю новые обители божьи. Ежегодно щедрые вклады поминальные получают от меня и моих родичей монастыри… И все вам мало! Забываете, что власть ныне в Айастане — христианская, что Богу подобает — богово, а кесарю — кесарево.