Владыка вещал туманно и непонятно. Захарий, потеряв терпение, воскликнул:
— Все-таки какое дело привело тебя в Вышгород, святой отец?
Барсег сделал величавый жест в сторону настоятеля собора:
— Дозволь отцу Аристакесу зачесть тайное сообщение о некоем богоотступнике, Кюрехе-тондраките!
— Тондраките? — поднял удивленно брови Захарий. — Да разве они еще существуют в Армении?
— Слушай сам, государь! — скорбно вздохнул владыка.
— «…А еретик сей, трижды анафема, уже не одного единомышленника обрел в своем отступлении от веры истинной. К примеру сказать, похвально отзывался о тондракитах некий Петрос, что подмастерьем работает у Тиграна-оружейника», — вычитывал тер-Аристакес.
Глядя в сторону, правитель сердито постукивал по столу. «Значит, лучшего оружейника на расправу потребуют проклятые клобуки! А как им отказать, особливо после соборов? И католикосы не помогут…»
После чтения доноса Барсег молитвенно воздел руки к потолку:
— Молю, шаханшах, выдай мне головой ученика сатаны! Так хочет Бог…
Захарий медленно повернул лицо к владыке. Оно было гневным:
— Забирайте оружейника! Но не вздумай, святейший, латинцам подражая, костры в моем Ани разводить! Есть у тебя Севан, и того достаточно…
Кюреха весьма встревожила ночная пирушка. И хотя не все мог вспомнить славный каменных дел мастер с похмелья, но и сказанного было достаточно.
— Не первый год охотятся за мной чернецы, о многом догадываясь. Да и подлецов-доносчиков хватает. Тот же Хорен-десятник! И видно, подходит час полунощный, — беседовал оружейник с Петросом.
— Уйдем из Ани, отец! — взмолился Петрос. — Пока не поздно и не забрали тебя ищейки церковные.
Кюрех отрицательно качнул головой:
— Стар я уже бегать от преследователей, Петрос! И какой пример покажу я братьям?
— Но чернецы пытать тебя будут, выспрашивать о всех нас! — с тревогой сказал Петрос.
— Не сомневайся во мне, Петрос-джан, — печально улыбнулся Кюрех. — Хоть и мало нас, но заветы дедовские помним мы все твердо. И ты еще сможешь послужить народу мастерством своим — недаром я тебя ему обучил. Людям простым нужно оружие, не все будут шею гнуть перед алчными пастырями и ишханами, придет и их час. Но в Ани сейчас власть крепка — толстосумов, а превыше их — шаханшах с его войском могучим. Поэтому собирайся в дорогу немедля, сын мой! — И Кюрех сжал в объятиях Петроса, у которого стояли слезы на глазах.
— По каноническим правилам и Моисееву закону согласно, каждый человек, сатаной соблазненный или его приспешниками и имя Господне поносящий, от веры отступивший, побитию камнями подлежит. Так, отец Аристакес?
— Воистину так, святейший. О том в Книге Левит XXII 14–16 указано, — монотонно отвечал настоятель, отвлеченный своими мыслями.
— А шаханшах думает воспрепятствовать справедливому наказанию еретика?! — негодующе подал голос Барсег.
— Да, святейший, — тем же тоном подтвердил Аристакес.
Владыка рассердился:
— Что же ты мне все дакаешь, тер-Аристакес, дела не говоришь? Как дознание вести собираешься?
Настоятель собора оживился. На узком, лисьем лице появилась кривая усмешка:
— Не в мере наказания сейчас дело, святейший! А в сообщниках проклятого тондракита. Преступника сего необходимо той птице прирученной уподобить, из-за которой попадаются в сети и другие птицы. Себя спасти она не может, но, подавая голос, губит своих подруг.
— Гм! Не совсем так, тер-Аристакес, но похоже. Посмотрим, однако, как твоя птица подаст голос в клетке, — недоверчиво молвил Барсег.
В тесной комнате, с решетками на окнах, находились двое: за столом в черной рясе сидел иерей, а в углу в цепях — пожилой, коренастый человек с полуседой бородой. Священник поднял голову и вперился в узника колючими глазками. Негромко заговорил.
— Долго же ты летал по свету, черный ворон, сея заразу, хулил Господа Бога! Но теперь ты в наших руках… Недаром проклятое имя Кюреха, ученика трижды анафемствованного Смбата-тондракита, носишь! Недаром! Да знаешь ли, сподвижник сатаны, какова есть воля Господня о поносящих имя его святое! — сверкал очами священник. На память загнусил: — «И сказал Господь Моисею: «Выведи злословившего вон из стана, и все слышавшие пусть положат руки свои на голову его, и все общество побьет его камнями». Вот какова участь твоя по закону каноническому!
— Хорошо, пусть побьют меня камнями «слышавшие», если они есть! — хладнокровно ответил Кюрех.
— Кого ты хочешь обмануть, проклятый? Святую церковь? Да знаешь ли ты, что от самой Кафы, где ты подвизался после Русии, мы наблюдали за каждым шагом твоим, все знаем о деяниях твоих мерзких?! — завопил взбешенный Аристакес.
— Коли знаете, зачем спрашиваете! — пожал плечами еретик.
Тер-Аристакес опомнился: «Крепок орех, сразу не разгрызешь! Ну да посмотрим!» Заговорил мягче:
— Спасти тебя, неразумный, хочу! Подумай о спасении вечном. И об облегчении участи ужасной на земле. Покайся чистосердечно, вспомни имена твоих единомышленников, и тотчас освободим тебя, по-прежнему работать сможешь!..
— Нет у меня никаких единомышленников и не было! — твердо сказал Кюрех, смотря прямо в глаза иерея.
— Иди и поразмысли, Кюрех! Покайся, увещеваю! Иначе придется тебе иметь дело с палачом, — пригрозил Аристакес.
Сильно стала уменьшаться работа у анийского палача. После освобождения в городе стал применяться «Судебник» преподобного отца Мхитара. А там смертная казнь чаще всего заменялась нетяжкими наказаниями…
— К примеру сказать, украдет христианин христианина и в рабство его чужеземцам продаст. Что ему полагалось по закону каноническому, а? — вопрошал палача судья.
— Голову долой! — мрачно отвечал тот.
— Ну а теперь ты выколешь виновному глаз или клеймо наложишь и отпустишь на все четыре стороны. Понял? — втолковывал судья.
— Тьфу!
Приглашение в церковную тюрьму обрадовало палача. Захватив орудия своего ремесла, чуть свет он уже был в подземелье под собором. Мутный свет с трудом проникал через решетчатое оконце. Палач раздул жаровню, стал калить железный прут. Дюжие служки втолкнули в подвал коренастого человека в одежде ремесленника. Следом вошел тощий священник — настоятель собора.
— В последний раз вопрошаю, кто твои приспешники? — вскрикнул тер-Аристакес.
— Нет их у меня! — твердо ответил заключенный.
Боль ударила в спину. Зашипело тело под раскаленным железом. Закусив губу, Кюрех слегка застонал. Боль усиливалась.
— Кто соучастник? — повторил священник.
Кюрех замотал головой, прерывающимся голосом ответил:
— Нет никого, проклятый поп!
— Бей! — завопил Аристакес.
Страшные удары кнутом сотрясали тело. Снова и снова. Теряя сознание, оружейник шептал:
— Нет… никого!
— Немногого же добился, тер-Аристакес! — недовольно говорил владыка. — Так и не распелась птица твоя в клетке. А птенец улетел неведомо куда, говоришь? Ищи в поле ветра.
Настоятель собора молчал, понурив голову.
— Что ж! Отправляй треклятого тондракийца на Севан, — со вздохом произнес Барсег. — На память «лисью печать» вели выжечь ему на лбу. Пусть на острове до конца дней своих пребывает еретик…
— Слушаю, владыка! — не поднимая глаз ответил тер-Аристакес.
Светало. По воде озера шла мелкая рябь от предутреннего ветерка с прибрежных гор. Зубчатые вершины дальнего хребта освещало восходящее солнце, но поверхность Севана еще оставалась в тени. В неясном свете рыбаки стаскивали в воду большие лодки, готовясь к лову форели.
С возвышенности донесся топот коней. К озеру по крутой дороге спускалась конница. Впереди на породистом жеребце ехал громадный всадник в бархатном кафтане и мерлушковой шапке. Приглядевшись, старый рыбак громко крикнул:
— Ребята, великий государь на дороге! Опять на тоню к нам жалует…
Захарий любил ловить форель на озере. Но редко удавалось правителю Армении урвать свободное время. И сегодня он с явным огорчением ответил на приветствие старшины рыбаков:
— Не удастся, Бабкен, сегодня с вами форель половить! Недосуг…
С озера донесся мерный плеск весел. От острова к берегу шла монастырская лодка. Навстречу двигалась по песку группа монахов, окружая закованного человека. Проезжая мимо, Захарий окликнул монахов. Указывая плетью на коренастого мужчину в рваной одежде и цепях, он строго спросил:
— Кто этот человек?
— Государь великий, ведем еретика на вечное заключение на острове! — с низким поклоном ответил старший монах. — А имя ему Кюрех-оружейник!
Правитель остановил коня. Оружейник! Он внимательно разглядывал осужденного. Из-под мохнатых седых бровей сверкнул дерзостный вызов. Запекшиеся губы были плотно сжаты. Казалось, еретик с насмешкой наблюдал за волнением правителя. «Такого умельца пришлось отдать треклятому попу!» — с досадой думал тот. Тронув коня, Захарий перевел его на галоп и быстро поехал по берегу озера.
— Расскажи мне, отче, о ересях, — попросил Захарий, сидя в тесной келье.
— О, Армения издавна была колыбелью опасных ересей! Одни евхиты, что сатану почитали, или же ареворды-солнце-поклонники чего стоили! А павликиане? Их высылали во Францию, Италию и Сицилию, смешались они с другими еретиками, новые секты образуя. Мне говорили, что и поныне великое беспокойство они римским первосвятителям причиняют. Но самыми страшными врагами церкви оказались тондракиты…
— Тондракиты? Я видел сегодня последнего, на берегу Севана, в цепях, — перебил Захарий.
— Чудно. Неужели остались еще в Армении тондракиты? — удивился Гош. — Еще до нашествия Малик-шаха истребили их патриархи, с помощью князя Григора Магистроса и войск византийских. Ведь вся страна тогда на две части раскололась. Простому народу привлекательным показалось учение Смбата, что в Тондраке проповедовал, пошел за ним толпами бедный люд. Впрочем, к их греховным общинам примкнули даже некоторые мелкие владельцы, даже пастыри иные. Вот как обстояло дело!
— А в чем их учение? — поинтересовался Захарий.