— Писания не признавали тондракиты, считали, что оно придумано для обмана народа! Не признавали и церковные обряды, только человеком считали Христа. Кроме того, тондракиты проповедовали, что все люди равны, и отказывались признавать законы, не платили налогов. С великим трудом справились сильные мира сего с восстаниями, целые селения истребили и высылали еретиков в дальние края.
В голосе старого настоятеля звучала ирония.
— В преследовании еретиков Церковь святого Григория, пожалуй, мало уступала латинцам! Правда, не сжигали у нас на кострах людей, но жгли дома, накладывали патриархи раскаленную «лисью печать» на лоб нечестивцам и убивали их во множестве…
— Теперь мне понятно, почему Малик-шах так легко расправился с Айастаном! — задумчиво сказал Захарий. — С одной стороны, раздирали распри и предательство вельмож и патриархов, а с другой — борьба с ересями. Ну а если простой народ к тондракитам подался и власть царскую признавать перестал, кому же оставалось защищать страну?
Глава IX. ФРАНГСКОЕ СКАЗАНИЕ
Саргис Мхаргрдзели, владетель Тмогвский, полководец и поэт, был тонким знатоком литературы. Когда приезжий купец из Константинополя появился у него с пергаментными свитками и Саргис увидел среди них повесть о Тристане и Изольде, он не задумываясь уплатил греку неслыханную цену за драгоценную рукопись.
Этим сказанием зачитывались тогда и в Европе, и в христианских странах Востока. Кельтская повесть о злосчастных влюбленных перекликалась с произведениями великих бардов Кавказа — Руставели, Низами. Месяц не выходил из дому вельможный переводчик, трудясь над повестью. Наконец перевод с греческого был закончен, набело переписан золотыми чернилами, на лучшей велени, и преподнесен царице Тамар на очередном приеме.
— Спасибо за подарок, князь Саргис. О чем повествует это сказание? — спросила царица.
— Франгское сказание о взаимной и несчастной любви Изольды-царицы и героя Тристана повествует о том, как прекрасная царица предпочла законному супругу доблестного Тристана и тем самым обрекла его на преследования и смерть, — почтительно объяснил Тмогвели.
Задумалась Тамар. И в молчании стояли вокруг нее вельможи и спасалары. Подняв голову, царица сказала с улыбкой:
— Прекрасно. Прочтешь нам сказание в саду, мой Саргис. После приема.
Тамар сидела на летней террасе Исанского дворца вместе с прибывшим из Ани правителем Армении. На аллее дворцового парка показалась жена министра двора Хошак с восьмилетней дочкой Тамтой. Маленькая княжна впервые представлялась царице Картли и вся трепетала от волнения. Необычайная красота девочки поразила Тамар. Обняв и приласкав раскрасневшуюся Тамту, царица милостиво отпустила ее играть в саду с однолеткой — царевной Русудан. Княгиня Хошак удалилась, и Тамар осталась вдвоем с гостем.
— Кого тебе напомнила маленькая племянница, Закарэ? — задумчиво спросила Тамар.
— Прекрасного ангела! — без промедления ответил Захарий и тихо добавил: — Того самого, которого некогда в соборе узрел маленький глупый горец…
На лице Тамар появилась мечтательная улыбка:
— Маленький горец был поэтом, мой Закарэ! Блаженны нищие духом…
— То же самое сказал мой наставник, отец Мхитар Гош, когда ему рассказали об этом случае.
— А разве ты не забыл о нем, Закарэ?
— Нет, государыня. Так же, как и осень в Вардзии…
Тамар протянула узкую руку в перстнях, и гость из Ани склонился над нею.
— Много воды с тех пор утекло, мой Закарэ! — вздохнула Тамар. — Мы оба постарели, у меня двое детей. А ты так и не женился. Допустим, раньше прекрасная анийка не разрешала. Но теперь, я слышала, ты разошелся с ней…
«Все известно царице!» — подумал Захарий, но ничего не ответил.
— Давно не сидели мы вдвоем, вот так, как старые друзья! Ты все время в своем Ани, крепостные стены, дворцы возводишь, нас совсем забыл, — непринужденно продолжала Тамар, изредка поглядывая на окаменевшие лицо правителя Армении.
— Государыня, сильно разоренными получил я свои области, — объяснил с серьезным видом Захарий.
— Согласна. Но не рано ли мирным трудом занялся, друг мой? Из Рума тревожные сведения приходят…
— И то ведаю. В Киликии у меня верный лазутчик пребывает, зорко следит за султаном.
— Ох, непокойно мне, Закарэ! Я совсем одинокой стала, Давид все больше в Алании своей проживает, ты в Ани находишься… один князь Иванэ остался мне верен! — невесело улыбнулась Тамар.
— А вот и он, легок на помине! — молвил Захарий, заслышав знакомые шаги.
Князь Иванэ был отважен и дерзок в бою, что неоднократно доказывал в больших сражениях. Но в самостоятельных военных действиях редко был удачливым. Покойный парон Саргис, подметив это, не раз с горечью говорил старому другу Хубасару: «Нельзя Иванэ пускать в бой одного, без начала, горяч и сумасброден он, не имеет глазомера…» С годами у Иванэ появились и другие качества — непомерное честолюбие и завистливость. Из всех людей на свете по-настоящему любил и почитал князь Иванэ лишь старшего брата и царицу Тамар. Внешне министр двора был хорош собой и осанист, соперничая по красоте с мужем царицы Сосланом. Лишь металлический блеск больших карих глаз выдавал черствость натуры Иванэ Мхаргрдзели.
На обширной дворцовой террасе собрались высокие ценители поэзии, пожаловал даже высокопреосвященный Антоний. Прибыли спасалары Чиабер Торели и братья Ахалцихели; вместе пришли поэты — прославленный Шота из Рустави и недавно вернувшийся из дальних странствий маститый одописец Чахрухадзе. Одной из последних показалась в окружении придворных дам и молодых эджибов очаровательная агванская царица Ванана, впервые появившаяся при дворе после долгого траура.
В ожидании чтения гости вели оживленную беседу. Как обычно, князь Иванэ завел спор с братом Саргисом. На этот раз речь шла об изменчивости вкусов у людей.
— Вкусы меняются, дорогой Саргис. Например, кому в голову придет сейчас украсить свою бороду шелковыми лентами и золотой запонкой с крупной жемчужиной? А ведь именно так украшали завитые и благоуханные бороды величайшие щеголи древности, царственные Сасаниды. Ты мог бы так украситься?
Саргис при общем смехе ожесточенно замотал головой.
На другом конце террасы Захарий тихо беседовал с Руставели:
— Нет, не могу одобрить, мой Шота, вероломного убийства Тариэлом жениха-хорезмийца. Такого рода злодеяние достойно евнуха-византийца, а не доблестного рыцаря! Вспомни стих арабского поэта: «Ржание моего коня далеко разносится по пустыне, я не привык тайком подкрадываться к врагу…»
Шота хотел возразить, но уже с рукописью в руках поднялся переводчик сказания. Амирэджиби попросил внимания.
— Благородные дамы и господа, послушайте прекрасное сказание из Франгистана о любви и смерти Изольды-царицы и ее верного миджнура Тристана. Послушайте, как любили они друг друга к великой радости, и к великой печали… — благозвучно начал читать Саргис.
Не раз вздыхали слушатели на летней террасе, внимая удивительным приключениям героев франгского сказания. Трогательное повествование подходило к концу, и взволнованно зазвучал голос опытного чтеца:
— «…Но вот Тристан оказался в изгнании. В надежде забыть Изольду-Златоволосую, взял он в жены красавицу — другую Изольду, с белыми руками. Но неисцелима была любовь Тристана. И, получив в бою смертельную рану, шлет он друга Каэрдина за царицей Изольдой, ибо только она может его исцелить.
«И если она приедет с вами, оставьте белые паруса на корабле, если же нет — смените их на черные!» — говорит Тристан.
Припав к стене, подслушивала их Изольда-Белорукая и, проведав о любви Тристана к другой, начала искать случая отомстить. Опасен женский гнев, и каждому должно его остерегаться! Ибо чем сильнее женщина любит, тем ужаснее она мстит…»[16]
А когда повесть кончилась, в мертвой тишине раздался спокойный голос царицы Тамар:
— Значит, князь Саргис, если б не было любовного напитка, Изольда-царица не полюбила бы рыцаря Тристана?
Саргис повернул голову к царице. Холодно глядели куда-то вдаль глаза Тамар…
— Не думаю, государыня. Вряд ли пил рыцарь Тристан вино, настоянное на травах. Тут не было ни яда, ни колдовства, одно высокое благородство его сердца внушило ему любовь. И Изольда-царица полюбила славного и могучего витязя без волшебного питья. Как в моем «Висрамиани» не захотела Вис брака, заключенного по воле родителей, так и золотоволосая Изольда предпочла умереть со своим любимым!
«Хорошо ответил брат Саргис», — подумал Захарий.
Взял слово Шота Руставели:
— Скажу и я о любви. Первый вид любви — небесного происхождения: трудно выразима она языком, всегда стремится ввысь. Кто к ней привержен, переносить все огорчения должен, не ожидая сладостной награды. Я же стою за земную, человеческую любовь. Пусть франгский певец ворожит смертью, нам свойственно чаровать жизнью. Дадим же нашим любимым героям такое солнечное сияние, такую радость в любви их, чтобы никогда не смогла умереть она в памяти людской!
Обе царицы и все присутствующие рукоплескали знаменитому поэту. Тамар обратилась к молчавшему амирспасалару:
— А что скажет о франгском сказании наш дорогой гость?
— Государыня, я считаю, что в жизни есть много важного и прекрасного помимо женской любви, — неохотно ответил Захарий.
Тамар подняла высокую бровь, внимательно посмотрела на амирспасалара. А тот невозмутимо продолжал:
— Для истинного рыцаря самая прекрасная дама — его честь! А стремиться он должен к славе своей земли…
Великий шум подняли разгневанные дамы. Было ясно для всех, что батоно Закарэ огрубел в походах и сражениях, перестал чувствовать тонкое и изящное… Удивленно посматривали на друга Руставели. Постукивая ногой в парчовой туфельке, царица Тамар пристально глядела в сад, не обращая больше внимания ни на кого. Почувствовав неловкость, Захарий скоро распрощался и ушел с террасы, где еще долго продолжалось обсуждение горестной франгской повести.