Положение папства действительно было неприглядным. Его смертельные враги — императоры Германии из дома Гогенштауфенов, стремясь захватить в свои руки Италию, стальными клещами имперских владений зажали Папскую область с двух сторон: с севера — Ломбардией, с юга — Сицилией с Неаполем. Правда, Бог покарал Рыжебородого, утопив в реке далекой Киликии, но его сын Генрих VII бесчинствовал в Италии, повсеместно истребляя папских сторонников — гвельфов. А с юга Франции поступали панические донесения папских легатов о неудержимом распространении альбигойской ереси наряду с безбожными катарами и вальденсами в Северной Италии. Опасные ереси угрожали самому Риму, папы делались бессильными в собственной столице!.. Видя падение папского авторитета, первейшие европейские монархи — французский и английский — подняли голову и по своей воле стали вершить церковные дела. А на Востоке сарацины теснили последние владения крестоносцев, и греки безнаказанно избивали итальянских купцов в Константинополе…
Рандола замотал крупной головой, как бы желая избавиться от назойливых мыслей. Поеживаясь от холода, он встал с кресла, подошел к двери и крикнул:
— Фра Джаннино, пришлите мою теплую сутану. Я иду к его святейшеству!
Ночью папа Целестин III умер. И тотчас все взоры в Папской курии устремились к кардиналу Конти. Недолго длился конклав. Почти единогласно выбор кардиналов остановился на Лотарио Конти. Редко когда римский первосвященник так рано надевал тройную папскую тиару, но и редко столь хорошо был подготовлен к занятию должности главы церкви. Конти не сразу дал согласие — он отнекивался и плакал, отговариваясь своей молодостью. Тогда старейший из кардиналов подошел к нему и нарек папой Иннокентием III. И утром белый дымок sfumati[23] оповестил жителей об избрании нового папы.
Рим пестрел цветными огнями иллюминации. Из окон сыпались на папскую процессию цветы, неслись приветственные клики разряженной толпы, запрудившей улицы Вечного города. Лотарио Конти был лицом популярным в столице и сам это знал. Но знал он и то, что в тени старинных соборов прячутся инакомыслящие и что все еще тянутся нити от тайных еретических братств из Рима к вальденсам Германии и катарам Ломбардии и Прованса. И в первой же проповеди с высоты престола св. Петра новый папа устрашающе загремел:
— Царь царей, владыка слабых, имя которому Господь, в полноте могущества своего установил превосходство нашего апостолического престола, дабы никто не дерзал сопротивляться порядку, им предначертанному! А так как сам Господь Бог положил начало этой церкви и так как он сам — ее основа, то никогда адовы ереси не смогут погубить ее. Корабль, в котором почиет Христос, исправен. Он никогда не погибнет, не сокрушат его бури. А если Бог с нами, то кто может против нас? На нашем попечении лежит забота о процветании Святой церкви. И жизнь и смерть наши будут посвящены этому делу. Перед нами великое обилие дел, ежедневная забота о благе всех церквей. На нас лег тяжелый долг, и слабы мы силами для выполнения его. Но верим мы, что волей божьей возведены из ничтожества на престол святого Петра, с которого будем творить суд истинный над князьями и даже над теми, кто выше их!
Перед заседанием курии руководитель конгрегации пропаганды веры кардинал Бенедикт представил папе своего помощника — монсеньора Рандолу. Окинув внимательным взором грузную фигуру прелата, Иннокентий III любезно молвил:
— Мне хорошо известна полезная деятельность монсеньора! Начиная от принятия священнического сана… — И, обращаясь к кардиналу, он многозначительно добавил: — С отменным рвением выполнял монсеньор Рандола любые поручения почившего в Бозе понтифа. Любые! Такие люди всегда необходимы.
«До поры до времени!» — подумал Рандола. Кровь отхлынула от его румяных щек, когда он низко кланялся папе.
Первым докладывал кардинал Бенедикт. Под тяжелыми веками главы миссионеров прятался острый проницательный взгляд. Он говорил тихо и уверенно о высокой роли Апостолической церкви. Религия — связь и объединение слабых и сильных… Но разве права сильных мира сего не нуждаются в освящении свыше, от Бога? И как можно иначе держать в повиновении мятежные голодные массы?! Конечно, несколько иначе говорил — обтекаемыми, гладкими фразами — кардинал Бенедикт, освещая труднейшее положение, в котором оказалась Католическая церковь; однако речь его прозвучала резким диссонансом к уверенной проповеди нового папы. Это заметили, сохраняя непроницаемое выражение на бритых бесстрастных лицах, присутствующие члены курии.
Папа Иннокентий слушал внимательно, не прерывая никакими вопросами. Потом, не дав никому слова, Иннокентий тем же тихим, ровным голосом подвел итог:
— Ваш доклад, кардинал, превосходно осветил общее положение Святой церкви! К сожалению, нет в нем главного — веры…
Кардинал побледнел. Папа спокойно продолжал:
— Да, веры в исправность корабля, в котором почиет Христос и который никогда не погибнет! Я говорил об этом в моей проповеди. Что ж, если нерадивые слуги господни не осознают своего долга перед Апостолической церковью, мы найдем других, более ревностных… В Альбижуа[24], где слишком много потворствуют еретикам наши слабовольные посланцы и слишком неустойчив в вере граф Раймонд, мы пошлем новых легатов, дадим им в помощь отца Доминика. А коронованных ослушников воли господней постараемся отечески призвать к порядку, пока без отлучения от церкви! Вам же, монсеньор Рандола, подлежит более внимательно относиться к делам восточным. Теснят сарацины благочестивых христианских властителей в Святой земле, последние гавани у наших купцов отнять хотят. А в городе Константина, давно в грехах и ересях погрязшем, преступные императоры безнаказанно устраивают убийства купцов итальянских… Усильте же работу своих миссий, поглубже в тыл врага засылайте верных людей! А тем временем вам, кардинал, надлежит связаться с французскими и итальянскими сеньорами, что крест святой на плечи возложить согласны (на монархов я не надеюсь!), да и с мудрым старцем венецианским спишитесь о действиях совместных на Востоке…
— Ваше святейшество имеет в виду дожа Энрико Дандоло? — осторожно переспросил Бенедикт.
— Да, его самого. И еще прошу вас, кардинал, каждый месяц двукратно сообщать мне о проделанном.
Благословляющим жестом вскинув руку, папа закрыл заседание курии.
Глава II. ПАПСКАЯ КУРИЯ
К концу XII столетия никто из разумных политиков Европы не сомневался, что крестовые походы — дело безнадежное. Три большие военные экспедиции для освобождения «Гроба Господнего» поглотили до миллиона крестоносцев, что было весьма чувствительной потерей для немноголюдной Европы. Но Иерусалим по-прежнему оставался в мусульманских руках, сарацины смеялись над христовым воинством, бесславно погибавшим в знойных сирийских песках и в горных теснинах Тавра. Тогда у европейских политических мыслителей возникла новая идея: в неудачах крестовых походов повинна-де коварная Византия! Вероломные греки, утверждали при европейских дворах, организуют засады крестоносцам, заключают тайные союзы с мусульманами и подстрекают их к действиям против латинских княжеств на Ближнем Востоке. Эта неверная мысль не замедлила принести свои пагубные плоды…
В Тбилиси уже знали о воинственных намерениях европейских держав. Ясности в сообщениях приезжих купцов, однако, не было. К середине 1202 года стало известно, что в Венеции появились отряды крестоносцев. Было весьма важно знать направление их будущих боевых действий, ибо борьба мусульманских войск с крестоносцами имела немаловажное значение для Кавказа.
Летом 1202 года сисский купец Гарегин Хетумян получил распоряжение покончить с делами в Киликии и немедленно выехать в Рим. Посланец из Ани доставил небольшой груз драгоценной пурпурной краски, которой издревле славилась Армения, и на словах предупредил Хетумяна нигде прочно не обосновываться, так как ожидаются большие события и ему придется часто переезжать с места на место. Таков приказ шаханшаха Закарэ.
Давно служил Гарегин Хетумян тайным лазутчиком у анийских правителей — еще с того времени, когда Заал Саварсалидзе, выпестовавший не одного ловкого проведчика, отрекомендовал юношу парону Саргису как своего наилучшего выученика. Снабдив денежными средствами, Гарегина переправили тогда в Сис, столицу Киликии. Там Хетумян осел и открыл небольшой фундук.
В торговых делах Хетумян преуспел. Фундук приносил приличный доход, и его умелый хозяин, с приятным открытым лицом и смелыми манерами, был охотно принимаем в лучших домах Сиса и даже бывал во дворце царей. Обширное знакомство среди итальянских, армянских, арабских и византийских купцов, имевших многочисленные торговые заведения в городах приморской Киликии, помогало Хетумяну получать ценные сведения обо всех интересующих его делах и на Востоке и на Западе. Одним из первых донесений молодого Хетумяна было сообщение о взятии Иерусалима султаном Салах-ад-дином. С тех пор утекло много воды. Из стройного юноши Гарегин превратился в степенного купца с волнистой черной бородой и полным станом, туго обтянутым богатым франгским кафтаном. Он так и не женился…
Распродав товары со складов и получив от сисских купцов долги, Хетумян с грустью попрощался с друзьями, отстоял напутственный молебен в соборе и с грузом драгоценной пурпурной краски отбыл в гавань Айас. Там он сел на венецианскую галеру и в компании нескольких ломбардских банкиров и купцов из Генуи поплыл к берегам Италии. На Кипре корабль принял новый груз и с ним толстого монаха с маленькими, шмыгающими по сторонам глазками. Он вез, как охотно поведал путешественникам, священные реликвии. В их числе имелась яма, в которую был врыт крест Иисуса Христа при его распятии; хвост святого осла, везшего Спасителя при входе в Иерусалим; окно, через которое влетел к Деве Марии в Благовещение Архангел Гавриил; большой сосуд египетской тьмы; несколько коробов со вздохами Христа на горе Гефсиманской и еще ряд ценнейших реликвий, о которых монах говорил на ухо лишь достойнейшим слушателям. К реликвиям относились плоть Христа и пара бутылок молока Богородицы, которых не приобрести и на вес золота… Монах хвастливо добавлял, что если за мощи святого Марка некогда было уплачено Венецией сто тысяч дукатов, то у него в трюме лежит святынь на не меньшую сумму. Слушатели набожно закатывали глаза к небу, слушая россказни монаха, и верили всему. От Кипра галера приплыла на благоухающий остров Корфу, а оттуда через Мессинский пролив вступила в Тирренское море и пошла вдоль берегов Италии.